Анна Никольская - Кадын - владычица гор

Но невдомёк солнцу утреннему, что Бобыргану погибель верную сулит оно. Солнце с лунной ночью не на жизнь, а на смерть борется, ясный день на землю опустить спешит. Золотые лучи расправляет, со сна потягиваясь, белый свет на смену тёмному идёт-торопится. Вон уже и птицы в лесу просыпаются, голоса пробуют.

— Цици-вю, цици-вю, цици-вю! — синица засвистала. — Торопись, торопись, торопись! Цици-фьють!

Вон и звери из нор на водопой выходят.

— Гр-раа, гр-раа, гр-раа-рр! — сонный медведь из берлоги вылез. — Поспешай, поспешай, поспешай!

В лучах восходящего солнца стоит Алтай весь розовый. Сверкают, будто огнём охваченные, холмы и долины. Словно богатырь, скинувший тёмную шубу, обнажилась, посветлела земля от первых лучей утренних.

— Пощади, почтенное солнце! — взмолилась Кадын. — Погаси свой костёр ненадолго, не золоти подол синих гор! Девять долин я в эту ночь миновала, чтобы брата ненаглядного спасти! Девять рек переплыла, через девять гор перевалила, чтобы джунгары подлые богатыря не казнили! Но не поспеть мне к утру всё равно! Погоди ты с облака златую главу поднимать! Повремени с небесной кошмы вставать!

Услыхало солнце мольбу Кадын, пожалело девочку:

— Так и быть, пособлю я тебе. Обожду на небосвод целиком выкатываться. Поспешай ты, Кадын-принцесса! Вижу я, проснулись уже палачи джунгарские. Бобыргана бессильного из ямы на помост деревянный выволакивают.

Подхлестнула Кадын Очы-Дьерена верного, полетел конь пуще стрелы семигранной! А ветер встречный с ледяной вершины Белухи-горы задувает, до костей пробирает. За временем, однако, не угонишься. Как веретено оно мелькает, кружится.

— Погоняй коня в хвост и в голову! — молвит солнце красное. — Вижу я, джунгары уж топоры точат острые. На просторном поле чёрный как смоль народ собирается. Видеть желает, как богатырю достославному голову рубить будут, руки-ноги рубить будут.

Подстегнула Кадын огненно-гнедого коня, аж яркая кровь на боках его выступила. И помчался конь солнечного света быстрее, пуще самого времени!

— Торопись, торопись, девочка! — солнце криком кричит. — Палачи уж топоры заносят, четвертовать Бобыргана будут! Не могу я больше ждать, в высокое небо подняться мне надобно! Иначе с луной столкнёмся мы, со звёздами перемешаемся, и непроглядная мгла на земле наступит навек! — Сказало так солнце и на самую середину неба, как огненный бубен, выкатилось.

Зазолотилась земля: горы, леса, поляны и стойбища в солнечном свете выкупались. Взметнулся конь в последний раз с громким ржанием и вынес всадницу в поле казни Бобыргановой.

А там народу джунгарского — стар и млад — тьма-тьмущая, несметная! А посреди моря человеческого враждебного помост деревянный, сосновый высится. На нём богатырь надломленный, надорванный навзничь лежит, толстыми цепями за руки, за ноги прикованный. Раны чёрные по всему телу кровоточат. В очах открытых слёзы, будто утренние звёзды, дрожат. А над Бобырганом стая тёмная грифонов, как вихрь, кружит, сладкой добычи — человечины — ждёт.

Глядят ротозеи-джунгары на всадницу воинственную, глаза узкие повыкатывали: что за диво такое дивное? Соболий кафтан как солнце горит, из-под остроконечной шапки гневные молнии сверкают. Не девочка — алып-богатырь настоящий! Кадын мечи семидесятигранные из перевязи выхватила, и затмил сверкающий вихрь клинков солнце утреннее!

— Расступитесь, люди, подобру-поздорову! Разойдитесь, коли жить вам хочется! — как гром Кадын загремела. — Заберу я лишь брата пленённого, стариков и детей не трону ваших!

Зашумела толпа неисчислимая, словно туча, задвигалась. Качнулись джунгары, как трава, будто частый кустарник, тронулись, как тёмный лес, двинулись. На принцессу иноземную, точно рой пчелиный, с гулом враждебным наступать стали.

Взмахнула Кадын мечами острыми, непобедимыми, обрушить на чёрные головы джунгарские хотела. Только слышит вдруг, дитя малое жалобно кричит, к материнской груди в испуге прижимается, пальчиками крохотное личико закрывает.

Опустились руки Кадын, словно крылья подстреленной птицы, безвольно. Мечи наземь со звоном рухнули. Не дозволило ей сердце доброе с врагом безоружным сразиться. Не поднялась рука против недруга беззащитного боем пойти. Глянула она на помост деревянный, где брат её кровный томился, а палач уж острый топор на голову его опускает буйную!

