Чудо за порожком - Владислав Анатольевич Бахревский

остров — детский сад. Черноголовые чаечки красивые, но всё-таки дурные. У них даже гнёзд нет. Яйца прямо в песок кладут. Такие зеленоватые, с чёрными пятнами. — И вдруг подал руку. — Окончательные мир и дружба. Навек!!

— Мир и дружба! — согласилась Поля. И улыбнулась, сон свой вспомнила.

ПРИПЛЫВЁТ ЛИ ДЕЛЬФИН?

На море бабушка с Полей ходили вечером, когда спадала жара.

— Не загорала, а золотая! — сказала Ефросинья Калинниковна, очень довольная внучкой. — Курортники — смех и грех. В самую жару пекутся. Обязательно в первый же день сгорят, страдают… А мы с тобой купаемся вечерком, когда солнышко доброе.

Они лежали за стеной камки. В укрытье. Степь стрекотала, не умолкая ни на единое мгновение.

— Ишь, как стараются. Весёлый народец.

— Бабушка, а мне кажется, что кузнечики куют золото. Слушаю, и вся степь золотая. — О счастье новорожденных Поля не решалась сказать.

— Какая она золотая, выжженная. Уж очень солнышко у нас сильное. А вот под луной, особенно в полнолунье, мне степь тоже представляется золотой. Уж так они стрекочут, работнички лета.

— Бабушка, как думаешь, мне дельфины покажутся?

— Давно дельфинов не видала! Раньше сидишь у моря, а они играют. То ли их военные всех переловили. Дельфинов, бедняг, обучали чужие корабли подрывать. Да ведь и рыбаки за дельфинами охотились. Были такие мерзавцы. Были. Пустое без дельфинов стало море. Вроде то же, но без улыбки.

Поля вздохнула.

— Бабушка, ну хотя бы один единственный. Я дельфинов видела, в дельфинарии, но чтоб в море, на воде!

— Боюсь, глаза проглядишь.

Поля поднялась, полезла на гору из камки.

— Бабушка, а когда же мы матрас камкой набьём?

— Теперь уж завтра.

Море почему-то было зеленым. Так луга весной зеленеют. А ближе к берегу тёмным, потом синим и серебряным.

Волны прикатывались с ленцой. Если всплескивали, то нечаянно.

Поля смотрела вдаль, смотрела на морскую зелень, на тьму морскую. Солнечных зайчиков — от края до края.

Нет, дельфины не собирались показываться ради какой-то девчонки, да ещё приезжей.

Поля посидела с закрытыми глазами. И пожалела: может, они и показывались, пока она жмурилась.

— Бабушка? Я иду за мошками! — объявила Поля.

В ту ночь она спала на полу, и ее матрос шуршал, шептал, как само море.

«Я настоящая морячка!» — сказала себе Поля, загадывая морские сны.

ПРИВАЛИВШЕЕ БОГАТСТВО

— Эй! — кричал с улицы сосед. — Эй!

— Я тебе не эй, — сказала Поля, выходя на крыльцо. — Меня зовут Пелагея. Имя греческое, а по-русски означает «морская».

— Ну, пусть Пелагея! — согласился мальчишка. — Хочешь, змеиный курган покажу.

— Хочу.

— Надевай ботинки — там и бодяки растут, и бесогон.

Шли по степи, высматривая в небе поющих жаворонков.

— А ведь они нам радуются, — сказала Поля.

— Они небо любят. В траве тоже посвистывают, а в небе, видала, как?! Трели.

Впереди земля была малиновая от чудесных шапок колючего татарника.

— Прямо заросли! — удивилась Поля.

— Бодяк! — сказал Георгий.

— По-нашему татарник.

Татарник вдруг сразу кончился. Теперь они шли по седым ковылям.

— На море похоже, — сказал Георгий. — На штормовое. Баллов пять-шесть. — И схватил Полю за руку.

Среди ковылей лежала змея.

— Половину тебе, половину мне! — Поля изумилась, а Георгий засмеялся. — Это же выползень. Змеиная кожа. Змеи кожу каждый год меняют.

