Птица Сирин и всадник на белом коне - Георгий Николаевич Юдин

– Мы, – говорят, – целый день огород копали, а нам ничего тятька не слепил, а только Ваньке этому голозадому.

– А вы бы, кумушки, чем дуться, как мышь на крупу, лучше бы в овраг сбегали да принесли отцу глины. Он бы и вам чего-нибудь слепил.

– Да что ты такое удумала, бабушка! – рассердился Егорий. – Мужицкое ли это дело – глину мять?

– Э, внучек! Худое ремесло лучше хорошего воровства. Лепи, а то руки без работы отсохнут.

Тем временем сбегала Анька к речке за чёрной глиной, а Дашка из оврага красной глины притащила. До утра в мокрую тряпку завернули, чтоб не засохла, а утром поставили перед отцом старую лавку и глину на неё положили.

– По левую руку у тебя, тятя, красная глина будет, а по правую чёрная и миска с водой для рук. Не опрокинь! – говорит Анюта. – Мне к вечеру красную живулю[13] слепи, а косы чтоб чёрные.

– А мне, – торопится Даша, – тоже живулю и бурёнку с лошадкой.

– Хотю кису! – гудит Ванька.

– Ну, внучек, не отвертишься теперь, – улыбается бабушка Акулина, – садись за работу, исполняй заказы.

И ушли все на огород.

Взял Егорий на ощупь ком красной глины, помял задумчиво. Тёплая она, тяжёлая и без запаха.

– Ну что ж, – говорит со вздохом, – живулю так живулю. Садись рядом, Ванятка, помогать будешь, а то я сослепу ей руки не к тому месту приделаю.

Сидит Ванятка на лавке, к отцу прижался, аж не дышит. Прямо на глазах у него баба глиняная из-под отцовых пальцев появляется!

– Сейчас мы на эту толстую купчиху широкую юбку наденем, – рассказывает Егорий и широкой глиняной полосой обернул бабу вокруг колоколом, – а на юбке оборки наведём.

Помял юбку волнами – и в самом деле оборки на ней зашелестели.

– А теперь руки с рукавами прилепим. Работать-то купчиха не любит, стоит руки в боки, покрикивает.

Пальцы в воду обмакнул и всю бабу разгладил. Заблестела баба, загордилась.

– А глазки? – ёрзает от нетерпения Ванятка.

– Поди принеси из веника тоненький прутик и поставь им две точки на купчихиной голове.

Ванятка так и сделал.

– Ну что, глядит купчиха? – грустно спрашивает Егорий. – Эх, кабы мне кто прутиком волшебным глаза раскрыл…

– Хотю кису, – не даёт погоревать Ванятка.

– Ну подай мне тогда чёрной глины. – Скатал толстый огурец. – Вот такой Терентий пузатенький будет. А голову с ушами из красной глины слепим. Ставь ему, Ванятка, глаза. Давай уж и лапы с хвостом тоже красными сделаем, а в хвосте палочкой свисток прокрутим. Как свистнет он в свой свисток, все мыши в лес убегут. Пускай пока Терентий сохнет, а мы с тобой Даше живулю красненькую слепим.

– А мамане?

– Маме чёрную лошадку с длинным хвостом, как у нашей Звёздочки, а на ней мужик бородатый скачет. Потом козу с рогами слепим, бурёнку с колокольчиком, свинью с толстыми поросятками. Пускай лежат, мать сосут и хрюкают.

Так до самого вечера не разгибаясь просидели. А на лавке как на шумном базаре: бородатые мужики, бабы с вёдрами или с детьми на руках, лошади с острыми ушками, коровы бодливые, собака с кошкой в обнимку, какие-то крылатые звери диковинные, кричат, мычат, толкаются, песни поют – живут, одним словом.

Ох и радости было, когда все с работы домой вернулись!

– Гляньте, – хохочет Марьюшка, – какой козёл весёлый в дуду дудит!

– А бородёнка-то, – всхлипывает Акулина, – ну вылитый дед Афанасий!

Первый раз за всё время Егорий улыбнулся. Никому не сказал, как страшно устал, будто боролся с кем целый день и победил-таки. Лёг на лавку и уснул мёртвым сном, а чему улыбался во сне – никто об этом не знает.

* * *

Всю зиму студёную Егорий с утра до ночи игрушки лепил. Две кадушки глины перевёл, работой беду свою к земле гнул.

Уж и сесть в избе негде. Все лавки, полки, полати и даже чулан сотни игрушек заселили.

Марьюшка с дочками за зиму выучились красками их расписывать. Сначала робели, конечно, боялись отцову работу испортить, а потом так разошлись, откуда только смелость и умение взялось!

Гусиным пером, а не кистью расписывали: оно к сырой глине не липнет. И красок-то всего три брали: ярко-малиновую, жёлтую, как подсолнушек, и изумрудную, как травка молодая после дождя, а такие игрушки нарядные получались – глаз не отведёшь!

Вечерами, когда холодная луна синим светом снега красила, а злой мороз реку ко дну примораживал, зажигали в избе смоляную лучину. Неярким тёплым солнышком освещала она этот маленький уютный мир, в котором дружно жили люди, задорные глиняные человечки и улыбчивые звери.

Ни одного страшного чудища, ни одной злой игрушки руки не сотворили, одна любота. Да и по всей Руси необъятной, как бы тяжело ни жил русский народ, всегда мастера строили, писали, резали и лепили только доброе и радостное. Насмехался народ над чёрным злом и над самой смертью, потому что смех испокон веков оберегом от всех бед был.

* * *

Длинная зима в работе быстро пролетела. Бабушка Акулина уж весну песней заманивает:

Прилетите к нам, жаворонушки!

Принесите нам красно летичко!

Нам зима-то надоела:

Хлеб-соль всю поела!

Хлеба ни крошки,

Дров ни полена,

Горюшка по колено!

Услышала весна, пришла. Верба её первая пушистыми ветками встретила. Храброе деревце – не боится ночного морозца. Все деревенские наломали вербовых веток, похлопывают несильно друг друга и свою скотину по спинам и приговаривают: «Верба красна, бей до слёз, будь здоров!» От весенней вербы здоровье и сила в человека переходила.

Вот уж и Егорьев день после сева наступил. Скотину из тёмных хлевов на травку гнать надо. Ну, бабушка опять «шишек» напекла для бурёнки и Звёздочки, что Егория из плена вывезла. Утром пошептала над ними, по обычаю, и ушли все вместе со скотиной в поле, даже Ванятку взяли.

Остался Егорий один. От двух кадушек только на одного маленького жаворонка, может, глины хватит. Вдруг слышит: стукнула в сенях дверь и кто-то быстро в горницу вошёл.

– Кто здесь? – спрашивает Егорий. – Ты, Марьюшка?

– Нет, я не Марьюшка, – отвечает гость, а голос незнакомый, чистый и сильный. – Что же ты, хозяин, в избе сидишь, когда в поле быть должен?

Побледнел Егорий:

– Отходил я своё, добрый человек. Нечего мне в поле