Богумил Ржига - Адам и Отка

— Какая у меня теперь жизнь? — жалуется ей почтальон. — На деревья я смотрю только в бинокль, а зайцев представляю себе красными.

— Что вы! — смеётся Отка. — У нас зайцы, скорее, голубые.

— Ну вот видишь, — ворчит почтальон, — а самое главное — каждый день мне приходится подниматься на верхние этажи, потому что люди, которые живут внизу, писем почти не получают. Все адресаты почему-то на верхних этажах. И все письма со срочной доставкой. Ты не знаешь барышню Терезу?

— Может быть, и знаю.

— Да, наверное, знаешь. У неё серебряные волосы.

— Знаю, знаю. Сегодня она меня поднимала в лифте.

— А сейчас её нет дома. Ты можешь передать ей вот это письмо? Наверняка от какого-нибудь кавалера.

— Ладно. Я её покараулю и сразу же передам.

Отка страшно довольна, что почтальон оказывает ей доверие, она кажется себе очень важной и письмо несёт как святыню. Адаму, конечно, она не разрешает на конверт даже и взглянуть, не то чтоб прочитать, что на нём написано. А Адам ведь грамотный, проучился в школе уже пять лет.

Впрочем, Адам занят своими делами. Звонит телефон. Адам сначала пугается, а потом оглядывается по сторонам. Кто должен подойти к телефону? Конечно, он. Отка разговаривает у дверей с почтальоном, тётя на работе, дядя где-то в Египте. Кому же, как не ему, снять трубку, если телефон звонит не переставая и с каждой секундой всё настойчивее? Телефон словно заставляет Адама ответить, пока на другом конце провода всерьёз не рассердились.

Он робко приближается к телефону и прикладывает трубку к уху. Трубка к уху так и прилипает. И микрофон находится прямо перед губами у Адама. Только голос в трубке кажется в первую минуту неразборчивым, словно кошка мяукает.

Адаму до сих пор разговаривать по телефону не приходилось. Но он видел, как это делают другие.

Адам говорит:

— Да!.. — А потом снова: — Да, прошу вас… — А потом снова: — Прошу.

И наконец различает слова:

— Ты что, дурак? Кого это ты всё время просишь? — Мальчишеский голос звучит задиристо.

— Я разговариваю по телефону, — отвечает Адам, всё ещё растерянно. Ему пока невдомёк, что по телефону тоже можно ругаться.

— Ну ты, скотина деревенская!

— А чего тебе, собственно, надо? — собирается с духом Адам.

— Здóрово ты мне попался, а? — насмехается мальчишеский голос.

— Я? — Адам начинает кое-что понимать.

— Ты, конечно. Здóрово я тебя запер, а?

— Значит, это ты, Шара? Да?

Никто не отвечает. На другом конце провода молчание.

— Я тебя вижу. Ты — Шара.

— Как ты можешь меня видеть, ты, деревенщина?

— Смотри не попадайся мне!

— Ты тоже смотри! А то так тебе поддам, что света белого не увидишь.

— А я сделаю из тебя котлету.

— Полетишь от меня. Спина — спереди, брюхо — сзади.

— А ты, задира, охромеешь, окосеешь, окривеешь.

Адам больше не может сообразить, что будет с Шарой, когда он его изобьёт.

Но у Шары тоже, видно, не хватает дыхания, потому что на другом конце провода молчание. Адам ещё некоторое время прислушивается к тишине в трубке — не долетит ли какое-нибудь запоздавшее словечко, — но тщетно. Тогда он кладёт трубку туда, где она всегда лежит.

Трубка давно на месте, но Адам места себе всё ещё не находит. Ему, собственно, бросили перчатку, враг сказал: «Иду на вы». Где-то совсем рядом с Адамом живёт чернявый Шара и объявляет ему войну. Хорошо, что Адам хотя бы знает своего врага — раз уж он у него появился. Хуже было бы, если бы он его не знал. Ему пришлось бы тогда подозревать каждого мальчишку на улице.

Адам понимает, что вообще-то без врага не обойдёшься. На Выкане им был Ёжка Альтман, с которым они слышать друг о друге не могут. А здесь вот Шара. Адаму он уже на первый взгляд противен, поэтому вызов он принимает с удовольствием. Хуже было бы, если б Шара его вообще не интересовал. Хорошо, что при мысли о Шаре он злится: значит, во время драки сил хватит.

Вражда по телефону не привлекает Адама. Здесь нужно отбиваться только словами, а в этом он не очень силён. Лучше стать друг против друга и смерить противника вызывающим взглядом. А потом кинуться на него.

Возвращается от двери Отка с письмом для Терезы взволнованная и счастливая своей миссией. И сразу же понимает, что с Адамом что-то произошло. Мальчику явно не по себе. Пальцы у него шевелятся, будто собираются кого-то схватить, а глаза блуждают где-то далеко.

— Адам! — восклицает Отка.

