Тамара Михеева - Две дороги - один путь

— Ага, — понуро кивнул Олежка.

А дед крикнул на всю квартиру:

— Иван, Митя, идемте-ка ко мне!

Папа тут же отложил газету и пошел в кабинет, а Иван, выскочив из комнаты, начал возмущаться:

— Папа, ну что опять? Я же сотню раз просил не отрывать меня от заня… — но тут он увидел Олежку и умолк. Так же, как папа и дед, скрежетнул зубами.

— Лерочка, — попросил дед, — займись ребенком.

— Займемся, займемся, — раздался громовой бабушкин голос. — Не ваша забота. Ну-ка, умывайся и на кухню! — скомандовала она Олегу.

Олежка облегченно вздохнул и юркнул в ванную. Петька за ним.

— Опять? — спросила она, присаживаясь на край ванны.

— Угу, — мрачно ответил Олежка, умываясь почти что кипятком.

— Сильно?

— Да он не успел. Я из окна выпрыгнул. Стекло разбил.

— Ой, мамочка! — округлила глаза Петька, — ты хоть живой?

— Как видишь…

— Мамочка…

Олежка был Петькиным двоюродным братом, дедушкиным внуком, сыном его единственной дочери — Катеньки. Катенька была молодая и красивая. Она рано вышла замуж за Олежкиного отца, у которого, по словам бабушки, «поехала крыша». Скорей всего, бабушка была права, потому что в последнее время в него как черт вселился: он стал часто пить и буянить. Олежке попадало больше всех. Характер у него был взрывной и непримиримый. Он терпеть отца не мог. Недаром Ленка сказала как-то:

— Я с отчимом лучше живу, чем Олег с родным отцом.

Так и было. Обычно Олежка убегал из дома и бежал через весь город к Петушковым. Выдерживал все процедуры: ванну, чай с молоком, расспросы, разговор с дедом и дядюшками. А потом падал на диванчик в детской и болтал с Петькой. И если бы не мама с сестренкой, то никогда бы он отсюда не уходил. Дед, папа и Иван уже не раз забирали Катеньку с детьми к себе, грозили её мужу судом. Но Катенька плакала, жила у отца три дня, а потом собирала вещи и детей и уходила обратно к мужу, который клялся, что «больше не повторится», что это «спьяну и сдуру». Но проходило время, и все начиналось сначала. Приходил злой и заплаканный Олежка, звонил в полночь телефон, и плачущая Катенька говорила, что Олег куда-то пропал, а дедушка её успокаивал, что он здесь, где же ему еще быть, и что он настоятельно просит её подумать о разводе. Опять был мужской совет в дедушкиной комнате, и казалось, не будет этому конца.

После чая и разговора в кабинетике Олежку оставляли в покое. Они с Петькой усаживались в детской на старом протертом ковре со слонами и пальмами. Галчонок повисала на Олежкиных плечах. Олежка Галку любил не меньше своей Марьяшки, и Петька даже немножко ревновала. Она так привыкла с раннего детства, что Олежка всюду с ней, всегда рядом, что считала его чуть ли не своей собственностью. Она знала его сокровенные тайны, доверяла ему свои. Если бы спросили Петьку:

— Какой он, твой брат Олег?

Она бы без запинки ответила:

— Самый добрый.

Потом бы подумала и сказала:

— Он всегда помогает, и его не надо просить об этом, он сам чувствует. Стоит мне заскучать — он тут же приходит. И если мне плохо, он всегда знает, что нужно сказать, чтобы мне стало лучше. А ещё… ещё он умеет устраивать сюрпризы!

Потом бы Петька, вспомнив мамины слова, добавила:

— Он, правда, вспыльчивый и легко попадает под чужое влияние… но зато он — сильный. Он сильный, как медведь! Вот такой у меня брат!

— 6 —

Всю неделю Вольные Бродяги обустраивали свою Хижину — так они стали называть чердак над сумятинской квартирой. Полы были выкрашены, стены обиты фанерой, в окна вставлены стекла, ставни починены. Чердак стал похож на уютный дом. Все принесли то, что обещали: Ленка — этажерку и стопку книг впридачу, Санька — шкуру, Генка — сундук, светильник и низкие табуреты, Олежка — чайник и кружки, Леха — старую, но действующую печатную машинку, а Петька — настоящую гитару и обогреватель, похожий на камин. Теперь в Хижине было тепло и уютно. Хоть всегда тут живи! Ребята не могли нарадоваться.

Ленкина мама начала шить Бродягам плащи. Она работала в ателье, и скоро у каждого был плащ своего цвета: у Генки — серебристый, у голубоглазого Сашки — цвета морской волны, у Лешки — коричневый, у светлоголового Олежки — изумрудный, у Ленки — голубой, у Петьки — алый.

— Мама сказала, что ты рыженькая и тебе красный цвет идет, — сказала Ленка.

