Успенский Эдуард - Эдуард Николаевич Успенский

зоопарках.

Отшельник сразу воспрянул духом.

— Слыхали, — похвалялся он. — я самый глупый слон из всех слонов, с которыми разговаривали!

Он снова вернулся в зоопарк, и ему снова предоставили самый лучший вольер.

Так он и живет в нем до сих пор. Он всем доволен, но больше всего на свете теперь боится одного: как бы неожиданно не поумнеть.

Встреча на далеком меридиане

(Диалектически-фантастический рассказ)

Шел человек по белому свету. Вернее, по самому краю белого света. И вдруг он увидел крокодила. Громадного зеленого крокодила в нейлоновой рубашке и легком спортивном костюме. Крокодил сидел на камешке и задумчиво крутил ручки транзисторного приемника.

Человек изумился невероятно. По учебнику географии, здесь никаких крокодилов не полагалось.

— Здравствуйте, — сказал зверь.

— Здравствуйте, — сказал человек. — А вы кто?

— Как — кто? Крокодил. Разве не ясно?

— А почему вы разговариваете по-нашему, по-человечески?

— Это просто: я цивилизованный крокодил. Я радио слушаю. Тут нас целый город. — Он махнул лапой куда-то в сторону.

— Ничего себе! — снова удивился путешественник. — А те крокодилы, которые в зоопарках, кто же они?

— Они наши дикие предки. Такие же, как ваши обезьяны.

— Значит, вы тоже разумное существо?

— Совершенно точно.

— Этого не может быть! — твердо заявил человек.

— Почему?

— Это противоречит Дарвину.

— Ничего подобного. По Дарвину, даже черви обладают известной долей мышления.

— Тогда это противоречит Павлову, — настаивал путешественник.

— И Павлову это не противоречит. Вы читали его «Избранные труды»?

— Нет. не читал, — ответил путник. — Но я знаю. Человек — это царь природы! Это ее вершина!

— И крокодил — это тоже вершина!

— Да знаете ли вы, что говорите! — возмутился человек. — Да за такие слова…

— Я всегда думал, что люди — умные существа! — вдруг разозлился крокодил. — Может, я не вашу радиостанцию слушал?

— Не знаю, что вы там слушали, только наслушались не того, чего нужно!

— Ну хорошо. — успокоился зверь. — Значит, по-вашему. я должен быть злым и хищным?

— Конечно. — сказал человек.

— Ну что же — тогда я вас съем!

Путешественник оторопел.

— Минуточку, минуточку, — заволновался он. — А может, Дарвин ошибался?

— Нет, — ответил крокодил, — Дарвин нисколько не ошибался.

— Подождите, подождите! А может, Павлов что-то напутал?

— Нет, — возразил крокодил. — Павлов ничего не мог напутать. Раздевайтесь!

— А может, мне это… — с надеждой протянул человек, — может, мне строгий выговор лучше? А?

— Ничего не выйдет, — сказал зверь. — Строгий выговор таких не исправит…

На этом беседа закончилась. Все так же светило солнце. Все так же играла музыка.

Коньки

— Товарищ! Товарищ! — закричала дежурная в красной шапочке. — Вы куда идете? В метро на коньках нельзя!

— А может, вы меня пропустите в виде исключения? Я сегодня рекорд установил.

— Ну и что?

— А я обещал, если установлю, то на коньках пойду через весь город.

— Вот и идите, а в метро нельзя!

Все пассажиры тотчас разделились на два лагеря.

— Да пропустите вы его! — вмешался гражданин из первой половины. — Это же сам Петров.

— А по мне хоть сам Сидоров!

— Но он рекорд установил!

— Ну и что! — сказали граждане из противоположного лагеря. — А Власова, значит, со штангой пропускать? Правильно она делает!

— Конечно правильно! — согласилась она. — Им волю дай — на ходулях пойдут!

— Да не пойдем мы на ходулях! — успокоил ее спортсмен.

— Ничего не знаю. Сегодня один тут с кошкой шел. К врачу, говорит. А если его кошка кого оцарапает? А если она бешеная? Раз твоя кошка такая важная, пусть к ней врач на дом приезжает.

— И правильно, — снова сказали граждане из второго лагеря. — Сегодня с кошкой — завтра с собакой. Что из этого может получиться?

— Что? — спросили граждане из первого.

— Не знаем что. Вот что.

— Им только разреши. С коровами пойдут! — уверенно заявила дежурная. — А нельзя — значит неположено!

— Знаете что, — сказал Петрову гражданин из доброжелательной половины, — пойдемте-ка через другой вестибюль. Может, там нас пропустят?

— Идите, идите. Пустят вас, как же!

И тут их догнала уборщица:

— Послушай, сынок! Ты знаешь что, ты про рекорды не говори. Молчи себе. Скажи, что ботинки украли. Или носить нечего. Они так-то люди добрые, просто они не любят, когда непонятно. Атак пустят, если ботинки украли.

И она оказалась права.

Переворот

Жили мы раньше здорово. На судьбу не жаловались. С работы придешь, пообедаешь — и скорее во двор в домино играть. Там друзья, приятели, свежий воздух — ну просто рай!

А вечером дома сидишь, художественную литературу читаешь: «Вечерку» там, «Крокодил» или «Бюллетень по обмену жилой площади».

Жена тебе чай подает, бутерброды делает, короче — культурно развлекает. Живи и радуйся.

Но все дело нам новый жилец испортил, из восемнадцатой квартиры. Человек с виду нормальный, порядочный, даже навеселе мы его один раз видели. Но это только с виду. Потому что смотрим мы однажды — и глазам своим не верим: сам он лестничную площадку моет. Ну, был бы холостой, все понятно. Так ведь женатый! И жена у него вроде крепкая. Просто он ей помогать решил, освобождать от тяжелой работы.

С этого все и началось. Моя жена как-то говорит мне:

— У меня, Ваня, что-то поясница разболелась, а жилец из восемнадцатой два пакета картошки домой принес.

Я сначала не понял даже:

— Если у тебя поясница болит, ты компресс поставь. А картошка здесь ни при чем. Смешно даже. Картошкой от поясницы не лечатся.

Она как рассердится:

— Вижу я, какой ты бессердечный! Что мне, с больной поясницей в магазин идти? Не жалеешь ты свою жену, не то что некоторые.

Вышел я во двор, настроение у меня испорчено. А там уже другие мужья сидят. Им тоже «некоторых» в пример ставили. «Мол-де, некоторые молоко домой носят и ковры выколачивают, а некоторые пальцем о палец ударить не хотят и вообще от безделья скоро полопаются».

— Это мы-то полопаемся! Да мы на работе по восемь часов, да у станка, да у стола, да у руля, да у автоматической конвейерной поточной линии!

И тут один из нас, такой слабонервный, бухгалтер Александров, не выдержал и говорит:

— И моя.

— Что — моя?

— И моя у автоматической конвейерной поточной линии.

Мы говорим:

— Это не считается. Ты сам посуди — сколько ты зарабатываешь и сколько она приносит! Мужской труд более тяжелый, и платят за него соответственно.

Он сразу успокоился:

— Что верно, то верно. Мужской труд потяжелее будет. Я ведь сто пятьдесят рублей в месяц зарабатываю, а она сто сорок пять всего.

И утих. Но тут другой как закричит, Снесарев