Сергей Антонов - Колючий подарок

Он одолел уже, пожалуй, полпути, когда услышал крики:

— Ва-ася-а-а! Ва-ася-а-а!

Это кричали Владимир Иванович, Толик и, наверное, другие, обнаружившие его исчезновение и, судя по всему, вернувшиеся назад.

— Я тут! — отозвался Вася. — Сейчас.

Он оглянулся назад, на костёр, у которого по-прежнему с книгой в руках сидел веснушчатый, с оттопыренными ушами мальчик, казалось, один со своими увлекательными догадками и мечтами, один на этой тёмной, спящей земле, — оглянулся и побежал к своим.

По следам

Писатели приехали в пионерский лагерь встретиться с ребятами, почитать им свои рассказы и стихи. Приехал и я.

Когда читал свой рассказ, я всё поглядывал на вожатого: он казался мне очень знакомым. Да и вожатый как-то по-особенному стал посматривать на меня.

Я читал и думал: «Алексей… Наверное, Алексей…» Один раз я даже сбился и прочёл не то, что надо. «Неужели всё-таки Алексей?»

В далёком, незабываемом детстве дружил я с таким мальчиком — Алексеем.

Когда кончил читать, был уверен: он!

Так я нашёл давно потерянного из виду товарища.

После встречи с ребятами и обеда мы с Алексеем отправились в лес. Алексей Иванович рассказывал о себе, я — о себе.

В ту пору, после засушливых недель, часто шли дожди, и в лесу было так много грибов, что собирали только белые.

Алексей Иванович аккуратно срéзал крепкий боровичок и сказал:

— Помню я этот лес… Помню, как с дедом за грибами ходили… Давно, ещё в войну…

— Что-нибудь случилось здесь?

— Случилось… И ещё что!

— Тогда рассказывай!

— А ты не спешишь? Никуда не опаздываешь?

— Нет-нет!

Мы долго ходили, и Алексей Иванович рассказал мне эпизод из детских лет.

Приводя его здесь, я почти ничего не изменил в нём.

В лесу ещё было сыро. Мох, и без того всегда влажный, сейчас был пропитан водой. Стоило ступить на него, как слышалось сочное причмокивание и вслед за тем около ноги проступала вода.

Трава лужаек, перелесков и лесных прогалин была усеяна бусинками росы; маленькие капельки воды, непонятно как державшиеся на зыбкой траве и цветах, на провисавшей паутине, казалось, отражали кучевые облака, голубое небо, верхушки деревьев. Жалко было ступать по нежной траве, ссыпая на землю чистые, хрустально-прозрачные капельки росы, от которых так и ждёшь, что они тихо-тихо зазвенят серебряным звоном.

Пахло прелым деревом и ещё чем-то тёплым, казалось, всходившим на дрожжах не то тестом, не то блинами.

Лес был густой и тёмный, но не страшный, быть может, потому, что здесь пахло такими вкусными и домашними вещами. В нём не страшно быть вдвоём даже сейчас, когда линия фронта почти вплотную подошла к лесу. Недалеко от села, под Белыми Берегами, были разбиты немцы. Обезумевшие от огня артиллерии, оставшиеся в живых одиночки и группки — всё, что осталось от четырёх вражеских подразделений, — бродили по окрестностям. Некоторые сдавались, другие — отпетые фашисты — упорно скрывались.

Лёша знал, что раз он не один, а с дедом, то уже только поэтому он в безопасности. А дед в своём краю ничего не боялся.

Лёша и дед Герасим, колхозный садовод и столяр, шли шагах в пяти друг от друга. Каждый из них нёс по плетушке. Из плетушки деда выглядывали чистенькие мордочки боровиков с прилипшими к ним травинками, в плетушке Лёши грибов было так мало, что их еле хватило для того, чтобы закрыть дно, и Лёша ревниво присматривался к тому, как дед ищет грибы.

Он подходил к невысоким, чуть приметным холмикам, что в изобилии разбросаны под дубами, и, снимая корку листьев, как черепица покрывавших мох, говорил:

— Сейчас мы посмотрим, что тут за артель.

И действительно, под листьями оказывалась целая шеренга боровиков, выстроенных по ранжиру. Самый крупный из них пробился сантиметров на десять от земли, самый маленький едва раздвинул мох и робко выглядывал на свет.

Дед забирал большие грибы, а маленькие оставлял, чтобы они ещё подросли, и закрывал их опять теми же листьями.

Лёша решился на хитрость: вчера к вечеру он наткнулся на целый выводок боровиков, но они были настолько малы, что мальчик их оставил. Жалко было уничтожать маленькие и нежные грибы, покрытые тонким матовым слоем. Стоило дотронуться до него рукой — и слой этот словно таял, слегка смачивая пальцы чем-то липким. А гриб уже казался испорченным. В плетушке они ничего не прибавят, а к утру грибы подрастут и станут большими. Сегодня этой находкой можно было воспользоваться и сразу стать в глазах деда опытным грибником. И Лёша, отыскав дуб, под которым он видел эти грибы, произнёс:

— А вот мы сейчас посмотрим, что тут за артель.