Мальчишка осторожно поднял находку.

— Лопается. Давай в шапку твою положим.

Поле было страшновато, но согласилась.

— Привалило! Уж так нам с тобой привалило! — радовался Георгий. — У тебя бумажник есть?

— Бумажника нет. Есть кошелёчек для мелочи.

— Ну и ладно. Положишь кусок выползня в кошелёк, и вместо копеек у тебя гривни будут водиться.

— У нас рубли.

— Значит, рубли. Какая у вас самая большая деньга?

— Наверное, тысяча. Я её не видела.

— Теперь увидишь! Прямо обалдение! — Георгий заглянул в Полину шапку, полюбовался выползнем. — С узорами. Ну, чего? Бежим?

На вершину кургана они влетели вместе. Поля ахнула:

— Георгий!

В степи паслись длинноногие, длинношеие птицы.

— Журавли! — прошептал Георгий. Он тоже наконец удивился. Пригнул голову, стал отступать. Поля тоже пригнулась, тоже попятилась.

У подножия кургана мальчишка, перевёл дух.

— Не спугнули! — И признался: — Я журавлей только в небе видел.

— А я в кино, — сказала Поля.

СВЕРЧКИ ПРАДЕДУШКИ

Дождь пошёл из серого облачка. Да пуще, пуще! Было небо синее, и откуда что взялось — ни единого просвета.

— Смилостивился Господь — дождя послал! — обрадовалась прабабушка. Поглядела, как Поля томится возле окошка, достала из шкафа альбом.

Бабушка обрадовалась:

— С детства любила фотографии смотреть.

Поле удивительно было — бабушка говорит: с детства. Папу и маму в пелёнках Поля видела на фотографиях. А бабушка да прабабушка — они всегда были бабушка да прабабушка.

Альбом начинался фотографией величиной с календарик. Прабабушка всё-таки была маленькой! И даже очень маленькой. На фотографии поместились прапрадедушка с бородой и в картузе, прапрабабушка с шалью по плечам и шестнадцать белых головок. Самая крошечная — прабабушкина, она в семье младшая, и у неё было пятнадцать братцев!

Прабабушка смотрела на фотографию, подперев рукою щёку.

— Господи! Столько ртов, и — раскулачили.

— Как это? — спросила Поля.

— Вырастешь — узнаешь.

— В коллективизацию богатыми посчитали, — сказала бабушка. — Три коровы, три лошади, две двойные избы. Старшие прабабушкины братья Иван Порфирьевич да Михаил Порфирьевич свои уже семьи завели. Всех в кучу — двадцать пять-то душ! — и на озеро Иссык-Куль… В нашем роду теперь киргизы, казахи, уйгуры, хоть в Среднюю Азию поезжай, хоть в Китай — за свою сойдёшь.

Прадедушкиных старых фотографий было только две. На одной он в косоворотке, держит двумя руками огромную гроздь винограда. На другой — в шинели, в фуражке, с ремнём через плечо. Погон на шинели нет, а в петлицах какие-то треугольники.

— Прадедушка был большой командир? — спросила Поля.

— Ужасно большой.

— А сколько воинов у него было под командой.

— По-моему, он сам над собой командовал. До учебы в институте по столбам лазил — монтёр. Вот его и определили в связисты. Забыла, как речка-то называется. Двадцать восемь раз — в ноябре-то! — переплывал за день да за ночь ту речку — провода перебитые восстанавливал. В том бою весь их взвод полёг. Один мой Калинник уцелел. Шинель вся в дырках, а самого даже не поцарапало.

— Прадедушку твоего Господь на войне хранил, — сказала бабушка. — Помнишь, как он про двух лейтенантиков-то рассказывал?

— Такое не забудешь. Это уж в Германии было. Передышка у них после боя выдалась. Калинник сыскал какой-то окопчик немецкий, с крышей, и лежит, отдыхает. А тут два лейтенанта: «Нам карту надобно поглядеть,