Петька своим плащом не могла налюбоваться. Он был такой легкий, летящий, такой красивый. Ей захотелось похвалиться перед домашними и посмотреть на себя в зеркало.

— Девчонки есть девчонки, — презрительно фыркнул Лешка, за что чуть не получил тумака от этих самых девчонок. Но Сашка перехватил Петькину руку и сказал:

— Давайте по домам. А то завтра в школу, а ещё Олежку провожать.

Ребята сложили свои плащи в сундук и спустились на улицу по шаткой пожарной лестнице. Только Петька со своим сокровищем расставаться не захотела и пошла провожать Олега в алом, развевающемся на ветру плаще.

— 7 —

Дома восторженную Петьку встретили тяжелым молчанием. Галчонок смотрела на сестру устрашающе круглыми глазами. В Петькино сердце закралось тревожное предчувствие. Предчувствие её не обмануло. Все домашние собрались в Большой комнате. Ирина с Иваном застыли на пороге в одинаковых позах: прислонившись к косяку и сложив руки на груди. Мама опустилась в кресло, Галка устроилась на его подлокотнике, положив светлую головку на мамино плечо. Бабушка с чашечкой кофе села в другое кресло (взгляд осуждающий). Дед с папой переглядывались, стоя у книжного шкафа. Папа выглядел очень сердитым, а дедушка — растерянным. Оценив обстановку, Петька захотела укрыться в детской, но тут папа громко позвал:

— Вета!

Она чертыхнулась шепотом и, состроив невинную рожицу, вышла в Картинную. Папа посмотрел на деда. Тот кашлянул, потер ладони, суетливо снял очки:

— Скажи-ка мне, Лизок, где наш обогреватель? — спросил он.

— И гитара, — добавил Иван.

— И гитара, — согласился дедушка.

Петька опустила глаза. Это был знак признания своей вины — сигнал к тому, чтобы начать Петьку ругать. И все начали. Солировал сначала папа, изредка прерываемый Ириниными замечаниями, потом его сменили бабушка и Иван, потом дед и даже мама. Петька стояла, опустив глаза и глотая горькие слезы вины и стыда. Правда, как она могла забыть, что это любимый дедушкин обогреватель и что зимой около него так чудесно читать интересные книжки! А гитара! Конечно же, она знала, что это бабушкина гитара, что ей полвека и Иван на ней играет!

Петька все это знала, но как-то забыла. Тогда казалось, что Бродягам все эти вещи нужнее. И только сейчас она поняла, как была неправа.

— Ну, набросились, набросились на ребенка, — попыталась смягчить обстановку мама.

— Что ты ее защищаешь? — возмутился папа. — И она уже не ребенок, если позволяет себе такое!

Петьке совершенно нечего было сказать в свое оправдание.

— В общем, так, — сказал, наконец, папа, — чтобы гитара и обогреватель вернулись на свои места. Последний срок — завтрашний вечер. Ясно?

— Ясно, — прошептала Петька.

Грустные думы навалились на неё: как теперь забрать гитару и обогреватель у друзей? Она вспомнила, как им все обрадовались! Санька так бережно держал на руках гитару, будто птицу, а Генка и Лешка скакали вокруг обогревателя и тут же уговаривали Сумятина-старшего провести розетку на чердак. А теперь что же? Прийти и отнять? Горькие слезы обиды за треснувшее счастье покатились из Петькиных глаз. Но делать было нечего. И речи не могло быть о том, чтобы уговорить домашних подарить ребятам гитару и обогреватель.

Весь вечер Петька думала, что сказать друзьям, а наутро, еще до школы, понуро поплелась в Хижину. Забралась по пожарной лестнице. Толкнула дверь.

— Ой, Ленка, ты чего?

Ленка сидела на высоком Генкином сундуке, обхватив острые коленки руками, и думала. Думы были невеселые. Она вздохнула. Петька села рядом и оглянулась. Куда-то исчезли новенький Олежкин чайник и Генкин светильник.

— А… — начала было Петька и посмотрела на подружку.

— Ага, — отозвалась Ленка. — Им, наверное, влетело, как и мне.

— И тебе?

— Такой скандал из-за какой-то этажерки допотопной!

— У меня тоже, — сокрушенно призналась Петька и приврала чуть-чуть: — папа сказал, чтобы без гитары и обогревателя домой не являлась.

В это время на чердак ворвались Лешка и Санька. Увидев девчонок, они смутились и затоптались у порога.

— За шкурой? — понимающе спросила Петька Саньку.

— Да… Дома такое было! — сказал Сашка и начал деловито сворачивать шкуру.

— И у нас, — хором вздохнули девчонки.

Лешка независимо сунул руки в карманы, сощуря глаза, сказал сердито:

— А у меня батя орал, орал… только я все равно машинку не понесу обратно. Это мамина. Мама бы мне разрешила.