Ложечник - Хоф Марьолейн

— Фрид? — окликнул он тоненьким голоском. Он знал, что Фрида там нет, но не мог не спросить. — Это ты?

— Тю-тю твой Фрид, — ответил через дверь Схенкельман. — Не жди его больше. Я уже битый час пытаюсь это тебе втолковать.

— Он ушел на обмен, — возразил Янис. — И вот-вот вернется.

— Да не вернется он, — уверенно сказал Схенкельман. — Никогда.

К Янису подошла Лока. Он ухватил ее за курчавую шерсть на загривке. Она испуганно взвизгнула.

— Дай мне войти, — потребовал Схенкельман. — Я в дороге уже много часов!

— Открывать нельзя. У тебя… сам знаешь что.

— Что?

— Сам знаешь что! — повторил Янис. — Великая хворь.

— Кто тебе это сказал?

— Фрид.

— Фрид тебе больше не указ, — сказал Схенкельман. — Пойми уже наконец. Ты остался один, малец. Он удрал.

— Врешь ты всё, — буркнул Янис. Эти слова прозвучали недостаточно зло. Даже наоборот, ни капельки не зло. Тогда он крикнул: — Врешь ты всё! Убирайся отсюда!

И отпустил Локу. Собака с лаем бросилась к окну.

— Никуда я не уйду, — перекрикивая лай, возразил Схенкельман. — Не уйду, пока не скажу всё, что должен сказать. Меня сюда не просто так прислали!

Испугавшись вдруг, что, несмотря на темноту, Схенкельман разглядит его сквозь щели в стене, Янис прокрался назад к постели. Лока осталась у окна и продолжала лаять. А потом с рычанием направилась к двери.

— Взять его, — тихо произнес Янис. — Хватай!

Слух у Схенкельмана был отменный. Или он умел читать мысли?

— Ты же не думаешь, что я боюсь твоей тявкалки? — крикнул он.

Янис зажмурил глаза. Не будет он плакать. Да и что тут плакать, если Схенкельман нагло врет? Фрид вернется, а Схенкельман врет, врет! Вот ведь враль несчастный. Мерзкий и подлый враль. У Яниса защипало в глазах. Ну вот, всё-таки расплакался. Лока почувствовала, подбежала к кровати. Лизнула его в щеку. Янис от нее отмахнулся и уткнулся лицом в подушку.

Схенкельман со всем его скарбом и осликом

Утренний свет пробивался сквозь щели в стенах: просачивался вдоль ставен и через дыру в прогнившей доске. Янис стоял у двери. Ждал и прислушивался: вовсю щебечут птицы, в курятнике кудахчут куры, а чуть поодаль журчит, пробегая по своему скалистому руслу, ручеек. Ничего необычного, всё как всегда. Но есть и еще кое-что. Янис поднес ухо к самой двери. Во дворе горит костер — слышно, как потрескивают дрова. А теперь и дым от костра долетел, а с ним запах жареного мяса. А вдруг это Фрид — вернулся и сидит себе, жарит кролика! Янис положил руку на засов. Да, но Фрид никогда не разводит костер так близко к хижине. А сегодня что же? А сегодня развел! Потому и плывет запах жареного изо всех щелей. Янис отодвинул железную пластину.

В этот момент Схенкельман запел во всю глотку и жутко фальшиво:

Надо пряжи или лент? Тростника сплести корзину? Или сена для стога? Или гуся для гусыни? Или чмокнуть кой-куда?

Во дворе был не Фрид, Янис мог бы и сам догадаться. Разве Схенкельман не говорил, что будет ждать? Ну, он и поет: вот, мол, я. Попробуй меня прогони.

Надо хлопка или льна? Нужен короб для зерна? Надо хвороста для печки? Иль барана для овечки? Или чмокнуть кой-куда? Да-да-да-да-да-да-да!

Посреди «да-да» Янис услышал, как кричит ослик. Ух ты, настоящий ослик! Просто голова кружится от всего нового. Можно больше не притворяться, что его тут нет, Схенкельману известно, что это не так. К тому же Схенкельман называл его ночью «мальцом» — получается, знает, что Янис не такой уж большой и сильный. А вот Янис про Схенкельмана не знает ничего. Схенкельман может оказаться ниже, чем Фрид, или выше, толще или тоньше, такой же старый, как Фрид, или гораздо моложе.

