«Вся жизнь моя — гроза!» - Владимир Ильич Порудоминский

высказывать сочувствия пострадавшим. Будто холодные, мрачные сумерки нависли над всеми.

Донос

В июне 1826 года Александр Полежаев окончил университет. Все экзамены он сдал на «отлично».

Полежаев был уже известный поэт. Его стихи охотно печатали журналы. Профессор Мерзляков расхваливал в лекциях своего талантливого ученика.

Стихи Полежаева были грустными. Обычно он рассказывал про человека, который вспоминает свою давнюю любовь.

Исчезли, исчезли весёлые дни,

Как быстрые воды умчались;

Увы! Но в душе охладелой они

С прискорбною думой остались...

Александр писал о несчастных влюблённых — и не знал, какие несчастья ждут его самого в недалёком будущем.

...На рассвете 13 июля в Петропавловской крепости были повешены пятеро декабристов — вожди восстания, остальных мятежников отправили на каторгу, сослали в Сибирь, на Кавказ.

А через двенадцать дней после казни император Николай Первый торжественно въехал в Москву для коронации: русских царей венчали на царство в Успенском соборе Московского Кремля.

Горели золотом церковные купола. Колокольный звон плыл над городом. Воздух вздрагивал от залпов орудийного салюта. Стаи птиц метались по небу. Николай Первый ехал верхом рядом с золотой каретой, в которой сидела императрица. Ряды войск, выстроенные вдоль улиц, толпы народа приветствовали его. Но на душе у многих людей были ужас и уныние.

Лицо нового царя было неподвижно и холодно, неподвижный взгляд светлых глаз устремлён поверх людских голов. Он думал о том, как истребить в своих подданных непокорность, желание бороться, самостоятельно думать и поступать. Он хотел выкорчевать эти чувства, как корчуют, выворачивают деревья — чтобы ни один, самый тонкий корешок не остался в земле.

Проезжая мимо университета, царь покосился на него с неприязнью. Среди декабристов было немало здешних воспитанников.

А ещё два дня спустя на письменный стол к царю легла секретная бумага под названием «О Московском университете». В ней говорилось, что студенты желают вольности и не признают над собой никакой власти. Для примера были приведены самые бунтарские строчки поэмы Александра Полежаева «Сашка». О том, что человек должен быть свободным в мыслях и делах. Что каждый имеет право смело судить обо всём на свете. О тяжёлых цепях, опутавших Отчизну.

Поэт звал угнетённый народ:

Когда ты свергнешь с себя бремя

Своих презренных палачей?..

И эти строчки тоже были приведены в бумаге.

Донос на университет и на Полежаева сочинил отставной полковник Иван Петрович Бибиков. Он долго служил в армии, потом несколько лет жил помещиком в своём богатом имении. После восстания декабристов он захотел помочь новому царю искоренить всех непокорных, всех мятежников. Он решил вернуться на службу и рассчитывал получить хорошее место.

Царь прочитал донос и приказал немедленно доставить к нему Полежаева.

Поэт и царь

Полежаева разбудили среди ночи, посадили в карету и повезли. Ночь была летняя — короткая, светлая. Небо за Москвой-рекой пожелтело, по нему тянулись клочьями лиловые разорванные тучи. Красная площадь была пустынна. Над ней звонко разносился цокот лошадиных копыт. Памятник Минину и Пожарскому темнел на фоне белокаменных Торговых рядов. Рядом с Полежаевым в карете сидел офицер; высокую треугольную шляпу с пучком петушиных перьев он держал на коленях — потолок кареты был для неё низок. Офицер всю дорогу молчал и, отвернувшись, смотрел в окно. Это был, наверно, дурной признак. Карета свернула в Спасские ворота Кремля. Полежаев ободрился: хорошо хоть не в тюрьму.

Кремлёвский дворец был ярко освещён. В люстрах и настенных подсвечниках горело множество свечей. Их огонь отражался в зеркалах и высоких окнах. За окнами уже синел рассвет. В залах дворца небольшими группами стояли придворные, о чём-то деловито беседуя. Генералы в золотых эполетах и с лентами через плечо отдавали торопливые распоряжения подчинённым. Туда-сюда пробегали дежурные офицеры. Из белых дверей появлялись торопливые чиновники с портфелем для бумаг под мышкой. Казалось, началась война или поступило известие о новом восстании.

Полежаева отвели в кабинет царя. Николай Первый поднялся из-за стола и посмотрел ему в глаза своими холодными глазами. Люди обычно не выдерживали его долгого, неподвижного взгляда. Боясь царского гнева, они кланялись и просили прощения, даже не зная, в чём виноваты. Николаю это нравилось. Он хвастался, что его взгляд останавливает у подданных кровь в жилах. Но Полежаев не испугался: он внимательно смотрел на царя большими чёрными глазами.

Тут же, в кабинете, был министр просвещения, крупный, тучный старик с длинными седыми космами. Лицо у него было бледно. Оттого что Полежаев выдержал царский взгляд, министру стало совсем страшно. Он поклонился и бессильно развёл руками, хотя царь к нему не обращался. А старик был не робкого десятка: в прежние годы, раньше чем сделался министром, он служил на флоте, командовал большим военным кораблём — фрегатом, ходил в дальние походы, участвовал в морских сражениях.

Царь протянул Полежаеву тетрадь.

— Ты сочинил эти стихи?

В тетради был переписан «Сашка». Полежаев никогда не видел свою поэму так красиво переписанной и на такой славной бумаге.

— Я, — ответил он.

— Читай вслух, — приказал царь.

Полежаев читал:

Когда ты свергнешь с себя бремя

Своих презренных палачей?..

Министр закрыл глаза от ужаса.

Царь слушал поэму, а в памяти вставал долгий рассвет 14 декабря, грозные молчаливые полки на площади. Стихи были продолжением того дня, следами, остатками декабрьского бунта. И эти бунтарские стихи, и тот бунт были от непозволительной вольности мыслей.

— Это всё ещё следы, — мрачно проговорил царь, когда Полежаев кончил читать. — Последние остатки. Я их искореню.

Он решил не арестовывать Полежаева, не отправлять его на каторгу или в крепость, — ещё, чего доброго, возомнит себя героем. Он приказал немедленно сдать поэта в военную службу и держать под самым строгим надзором. Пусть помарширует стихотворец на плацу, постоит, не шелохнувшись, на часах, поползает по грязи. Глядишь, забудет, как стишки кропать, — научится и думать, и поступать, и говорить по команде.

За окнами уже совершенно рассвело, но на царском столе в высоких подсвечниках горели свечи.