Борис Алмазов - А и Б сидели на трубе

Вскоре около него гомонила стайка ребятишек.

— А я читал в книге писателя Носова «Весёлая семейка», — кричал Антипка Клейменов, — про то, как ребята инкубатор сделали, и тоже цыплята все вывелись… И очень даже аккуратно!

— А как его делать, инкубатор этот?

— В библиотеку надо бежать.

— А контрольная? А Каська?

— Покуда мы инкубатор сделаем, — сказал Стёпка Ногайцев, — цыплаки помёрзнут либо Каська на второй год останется…

— Эй, мальцы! — крикнул им дед Аггей со своей завалинки. — Чего вы горлопаните без всякого ряда и смысла? Ну-тко, станьте в круг! Казаки мы али нет? Мальчики вперёд, а за ими девочки…

— Это через чего ж за ими? — надулась Ксюша Жалмеркина. Красные щёки её запылали так, что, того и гляди, вспыхнет белый пуховый платок, что их подпирал. — Нонече, дедуня, равноправия…

— Эх, мил моя! — сказал дед. — Равноправия, оно конечно. А вот спрос с мужчин поболе должон быть… А насчёт правов — оно конечно, равноправия. Потому и станьтя в круг… — длинными руками он показывал, как надо стать. — В кругу-то и есть равноправия, без начальников, без этого, как его, президиума… Все, значит, равны. Кто дело говорит, нехай в круг выходит, а остальное, значит, молчит обчество, а то гвалт один!

Ребята стали, как велел старик, и крик сам собою стих.

— Ну что? — засмеялся дед. — Одно дело в стаде горло драть, а другое дело в кругу речь держать…

Тимоша набрал полную грудь воздуха и шагнул в центр молчаливого хоровода.

— Ребята! — сказал он и вдруг снял с головы шапку. Дед Аггей даже крякнул от удовольствия. — Ребята! Николи у нас в хуторе своих в беде не бросали, и нам негоже!

— Верно, верно, сынок! — подтвердил старик.

— Чем Каське одному лежать, дак возьмём по штучке и айда в школу. Одно-то яйцо под мышкой каждый выносить сможет?

— Молодца! — сказал дед. — Хорошо сказал! Со смыслом.

— Да, — сказал Стёпка Ногайцев, — по одному-то не выходит. Нас в классе двадцать восемь, а яиц три десятка.

— Одно-то раздавилось, — заметила Ксюша.

— Остатнее яйцо мне отдайте, — сказал дед. — Прошу и меня принять в кумпанейство. Поглядим, гожусь ли я в цыплаковы батьки?!

И дед захохотал.

На уроках четвёртый класс сидел тише воды, ниже травы. Учителя удивлялись этой тишине и даже с некоторой опаской поглядывали на странно скособочившиеся молчаливые ряды. На перемене мальчишки не вывалились орущим комом в коридор, а классные дежурные никого не выгоняли из класса на перемену. И только когда весь четвёртый класс в полном составе отказался идти на физкультуру, всё выяснилось.

Мария Степановна, которая была директором в хуторской школе тридцать шестой год, выслушала возмущённого учителя физкультуры, сняла очки и, потерев усталые глаза, сказала:

— Пусть сегодня вместо урока физкультуры будет внеклассное чтение. — Она достала с заветной полки, где береглись книги для награждения отличников (книги, с особой тщательностью собираемые директором), тоненькую брошюрку. — Вот, почитайте им «Чёрную курицу» Антония Погорельского.

— Да что у нас, птицеферма, что ли? — не выдержал физкультурник.

— Ежели в том смысле, что надлежит нам воспитывать людей высокого полёта, так обязательно птицеферма, — без тени улыбки сказала Мария Степановна. — В нашей школе всегда вырастали орлы.

Она глянула в окно на площадь, где стоял обелиск и где в длинной колонке имён хуторян, погибших за Отечество, были имена её отца, мужа и четырёх братьев…

Учитель физкультуры повёл глазами за её взглядом, молча взял книжку и пошёл в четвёртый класс.

Мария Степановна поднялась за ним. Из классов доносились голоса учителей, и её шаги гулко отдавались в пустом коридоре. Навстречу ей попался семиклассник Треухин. Он шёл за мелом.

— Во каки куркули в четвёртом-то! — сказал он. — Курица сдохла, так они за каждое тухлое яйцо трясутся…

— Коля, когда у тебя в прошлом году сестрёнка в новой шубе в прорубь упала, ты кого спасал: сестру или новую шубу? — И, оставив семиклассника с раскрытым ртом посреди коридора, продолжала ежедневный обход.

Она чуть задержалась у двери четвёртого класса и прислушалась к голосу физкультурника, который читал вслух «Чёрную курицу», и, едва заметно улыбаясь каким-то своим мыслям, вернулась в директорский кабинет.