— Пы-ы-ып! — громко Кадын заветное слово шаманки крикнула, и от крика этого реки из берегов вышли, лавины в горах спустились. — Пып!

Тотчас всё кругом замерло. Остановились мужи джунгарские — богатыри, силачи, алыпы и герои, на всадницу полчищем наступавшие. Застыли, точно лава, их свирепые лица скуластые. Встали дряхлые старцы и темноликие женщины. Не плакали больше дети, беззвучно рты раскрывая, собаки не лаяли. А на помосте каменным идолом стал палач с топором, занесённым над пленником. Ничто не шелохнётся вокруг, даже волос человеческий. Ветер бесшумно средь окаменевших джунгар гуляет, одеревеневшие складки одежд расшевелить не в силах.

Очнулась Кадын, сбросила с себя оцепенение и к помосту кинулась деревянному. Помогла ослабшему брату из железных оков выбраться, обняла его крепко, водицы живой, ключевой испить дала.

Напился Бобырган, и сила богатырская к нему немедля вернулась. Взмахнул он левой рукой и цепи тяжёлые на мелкие кольца разорвал. Двинул правой — и помост крепкий сосновый в щепки разнёс. Выхватил у сестрицы он меч семидесятигранный и на палача окаменелого замахнулся, порешить погубителя хотел.

— Постой! — Кадын брата окликнула. — Негоже великому богатырю алтайскому с беспомощным, недвижным врагом воевать. Лишь в честном бою пристало алыпу победы славные одерживать, в песнях кайчи воспетым быть! Оставь ты истукана джунгарского. Свидимся ещё, расквитаемся!

Согласился Бобырган с мудрою сестрицей младшею и говорит:

— Дозволь тогда мне с тобой идти! Вдвоём с семиголовым Дельбегенем сподручней справиться!

Покачала головой Кадын:

— Седлай-ка ты коня своего, как железо, серого, и домой к отцу возвращайся. Зол на нас хитрый Джунцин, а теперь ещё сильней злиться будет. Не ровён час, новые козни придумает, на земли алтайские нападёт или иную нечисть натравит. Ты на Укоке нужней, а я и одна с тёмно-жёлтым Дельбегенем справлюсь.

Объятий не сомкнули брат с сестрой, горьких слёз не пролили, распрощались сдержанно. Повернул Бобырган серого, как железо, коня на север, развернула Кадын огненно-гнедого коня на юг, и в разные стороны дети хана Алтая тронулись.

Глава 13

Нечистый сговор

Под мышкой у горы Табын-Богдо-Ола, на самом краю плоской, как поднос, Укок-долины маленький, крытый камышом аил стоит. В синем небе над ним тонкий, как волос конский, дымок курится.

То старая ведьма Кучича над очагом колдует, над большим прокопчённым котлом с семью ушками ворожит. Склонилась над костром, точно сосна подрубленная, сгорбилась. Зубы жёлтые скалит, отвисшими губами злоречивые заклинания приговаривает, а изо рта слюна длинная свесилась. Скрюченными пальцами Кучича шевелит, черпаком деревянным воду в котле мутит.

Коли зайдёт в камышовый аил гость незваный-негаданный, через порог перешагнуть не сможет, назад убежать не сумеет. Ноги его в землю от страха, как глубокие корни, врастут. Варится в чёрном котле, в сизом дыму, в воде кипящей человек живой.

Но гости на край долины к старой ведьме не наведываются, за версту камышовый аил обходят. Одиноко живёт Кучича, что маков цвет. Лишь на восходе, люди сказывают, синий филин с чёрными пестринами из окна её вылетает. А на закате крылатое чудище — грифон с клювом горбатым, когтями острыми — в чёрный дымоход влетает.

Вот и теперь, лишь алый луч последний за дальней горой исчез, ударила в дымоход серая молния и грифоном зловещим обернулась. Отряхнул от сажи и копоти свои крылья птица-зверь и молвит человечьим голосом:

— Привет тебе от Кара-кама, уважаемая! — сказал, голову птичью к земляному полу склонил, яйцо хрустальное в львиной лапе Кучиче протягивает.

— Здравствуй, грифон — хранитель золота джунгарского! — ведьма ему отвечала.

Приняла она хрустальное яйцо в руку правую, вверх к камышовой кровле подкинула, в левую поймала. И засветилось вдруг яйцо хрустальное, как Алтын Казык — звезда Полярная, — засверкало.

И предстал в хрустале пред очами Кучичи белесыми Кара-кам чёрный.

Глаза его, как грязная лужа, мутные. Уши сединой, как паутиной, заросли. Когти жёлтые на жилистых руках стружкой берёзовой закручены, на спине — двойной горб верблюжий. Ноги кама высохли, и сидит он в пещере своей на топчане из костей человеческих и молвит, как раскат грома в горах, гневно:

— Выполнила ты просьбу мою, ведьма старая? Говорила ты с волками Дельбегеневыми, как я наказывал тебе давеча?