Мальчик, не дотрагиваясь до листьев, посмотрел на деда. Вот если бы дед сейчас вступил с ним в спор! Мол, не найдёшь ты, Лёшка, грибов!

Но дед промолчал, и Лёша тогда повторил:

— А вот мы сейчас посмотрим, что тут за артель, — и замер.

Листья кем-то уже разворошены, и ни одного гриба. Не было даже боровиков величиною с жёлудь и меньше, хотя вчера к вечеру Лёша видел их тут много. Мальчик был так удивлён, что, позабыв про свою хитрость, обратился к деду:

— Дедуш… Вчерась сам оставил… маленькие, жалко таких.

— Ась? — нарочно переспросил дед. — Не слышу. Сам оставил?

Старик, кряхтя, присел на землю и долго смотрел на место, указанное внуком. Кто-то рвал грибы наспех, не оставил даже самых маленьких, и все они были вырваны с корнем, с белой плесенью, устилавшей гнездо, из которой грибы родятся.

— Дедуш, кто ж это? — спросил Лёша.

Дед уложил плесень на место и сказал:

— Зверь, Лёшка. Только зверь.

— Зве-ерь? Какой, дедуш, зверь? Во-олк?

Амбар всегда привлекал Лёшу к себе, всегда манил. Он был страшный, тёмный и загадочный и поэтому ещё более привлекал внимание мальчика.

Когда там никого не было и Лёше приходилось выполнять чьё-нибудь поручение, он бесшумно открывал большую дверь и вбегал в помещение, пахнущее свежими стружками, масляными красками и ещё чем-то специально амбарным. Он натыкался на верстак или на токарный станок, но боли не чувствовал, хватал вещь, за которой его посылали, и стремительно выбегал во двор.

Но зато когда в амбаре работал дед, Лёшу никакой силой нельзя было выгнать оттуда. Здесь творились чудеса. Дед из простых досок и планок делал изумительные вещи: ветряные мельницы, которые не только махали крыльями, но и трещали, детские салазки, стулья, столы, перочинные ножи с лезвиями из косы, более острыми, чем у покупных… Да мало ли что тут делалось дедом!

Сейчас он согнулся над верстаком. Лёша вошёл и увидел, что дед усердно чистил ружьё, провисевшее на гвозде несколько лет без дела.

— На охоту, дедуш? — спросил Лёша.

— На охоту…

— На кого ж?

— На зверя, Лёшка.

— На зве-еря, — доверительно и сочувственно протянул Лёша, словно ответ деда удовлетворил его.

Герасим повесил блестящее ружьё на гвоздь, провёл по гладкому стволу шершавой, как наждак, ладонью и приступил к зарядке патронов.

Лёша видел, как дед отсыпал бумажкой порох из полотняного мешочка на другую бумажку. С бумажки он ссыпал в патрон. Лёше казалось, что этого хватит. Но дед о чём-то думал и потом добавлял пороху ещё. Запыживал дед влажной паклей. Он клал её в патрон, вставлял туда специальную палочку из дуба и ударял по ней молотком. Лёше казалось, что сейчас патрон разорвётся от этих ударов, но Герасим всё бил и бил. Потом он, наконец, положил картечь и всё это забил небольшим слоем пакли.

Лёша знал, что с такой картечью ходят на волков.

Вечером, когда угомонились на старой церкви галки и начали квакать лягушки в пруду, дед с ружьём за плечами вышел во двор.

Лёша кубарем скатился с печки и сунул ноги в валенки. По дороге к двери он схватил пиджачок и картуз, заранее брошенные на лавку, и выбежал на двор, а оттуда на улицу.

Он увидел, как старик подошёл к дому Артамоновых и три раза стукнул в окно. Вскоре из дверей вышел сухой, небольшого роста старик Артамонов — сторож колхозной птицефермы. За плечами у него висело ружьё.

Двое зашли за третьим — Никифором, охотником и рыболовом. Дед Никифор был по-зимнему одет в полушубок. За плечами у него тоже болталась двустволка.

Трое остановились у дома Сухарева. Постучали и, когда вышел Павел Иванович с топором за поясом, уже вчетвером двинулись дальше. Молчаливый и оттого ещё более грозный вооружённый отряд под предводительством Лёшиного деда направился через огороды к лесу. За отрядом молча следовал Лёша.

Он осторожно ставил ноги, боясь зацепить за что-нибудь и обратить на себя внимание. Иногда отряд останавливался, старики переводили дыхание, поправляли ремни ружей и о чём-то переговаривались.

Через тридцать-сорок минут показался тёмный массив леса с туманом, выползающим из чащи. Сизый туман стлался по самой земле, а вскоре стал похож на очертания медведя, небольшого залива, потом расползся и уже ничего не напоминал. Если долго смотреть на изменения туманного облака, то покажется, что и тёмный лес не стоит на месте, а плывёт куда-то, то опускается, то поднимается.