В кабинете надрывался телефон.

— Слушаю, — сказала Мария Степановна.

— Здрасти. — Она узнала голос председателя колхоза. — Марь Степанна, мне тут доложили, что у вас ребята цыплят как бы высиживают.

— Вынашивают, — поправила директор.

— Согласен. Я к тому, что факт замечательный.

— Безусловно.

— Так, может, пособить ребятам? Скажем, я бы подослал машину — яйца в термос и на станичную птицефабрику — там инкубатор, там бы и получили цыплят, когда они вылупятся…

— Володюшка, — сказала Мария Степановна, поскольку помнила председателя первоклассником, тощим и стриженным наголо, в линялой рубашонке и крашенных луковой шелухой штанишках из мешковины, с противогазной сумкой через плечо, где лежал букварь и обкусанный кусок жмыха. — Володюшка, тебе какие люди надобны? Которые будут плакаты носить или хлеб растить?

— Не понял…

— Результат нужно заслужить… Термостат у нас в школе есть, явись такая необходимость, уж придумали бы что-нибудь… — И, помолчав, добавила: — Мы ведь хлеборобов растим, а им нужнее всего терпение и милосердие… Да и не думаю, что они своих подкидышей в инкубатор отдадут. Уверена — не отдадут.

— Ну, извините, коли что недодумал… — помолчав, сказал председатель.

— Да не на чем, милый! Спасибо за сочувствие… — И, повесив трубку, почему-то машинально ласково погладила её — словно макушку того стриженого первоклассника.

На контрольной по математике Касьян так боялся выронить или раздавить тёплое яичко, что бояться будущей двойки или в панике забывать правила у него уже не было сил. Потому-то он решил — всё! И даже переписал с черновика в тетрадь, и почти всё без помарок.

А когда после уроков были объявлены отметки за контрольную, он ушам своим не поверил — четвёрка!

Но даже радоваться Касьян опасался — как бы цыплёнку не повредить.

Ночью он ворочался, стараясь так угнездиться на диване, чтобы во сне не раздавить яйцо.

Ему приснилось, что он входит в курятник. Ложится на солому, и вдруг выскочившая из соломы мышь начинает его щекотать холодным хвостом под мышкой.

«Ты это чего?!» — рассердился Касьян.

«Дом себе строю! — ответила нахальная мышь. — Здесь моё место! Сказано: под мышкой! «Мышкой», понял? Я теперь всегда тут жить буду!»

«А ну пошла прочь!» — закричал Касьян и проснулся.

С левого бока было мокро и что-то шевелилось. Мальчишка откинул одеяло и включил свет. На белой простыне, на грязно-зелёном пятне, среди обломков скорлупы покачивался маленький взъерошенный комочек и тоненько пищал.

— Родился! Родился! — закричал Касьян.

Подбежала мать. Не обращая внимания на испорченную простыню, засмеялась, захлопотала над птенцом.

Подошёл отец. Посмотрел. Ухмыльнулся в усы. Потом снял со стены ружьё, забил патроны в оба ствола и вышел на крыльцо.

— Фёдор, — окликнул его от соседнего дома дед Аггей, — пришли мальчонку — высидел я тебе цыплёнка. Бабка под настольной лампой его сушит. Стало быть, гожусь я в цыплёнкины батьки. — И, увидев, что отец Касьяна собирается стрелять, спросил: — И вы, что ли, с прибылью? И у вас цыплак?

— У нас человек, — сказал отец. — Человек из пацана образовался, — и грохнул в ночное небо сразу из двух стволов.

А по хутору в окнах вспыхивал свет и кое-где хлопали выстрелы — так, по старинному обычаю, приветствовали рождение человека.

Я это знаю наверняка

Сколько вокруг нас людей! Скольких мы встречаем ежедневно на улице, в школе, на работе… Да мало ли где… И как мы все связаны между собою, как мы влияем друг на друга! Вот тебя толкнули в трамвае да ещё обругали — и день испорчен. А вот тебе улыбнулся незнакомый человек, пусть даже совсем крошечный ребёнок. Улыбнулся как своему близкому человеку — и на душе посветлело.

Разумеется, повседневные, ежеминутные наши встречи, разговоры, какие-то мелкие житейские события не удерживаются в памяти.

Но бывают такие, от которых вся жизнь меняется.

Вот о них, самых памятных для меня встречах, событиях и людях, повлиявших на мою жизнь, на мою душу, я сейчас и расскажу.

О людях — души моей строителях.

Первая премия

То, что я не забыл этот случай, — не удивительно! Это ведь была самая первая награда в моей жизни. Удивительно, что я всё помню до мельчайших подробностей, словно это было вчера, а ведь было мне тогда всего пять лет.