Музыка и музыканты - Галина Яковлевна Левашева

Словом, дело это настолько трудное, что в консерватории преподают даже специальный предмет, который так и называется: «чтение партитур».

Так вот, дирижер непременно должен уметь читать партитуру так, как мы читаем книги. Не по складам, а быстро, гладко, не замечая, как он это делает, а только слушая, что при этом звучит.

Что же еще должен знать и уметь дирижер? Ведь если вы помните, в словаре сказано, что дирижер должен получать специальное музыкальное образование.

Прежде всего то, что нужно знать вообще каждому музыканту. Большинство дирижеров в прошлом или пианисты, или скрипачи. Один из наших молодых дирижеров окончил консерваторию по классу тубы и только потом стал учиться на дирижерском факультете.

Кроме того, дирижер должен научиться «отбивать такт». Есть такое специальное выражение.

На концерте симфонического оркестра обязательно присмотритесь к правой руке дирижера. Палочка все время делает какое-то определенное движение — строго и четко повторяющееся. Или вниз-вверх, вниз-вверх (при счете раз-два, раз-два), или вниз, в сторону, вверх (словно дирижер рисует в воздухе треугольник, это при счете раз-два-три); или вниз, влево, вправо, вверх (если нарисовать, то получится, примерно, вот такая фигура — 8, при счете раз-два-три-четыре). Есть и более сложный счет, но о нем мы говорить не будем; и так все достаточно трудно.

«Отбивание такта», или, как говорят, «тактирование», нужно для того, чтобы оркестранты «не разошлись», чтобы все играли в одном, определенном темпе.

Кроме того, дирижер должен великолепно знать характеры и свойства всех инструментов оркестра, разбираться в их технических особенностях, знать, как они звучат порознь и в сочетании с другими инструментами.

Но и это всего только часть того, что должен знать и уметь дирижер. Так называемая «техническая сторона».

Обратимся снова к Стоковскому:

«Имеется другая сторона искусства дирижирования, которой труднее, а может быть, даже и совсем невозможно обучить. Речь идет о творческой фантазии... способности создать для себя цельное представление о музыкальном произведении... Умение выявлять поэзию музыки, придавать жизненность каждому ее элементу, понимать и раскрывать внутренний смысл музыкального произведения, его глубокие, сокровенные идеи, его душу...»

И еще несколько строк:

«Чем сильнее сумеет дирижер возбудить в слушателе глубокие, тонкие и неуловимые переживания, тем в большей степени он явится достойным истолкователем произведений композитора».

Это и называется «давать произведению свою трактовку», — фраза, которая в словаре иностранных слов показалась вам, наверное, самой малопонятной.

Чтобы хоть немного представить себе, как работает с партитурой дирижер, прочитаем несколько ежедневных записей народного артиста СССР, лауреата Ленинской премии Евгения Александровича Мравинского. Эти записи сделаны в то время, когда Мравинский работал над партитурой только что законченной Десятой симфонии Шостаковича.

«7 ноября. Дома. 2 ч. 30 м. — первое знакомство с 1-й и 2-й частями Десятой симфонии Шостаковича, впервые принесенными домой.

8 ноября. В 2 часа принесли партитуру 3-й части Десятой симфонии Шостаковича. Первое знакомство с ней.

9 ноября. В 1 ч. 30 м. принесли 4-ю часть Десятой симфонии Шостаковича... Знакомство с ней.

10 ноября. Работа с приехавшим специально из Москвы на один день Шостаковичем над его Десятой симфонией...»

Дальше в записях от 23 ноября до 1 декабря читаем то же самое:

«Дома. Играли Десятую симфонию». Или: «Дома. У меня Шостакович. Беседа о темпах Десятой симфонии».

И так каждый день.

Когда партитура изучена, дирижер назначает репетиции оркестра.

На репетициях совершенно невозможно услышать все произведение целиком. То и дело дирижер останавливает оркестр, делает замечания, повторяет по нескольку раз один и тот же кусок музыки.

Вот здесь, в этом месте, ему не нравятся скрипки: они играют вяло, скучно. Может быть, их не убеждает, не зажигает жест дирижера. Ну, а если попробовать вот так? Уже лучше. Еще раз... Теперь совсем хорошо.

... Опоздали вступить трубы. Правда, в этом месте вступление у них трудное. И дирижер должен добиться жеста предельно четкого. Снова без конца повторяют один и тот же крохотный кусочек музыки.

Наконец добились: энергичное движение руки дирижера словно «вырывает» звуки из труб.

— Ну, а вот это уж совсем безобразие! — сердится дирижер, — Зачем же играть неверные ноты? Здесь «ля», а не «соль»!

— Ошибка в партии, — сокрушенно оправдывается виновник фальши.

И такое может случиться. Новое сочинение еще не напечатано, ноты переписаны от руки, и поэтому вполне могут быть ошибки. Оркестрант, разучивая свою партию, может их и не заметить. А дирижер сразу же слышит неверную ноту даже тогда, когда играет весь оркестр.

— Третий пульт, — вдруг обращается он к третьей паре первых скрипок (в оркестре скрипачи сидят попарно за одним пультом),— у кого-то из вас плохо настроен инструмент. Просто невозможно слышать такую грязь.

А ведь в это время звучали все инструменты оркестра. Разве возможно услышать в таком мощном хоре, как совсем чуть-чуть сфальшивила одна маленькая скрипка?

Оказывается, не только можно, но и должно. Настоящий дирижер слышит все. «Дирижер должен весь превратиться в слух», — говорит немецкий дирижер Бруно Вальтер.

Идут репетиции. Пока без пианиста. Репетирует только оркестр, а пианист работает над своей партией дома. Наконец, все встречаются. Казалось бы, и пианист, и оркестр поработали над своими партиями достаточно, и репетировать им друг с другом одно удовольствие: музыка наконец-то зазвучит так, как она должна звучать, так, как написал ее композитор. Но нет. Работы еще ох как много.

Репетицию остановил композитор. Он обратился к пианисту: «Здесь вы играете слишком серьезно, слишком тяжело. Хочется, чтобы звучало легче, веселее... — Пианист повторяет. — Нет, не совсем то. — Дирижер старается помочь, объяснить... полчаса бьются над маленькой фразой, а она все не выходит. Наконец добились! Можно двигаться дальше. Но тут просит слова концертмейстер[38] первых скрипок. «Эту ноту, — говорит он, — нам неудобно играть на струне «ля», посмотрите, может быть, можно сыграть вот так?» И он показывает. (Дело в том, что на скрипке можно одну и ту же ноту сыграть на разных струнах.)

Композитор слушает, советуется с дирижером, и оба соглашаются с концертмейстером. В партии скрипок и в партитуру вносятся изменения, и репетиция идет дальше. Но снова музыка звучит очень недолго. Дирижер обращается к композитору. Он предлагает изменить какой-то кусок музыки. Это серьезно. Композитор и дирижер склоняются над партитурой. Оркестранты терпеливо ждут.

И так на первой, на второй, на третьей репетициях...

А время идет. Уже в каком-то музыкальном журнале появилась небольшая заметка о том, что оркестр готовит к исполнению новое произведение. И композитор