— Я уже знаю, кто запер меня в бомбоубежище.

— Кто?

— Да этот мальчишка с нашего этажа, Шара.

— Я его не знаю.

— Лицо белое, волосы чёрные.

— Ну, этого так оставлять нельзя.

— А сейчас вот он ругался по телефону.

— У дяди я видела гантели, ты должен тотчас же начать тренироваться, — говорит Отка, и глазки её светятся, как у ласочки. Она готова драться рядом с Адамом.

Тётка возвращается с дежурства такой, какой они её не любят: брови нахмурены, глаза щурятся, уголки губ опущены и вокруг глаз веер морщин. Она оглядывает детей, пробует водопроводные краны, гасит свет, щёлкая выключателями, кидает взгляд на посуду, вымыта ли она, проводит пальцем по шкафу, нет ли пыли, и только тогда снимает свою форму. А потом глотает таблетку, чтобы успокоиться, и надевает лёгкое платье.

Платье светло-красное, без рукавов. Вид у тёти, наконец, становится домашним. Адам и Отка с облегчением замечают, что и лицо её проясняется. Словно та, другая, сердитая женщина куда-то исчезает и на её месте появляется любезная пражская тётя Яна с улыбающимся лицом.

— Ну сегодня у меня был и денёк! — говорит она, всё ещё сердито. — Иногда бывает ничего, а сегодня пассажиров уйма, а мелочи ни у кого. Ни у одного человека. Я так рассердилась, что хотела больше не впускать в трамвай. Ну скажите, а что делали вы?

— Ничего, — отвечает Адам.

— А мы ходили за картофелем, готовили, — растерянно вспомнила Отка, но о Шаре ни гугу.

— Я очень люблю, когда дома меня кто-нибудь дожидается, — говорит тётя и наконец улыбается самой приятной своей улыбкой. — Я уже жду не дождусь отпуска. Как появится малыш, мне дадут отпуск. За последние десять лет я порядочно устала.

— Но малыш будет плакать, — сочувствует Отка.

— Знаю, знаю, но я ему скажу: «Не плачь, ведь я твоя мама».

— А как его назовёте? — спросила ничего не понимающая Отка.

— Владимир. Владя. По отцу. Я вам уже показывала его бельё?

— Нет, — ответила с интересом Отка.

— Нет, — сказал без интереса Адам.

Тётя идёт к бельевому шкафу, выдвигает верхний ящик и показывает детям рубашонки, распашонки, шапочки, колготки, пелёнки.

Всё, что требуется для новорождённого. И всякую вещь она любовно поглаживает, а шапочку даже целует, а потом аккуратно всё складывает с таким вниманием и осторожностью, будто это парча, вышитая золотом.

Дети смотрят на неё с удивлением.

— Ну ничего, ничего, — вздыхает тётка. — Я этого мальчика люблю уже наперёд.

Часа в три все втроём они отправились в город. Тётя хочет показать ребятам Прагу. Не всю, конечно, а только часть её.

— Там, у себя дома, вы знаете всю деревню, а здесь со всем городом сразу не познакомишься, и вы должны быть рады, что увидите хотя бы что-то, — говорит тётя.

Но дети едва её слышат. Машины громыхают, трамваи дребезжат, да и прохожие не молчат. Адаму с Откой кажется, что людей на улице намного больше, чем утром.

— В Выкане, можно сказать, на улицах почти ни души, а здесь все улицы всегда полны.

Но прохожие детям вообще не мешают, только хорошо бы на улице было поменьше шума, и движение чуть помедленнее да и люди не так бы спешили. А то ведь так торопятся, что даже Адама с Откой не замечают.

— Знаете, — кивает головой опытная тётя, — здесь стоит только повернуть голову, как сразу же увидишь что-нибудь невиданное. А в деревне верти не верти головой, всё равно ничего не увидишь.

И кто бы мог подумать, что тётя настолько права!

Да и вообще тётя Яна ведёт себя так, как и надлежит настоящей родной тёте. Она покупает Отке розовое платьице, да такое, что только в самый большой праздник можно надеть. Отка колеблется недолго и подарок принимает.

— Ты ведь хочешь быть большой? Не правда ли? — говорит тётка.

Платье Отке страшно нравится. Она кажется себе в нём какой-то незнакомой девочкой. На Адама тётка надевает новые сандалии, потому что его старые, говорит она, не может больше видеть. Но Адам почему-то недоволен. В своих старых он выиграл в Выкане бег с препятствиями — через забор, через канаву, через две вымоины и одну стену, которая стояла почти отвесно. Как ещё придётся в новых, когда дело снова дойдёт до бега с препятствиями, — неизвестно. Адаму это всё ясно, но как объяснишь тётке, которая никогда не была мальчишкой? И Адаму приходится избирать иную тактику: новые сандалии он тайком будет бить о каждый столбик, о каждый фонарь, чтобы они как можно скорее стали старыми.