Да-да-да-да-да-да-да!

Любопытство — мать всех бед. Но что же делать, если вот, в двух шагах от хижины, со своими носками и шнурками, куртками и платьями или, может быть, шапками сидит какой-то Схенкельман? Со всем своим скарбом и осликом!

Или чмокнуть кой-куда-а-а?

Лока на своем половике поскуливала, ей не терпелось выйти. Янис приоткрыл дверь, так чтобы в случае чего сразу можно было захлопнуть. Лока выскочила во двор. Янис смотрел ей вслед: вот она резво пробежала мимо Схенкельмана в угол двора, сделала свои дела и, гавкнув, потрусила обратно.

— Ого, — сказал Схенкельман, — какая страшная псина.

Он был моложе и тщедушнее Фрида. Вроде не больной. Нос на месте и пальцы тоже. Янис не мог оторвать от него взгляд. Надо же: человек. Другой человек, не Фрид.

Лока подошла к Схенкельману и обнюхала его. Хвост заходил туда-сюда.

— Пшла! — отмахнулся Схенкельман.

Лока легла на землю и перевернулась на спину. Схенкельман похлопал ее по брюху.

Янис тихонько отворил дверь пошире. И шагнул вперед.

Схенкельман остался сидеть, как сидел.

— Ты хорошая псина? — спросил он у Локи. — Да, вижу, что хорошая.

Босиком и в одной рубахе Янис прошел вдоль хижины. Завернул за угол к сараю и чуть не налетел на ослика. А рядом с этим осликом стоял еще один. Янис попятился и стукнулся ногой о камень, торчащий посреди дорожки, ссадил себе щиколотку. Дурацкий булыжник, Фрид уже много лет обещал его выковырять и оттащить в сторону. «Вот вернусь с обмена, всё сделаю», — обещал он каждый раз.

Схенкельман, оказывается, привязал осликов к кольцу в двери сарая. Оба дремали стоя. У каждого на спине было деревянное седло с двумя корзинами по бокам. Один ослик был побольше и коричневый, у него был недовольный вид. Другой, поменьше, — серенький с белой мордой и пушистыми ушами. Янис погладил его по мягкому носу между ноздрями. Серый ослик вздохнул, приоткрыл глаза, а потом опять закрыл.

Схенкельман снова завел свою песню:

Надо пряжи или лент? Тростника сплести корзину?

Янис медленно, шаг за шагом, пошел в его сторону. Нельзя терять бдительность: пусть у Схенкельмана совершенно нормальный нос, что-то другое у него может быть не в порядке, да и вообще, даже если у человека все пальцы на месте, он может принести Великую хворь на себе и рассеять ее вокруг.

Или сена для стога? Или гуся…

— Замолчи! — сказал Янис.

— Полностью с тобой согласен, — ответил Схенкельман. — Гуся для гусыни… что это на меня нашло с утра пораньше? Нет бы вспомнить песенку попристойнее.

Он опустился на колени перед костром. Он уже успел сделать вертел — из двух рогатин и одной прямой ветки. На нее была насажена ощипанная птица. Лока лежала рядом и исходила слюной.

Схенкельман снова принялся мурлыкать себе под нос ту же песню, уже без слов.

— Черт, что ж это я такое пою, — одернул он сам себя. — А ведь не хотел. Как пристанет, так не отвяжешься.

Янису было всё равно, что там Схенкельман поет. Пусть вообще молчит. Не поет, не напевает и уж точно не разговаривает.

Схенкельман потрепал Локу по холке.

— Тебе бы сторожевую собаку завести. Настоящую, а не это вот чудо в перьях. Людей нехороших на свете много, а ты тут на отшибе.

Янис бросил взгляд на курятник. Камень по-прежнему подпирает дверцу. Внутри кудахчут куры.

— Боишься недосчитаться? — хмыкнул Схенкельман. — Не бойся, я не куриный вор.

— А это у тебя что? — спросил Янис.

Схенкельман поднял вертел с рогатин и покрутил им в воздухе.