Маракуда - Владимир Шеменев

Хуан и Ортего были единственными, кто знал язык индейцев, проживающих в верховьях Риу-Бранку. Мава остолбенел и чуть было не спросил: «Это почему?»

— Ладно, повеселились — и хватит. — К мальчику подошел Гонсалес и ткнул в него пальцем. — Переводи, — не глядя на метиса, бросил в его сторону, командор. — Ты знаешь, кто я?

— Он спрашивает: ты знаешь, кто он?

Мава смекнул, что лучше со всем соглашаться, и кивнул.

— Ты Макунайма, который имеет большой плавающий дом.

— Что он сказал?

— Он сказал, что ты бог! И у тебя есть большой плавающий дом.

Гонсалес улыбнулся. Ему начинал нравиться этот мальчик, похожий на сдобную подрумяненную булочку.

— Спроси, хочет ли он прислуживать богу.

— Бог спрашивает, хочешь ли ты служить ему.

Вместо ответа Мава повалился на колени и пополз к Гонсалесу, выкрикивая одно и то же:

— Макунайма сделал меня своим слугой! Макунайма сделал меня своим слугой! — Толстяк добрался до руки командора и припал к ней.

— Ну, полно тебе, пупсик! — Гонсалес отдернул руку. Ему льстило, что индейский мальчик признал в нём бога, но этого было мало. Ему нужно было озеро, наполненное сокровищами, а не титул. Командор уселся в кресло, а Маве разрешил сесть на палубе возле своих ног.

Монах принес тарелку с печеньем и поставил на стол. Гонсалес взял кругляшок и протянул толстяку.

— Скажи, пончик, у вас есть кто-нибудь в деревне, кто может говорить с лесом?

— Как это? — мальчик взял печенье, очень похожее на солнечный диск.

— Ну, значит, понимать, что говорят деревья, что говорят животные.

— У нас все могут, даже я, — проговорил Мава, с наслаждением опуская в рот печенье и чувствуя, как «солнце» тает во рту.

— Ты?!

— Каждый индеец с детства может читать следы, предсказывать, будет ли сегодня дождь, знает все съедобные травы и растения.

— Я не о том, бестолочь!

Мава потянулся за печеньем, но получил по рукам.

Лакомство было таким сладким! К тому же сыну вождя тоже захотелось побыть немного богом и съесть еще несколько «солнечных дисков». Что же еще сказать своему новому хозяину?

— У меня есть брат, он знает не только повадки зверей — он может с ними говорить.

— А кто твой брат?

— Маракуда.

— Он похож на тебя?

— У него более светлая кожа и глаза цвета неба.

Гонсалес присвистнул.

— Значит, и ты из рода муисков?

— Нет, у нас разные матери.

— Жаль, очень жаль. И где же сейчас твой брат?

— Я не знаю… Я следил за ним, но вот эти, — он показал на Ортегу и Хуана, — прервали моё расследование.

— Так его что, нет в деревне? — монах Люк доел оставшееся печенье и похлопал ладонями, сбивая с рук прилипшие крошки.

— Нет.

— А что же ты нам голову морочишь? — Гонсалес в нетерпении сгреб со стола карту. — Ладно, черт с ним, с твоим братом. Ты знаешь дорогу к озеру?

— Да! — Мава поднял голову и улыбнулся. Ему был приятно от того, что он не подвел своего бога.

Гонсалес от радости хлопнул в ладоши.

— Всем шампанское, а для нашего нового друга пусть корабельный кок[84] испечет торт.

Через час «Гончий пёс» с двумя баржами на прицепе сменил направление и, медленно перебирая деревянными колёсами, вошел в Каймановую реку.

Священное озеро

С момента встречи с Говорливым Бобом прошло не меньше чем полдня. Солнце стало клониться за горизонт, коснувшись пылающим диском верхушки холма, к которому они так стремились.

Впереди мчался Онка. Маракуда бежал следом, перепрыгивая через поваленные деревья, по бедру хлопала плетеная коробка, из которой выглядывал очумевший от тряски Томми. Дороги не было, и вся компания следила за мелькающим кончиком хвоста Мартина, который шуршал где-то впереди. Пятнистое тело то и дело пропадало из виду, теряясь в густых зарослях, и только острый нюх ягуара не давал им сбиться со следа.

За их спинами смыкались и колыхались джунгли.

Слышно было только тяжелое дыхание и топот ног, который пугал сидящих на ветках пернатых. Впереди показалась вершина холма, густо поросшего давно одичавшими ананасовыми зарослями.

На одном дыхании друзья взлетели на вершину и замерли, балансируя на краю отвесного уступа. Внизу расстилалась изумительная долина, покрытая непролазными дебрями. Их пересекали три ручья, берущие свое начало от трех ревущих водопадов.

«Три сестры», как звали их индейцы, падали с высоты в четыреста метров и, пенясь, неслись через долину, разрезая её на равные части. Всё это стекало в чашу, наполненную небесно-голубыми водами.

Перед ними лежало Священное озеро муисков.

Не давая чаше переполниться, из неё вытекал ручей с красивым и аппетитным названием Мабу-вау (Медовая река).

Брызги парили в небе, переливаясь в лучах сияющего солнца, порождая радугу. Один конец разноцветного моста касался ступней Маракуды, а второй упирался в озеро, лежащее в глубине долины.

К подошве скалы, на которой стоял отряд друзей, жались давно покинутые, полностью разрушенные дома. Из их плоских провалившихся крыш торчали жерди, листья папоротников и стволы немолодых пальм. Всё это было усыпано сухими ветками вперемешку с перегноем, мхом и остатками битой керамики. Чуть в стороне от города, на самом берегу озера, возвышался пирамидальный храм, в виде огромных ступеней.

Маракуда смотрел на водопад до тех пор, пока шум падающей воды не исчез и он не увидел стоящего посреди озера отца, который обращаясь к сыну, говорил: «Запомни, сын мой: озеро притягивает к себе. Нет страшнее искушения, чем окунуться в его воды, а войдя в них, ничего не трогай и не бери. Всё, что там лежит, — всё проклято. Озеро не прощает жадности…»

Маракуда хлопнул себя по лбу, прибив назойливого комара. Видение исчезло, и мальчик открыл глаза. Пред ним лежало прекрасное озеро, таинственное и манящее.

Корона подводного короля

На палубе остались Гонсалес, Рошель и монах.

Капрал Педро со своей бандой ринулся в трюм, где взбунтовались пленные индейцы. Хуан и Ортега пошли к бармену, чтобы спустить полученный гонорар, мальчика же забрал кок.

Француз дремал в гамаке, а Люк, навалившись на стол, пьяненько улыбался, мечтая, как обустроит святую обитель.

Гонсалес покачивался на стуле, закинув ноги на стол. Последние два часа он пребывал в отличном расположении духа. С того самого часа, как они покинули Макапу, у него еще не было лучшего дня. Хуану и Ортеге он отвалил по двадцать песо, чем несказанно удивил этих пройдох.

Потягивая шампанское, командор листал рукописный дневник в желтом кожаном переплете. Тот же самый, что был и у Рошеле. Гонсалес приказал сделать