Василий Великанов - Разбойник и Мишка

— Ишь ты, систему огня… — усмехнулся старшина. — Всё равно днём никуда не сунешься. Как трахнет снарядом или миной, так всю твою собачью систему в пух и прах разнесёт.

Старшина Вилков был опытным санинструктором, но собачьей упряжкой пренебрегал. Он даже командиру роты сказал:

«И зачем только нам собак прислали? Псиной воняет, а как залают — демаскировать будут. Без них обходились…»

А командир роты капитан Тихомиров уклончиво ответил:

«Пусть их. Может, пригодятся».

Часов в двенадцать дня к санитару-вожаку подбежал посыльный и тихо, но тревожно сказал:

— Ефрейтор Ткачук, к старшине в землянку. Живо!

Пригибаясь, Ткачук побежал по траншее. В землянке на носилках лежал капитан Тихомиров. Гимнастёрка в крови, грудь забинтована. Лицо бледное, нос заострился. Дышал тяжело, с хрипами. Глаза закрыты.

Заместитель командира роты старший лейтенант Костерин сказал Ткачуку:

— Товарищ ефрейтор, капитан ранен тяжело — в грудь. Дотемна ждать нельзя. Нужна срочная операция. Может, вывезете его на своей самоходке до санвзвода?

— Попробую, — ответил Ткачук и подумал: «Всё как на ладони видно. Трудно будет проскочить…»

Старший лейтенант угадал сомнения ефрейтора:

— Не бойтесь. Вас прикроют огнём наши пулемётчики и батареи. Я договорился с комбатом по телефону.

В это время огонь противника стал затихать. Наступали обеденные часы. «Это хорошо, — подумал Ткачук, — вот я, может, и проскочу, пока они обедают…»

Старшина Вилков взглянул на собак с досадой:

— Эх, пеструшки… Демаскировать будут.

— Не беспокойтесь, товарищ старшина, я их замаскирую, — сказал Ткачук.

Сзади к раме тележки был привьючен мешок, сапёрная лопата, топор и брезентовое ведро. Ткачук достал из мешка маскхалатики и одел в них собак. Все собаки стали серо-буро-зелёными, под цвет местности. И на себя Ткачук накинул халат такого же цвета.

Старшина Вилков остался доволен:

— Вот это, я понимаю, порядок.

Старшина заметил на ефрейторе две сумки: санитарная висела на правом плече — так положено, а вот на левом висела какая-то другая сумка. Что за новость? Старшина не мог стерпеть такого непорядка:

— Товарищ ефрейтор, что это? Лишний груз. Снимите.

— Нельзя снимать, товарищ старшина, тут у меня инструменты и запасы: ножик, шило, дратва и ремни. А ну как что-нибудь в пути приключится?

— Ну ладно. Давайте скорей.

Командира роты положили на тележку головой вперед и, покрыв одеялом, привязали к раме — как бы в пути не выпал. Везти придётся без дорог.

Старшина Вилков выглянул из траншеи и, показывая рукой, сказал санитару:

— Держись во-он тех ориентиров… Смотри, кустик, снопы, канавка. Они бинтами обозначены. На полпути в воронке санитар сидит. В случае чего, поможет. Ну, давай.

Ткачук вылез из траншеи. В маскхалате ползти было трудно. Да и сумки мешали. А тут ещё противогаз и автомат. Всё это тянет, давит и мешает ползти быстрее. Отполз от окопа метров пятьдесят. Спокойно. Противник, видимо, не замечает его.

Ткачук обернулся и свистнул. Солдаты подняли на руках тележку с раненым и поставили её около траншеи. Собаки выпрыгнули из траншеи и побежали к хозяину. В это время раздался сильный треск пулемётов. Это открыли стрельбу наши пулемётчики, чтобы на себя отвлечь внимание противника.

Когда упряжка собак достигла своего вожатого, Ткачук, не поднимаясь с земли, взмахнул рукой и приглушённо крикнул: «Вперёд!» Собаки полной рысью промчались мимо хозяина. Ткачук вскочил и, пригибаясь, побежал вслед за упряжкой. Вероятно, немецкий наблюдатель заметил Ткачука и его упряжку. Вон справа упала мина и крякнула взрывом. Вслед за ней слева разорвалась вторая. «В вилку берут», — подумал Ткачук.

Ткачук заметил впереди серую кучу. На ней белеется обрывок бинта — ориентир. Там же рядом, кажется, ровик. Ткачук догнал упряжку и, упав в ровик, крикнул: «Ложись!» Собаки легли и уткнули головы в землю. Все они, кроме Разливая, дрожали, а Бобик нервно, с визгом залаял. «Тихо!» — приказал Ткачук, и Бобик умолк.

Ткачук тяжело дышал. Сердце колотилось сильно, и его удары отдавались в висках.

Серая куча оказалась прошлогодними снопами. Ткачук пополз к ним, подав команду своей упряжке: «Ползи… ползи…» Собаки поползли вслед за хозяином и медленно потянули за собой тележку. Около снопов прижались к хозяину. Снопы побурели и пахли плесенью. «Не успели убрать…» — с горечью подумал Ткачук.

Раненый капитан глухо стонал, но в сознание не приходил. «Здесь мы хорошо скрылись, — думал Ткачук, — но долго нельзя задерживаться на месте. Противник пристреляет и эту точку…»

Немецкий наблюдатель, видимо, потерял из виду человека с собачьей упряжкой. Снаряды стали рваться далеко впереди. Наша батарея открыла огонь, и немецкие позиции закурились дымом. Удобный момент. Теперь надо как можно быстрее добежать до лощинки. Там упряжка скроется от немецких наблюдателей. Не поднимаясь с земли, Ткачук приказал: «Встать! Вперёд!» Первым выскочил Разливай й потянул за собой остальных собак.

Когда упряжка отбежала от снопов метров на пятьдесят, впереди неё, совсем близко, разорвалась мина. Собаки бросились назад и сбились кучей у тележки. Барсик ткнулся носом в землю и упал на бок. Бобик завизжал и залаял. Ткачук подбежал к упряжке и ножом перерезал шлейку на Барсике: пёс был убит. «Разливай, вперёд!» — крикнул Ткачук.

Три собаки потянули тележку под уклон к лощине. Бобик прихрамывал, но не отставал. Капитан Тихомиров бормотал в бреду: «Куда вы?.. Куда вы?.. Нельзя отступать!.. Вперёд!.. Вперёд!..» Из всего того, что говорил капитан, собаки понимали лишь одно слово «вперёд» и ускоряли бег. Ткачук побежал вслед за упряжкой. Позади него недалеко разорвался снаряд, и будто топором подсекло правую ногу.

Вожатый попытался бежать дальше, но правая нога подвернулась, и он упал. По ноге потекло что-то тёплое, липкое. Ткачук почувствовал страшную слабость и головокружение. Он потерял из виду свою упряжку. Потом превозмог слабость, чуть приподнялся и посмотрел вперёд. Его упряжка неслась к лощине. Но вот собаки оглядываются назад и замедляют бег — потеряли из виду хозяина. Опасный момент: могут остановиться. Ткачук собрался с силами и громко, во весь голос, крикнул: «Вперёд, Разливай! Вперёд!»

Противник целил в упряжку: мины рвались впереди, сзади, по сторонам.

— Направо! Налево! Вперёд! — кричал Ткачук.

По его команде упряжка бежала зигзагами, и противнику трудно было вести прицельный огонь. — «Только бы тележку не завалили…» — мелькнула мысль у Ткачука. Он ничего не замечал вокруг себя, кроме своей упряжки. Недалеко от него, в воронке от снаряда, сидел санитар. Выглядывая из воронки, он громко звал:

— Браток! Браток! Ползи сюда! А то убьют…

Но Ткачук, кажется, не слышал его призыва.

Вон собаки спускаются в лощинку и совсем скрываются из глаз.

В той стороне, где только что была упряжка, взметнулся столб грязи — разорвался снаряд. Ткачук глухо простонал: «О-ох!..» И потерял сознание. Он уже не чувствовал, как санитар подполз к нему, взвалил его к себе на спину и пополз с ним в убежище-воронку. Там он резиновым жгутом остановил кровотечение и перевязал рану. Ткачук будто сквозь сон услышал слова:

— Ну что ты, браток?.. Очнись. Собачки твои молодцы. Наверно, проскочили…

…В этот же день в наш лазарет привезли раненых Разливая и Бобика. Мы удалили у них осколки, и я поехал в медсанбат проведать Ткачука. Ему уже сделали операцию, и он лежал на носилках в палатке, где находились и другие раненые, подготовленные для эвакуации в тыл. Ткачук был бледен, на лице у него обозначилась густая серая щетина. Он показался мне постаревшим и очень усталым. На лбу у него выступил капельками пот и слиплась седая прядка волос. Ранение было тяжёлое, с открытым переломом бедра.

Я успокаивал его:

— Ничего, Иван Тимофеевич, выздоровеешь. И помощники будут живы — раны у них не тяжёлые.

Ткачук дышал учащённо и говорил прерывисто:

— Я всё перенесу… Эвакуируют меня… Я не хотел бы из своей дивизии… Разливая поберегите. Пригодится…

В палатку вошёл хирург:

— Ткачук, вам нельзя много говорить. Берегите силы.

— Я не буду, доктор… Капитан живой?

— Живой. Спасли. Тебя спрашивал. Поблагодарить хотел.

Ткачук слабо улыбнулся.

— В полевом госпитале повидаетесь, — сказал хирург, — он уже там…

Прощаясь со мной, Ткачук сказал:

— Грише Дёмину поклон передайте. Золотые руки. На моего Серёжу похож…

ЛЕБЕДКА

Всё началось с того, что у молодого бойца Сидоренкова произошло одно за другим два несчастья. После тяжёлого ранения его не вернули в стрелковую роту к боевым/товарищам, о которых он тосковал, находясь в «госпитале, и направили в транспортную роту на конной тяге. Вырос он в городе, никогда с животными дела не имел, был отличным стрелком, а тут — на тебе, попал в обозники. Тащись теперь в хвосте боевой части, вези разные грузы, собирай трофеи. А рядом с тобой пожилые обозники — крестьяне, с которыми и поговорить-то не о чем: ведь они пороху не нюхали, как он…