Титус, наследник Сан-Маринский - Ольга Александровна Власова

одной ступеньки на другую – звук иногда прерывался, чтобы через минуту возобновиться снова. Иногда через него просачивалось чье-то ворчливое бормотание или, может быть, ругательства. Голос, казалось, принадлежал не людоеду, и это уже было хорошей новостью. Наконец Титус залез на самый верх и замер перед дверью, приоткрытой приблизительно на ширину половины пальца. Сердце колотилось как сумасшедшее – но опять же страха он не чувствовал. Наследник протянул руку, просунул лезвие меча в щель и тихонько потянул дверь влево. Спиной к нему на табурете сидел человек с всклокоченными, словно на голове у него произошел небольшой взрыв, седыми космами. Судя по движению спины и плеч, он что-то ожесточенно тер, производя те самые скребущие звуки, которые Титус услышал еще внизу.

– Проходите, сир, проходите, – сказал сидевший, не оборачиваясь. – Ужин будет готов через полчаса. Старина Мюллер немного припозднился, но только потому, что у людоеда в закромах оказался чертовски твердый пармезан! Его могут перемолоть только челюсти дракона! Ну и ваш верный слуга, если дать ему на то немного времени…

16. Снова Мюллер

Три года Титус ждал этой встречи – и все равно оказался не готов к ней. В комнате людоеда предметы были в полтора раза больше обычного, и Мюллер тер сыр, усевшись по-птичьи на высоченном табурете. Ноги он пристроил на перекладине, иначе они бы свисали вниз, не достигая пола. Титус побродил вокруг, поискав, где бы ему сесть, и остановил в конце концов свой выбор на ящике непонятного назначения – возможно, людоед зашнуровывал на нем сапоги или, может быть, хранил под рукой какие-то вещи. Место наследник выбирал так, чтобы по возможности смотреть на Мюллера по-прежнему со спины, словно опасался, что вот-вот раскроется подвох и перед ним окажется вовсе не Мюллер или же какой-то другой, ненастоящий Мюллер. Он присел на ящичек, послушал еще несколько минут, как сыр упорно сопротивляется металлической терке, и наконец спросил:

– Что ты здесь делаешь, Мюллер?

Конечно, он и сам вполне мог бы угадать ответ.

– Тру сыр, ваша светлость, неужели не видите? Хочу приготовить вам на ужин пасту. Какую-никакую, но вы, думаю, не особо будете привередничать после долгого пути… Что вы там в своем мешке принесли, хлеба небось черствого на пару дней? А дальше?..

– Я серьезно, Мюллер.

Ужасные звуки смолкли. Мюллер медленно отложил железную терку гигантских размеров и резво развернулся в сторону Титуса. Нет, то был определенно он: безумный взгляд, на лице смесь восхищения непонятно чем и одновременно тайного знания обо всем на свете.

– Сир, хочу вам напомнить, что я всегда появляюсь в нужном месте и в нужное время… Если вам это о чем-нибудь скажет…

– В нужное время?

– Вы же писатель, сир, и сами прекрасно знаете: каждый мало-мальски важный герой обязан явиться до конца романа, чтобы сыграть свою роль…

– Значит, развязка близка?

– Вы автор, вам виднее!

– Какую же роль ты хочешь сыграть?

– Ваша светлость, ну кто я такой, чтобы придумывать себе роли…

Мюллер, конечно, издевался, но удивительным образом все это создавало домашнюю, невероятно теплую и уютную атмосферу, попав в которую ты избавлялся от всех в мире вопросов. Хотя нет, один вопрос у Титуса все-таки оставался.

– Архивариус тоже здесь?

Слуга как-то странно улыбнулся – одной стороной лица.

– Зачем, если здесь вы, сир? Наследство он передал, в курс дела ввел, а дальше все сами… У него, знаете ли, дела…

Тут Мюллер тяжко вздохнул, словно представляя непомерный масштаб этих самых дел и труды, в которые впряг себя Архивариус. Титус же – по расплывчатому и загадочному слову «дела» – понял, что никаких пояснений не последует и дальнейшие вопросы ни к чему не приведут. Тем более что главное ему как раз сообщили. Странно, но весть о том, что Архивариус навряд ли явится на помощь, чтобы спасти мир от потопа, отнюдь не погрузила наследника в траур и отчаяние. Возможно, потому, что он и сам довольно давно о том подозревал.

Мюллер, вернувшись к терке, вновь вступил в ожесточенную схватку с пармезаном. Титус же с удовольствием обратился к прежнему блаженному ощущению – пожалуй, впервые за эти три года он наконец чувствовал, что тоже очутился в нужном месте и в нужное время. Прямо из воздуха внутрь поступало тепло, действовавшее также как успокоительное и снотворное. Захотелось свернуться клубком прямо на ящике, подремать сладко, дождаться момента, когда Мюллер, растормошив его почтительно за плечо, провозгласит:

– Паремзан наконец побежден, сир! Извольте отужинать пастой!

Так наследник в самом деле задремал, по-кошачьи, пристроившись сверху на деревянном ящике. А по прошествии некоторого времени Мюллер и правда мягко дотронулся до его плеча:

– Ужин, ваша светлость. Извольте откушать!

Пребывая в томном полусне, Титус принял от слуги тарелку и, как лунатик, сжевал все, что в ней было. Выпил вина из кубка людоеда, который с трудом смог поднести обеими руками ко рту. Спросил пьяным, счастливым голосом, не надеясь особо на ответ:

– Где ты был все это время, Мюллер? Все три года?

– Нигде, сир. Я могу быть только рядом с вами – или нигде. Такая уж у меня судьба… Давайте, поднимайтесь – надо перебраться на кровать. Залезть на нее – дело хитрое, но со мной все обязательно получится…

Здесь в воспоминаниях Титуса красовался безусловный, зияющий провал – по той причине, что немедленно вслед за тем наследник, сраженный усталостью и действительно превосходной по вкусу пастой в исполнении Мюллера, погрузился в мертвый сон. Проснувшись же на следующее утро, он долго не решался открыть глаза, пусть солнечный свет отчаянно лез ему под ресницы и требовал оценить, как прекрасен божий мир, особенно накануне апокалипсиса. Титус лежал и с томлением пятилетнего мальчишки в свой день рождения гадал, где проснулся, – в сумасшедшем доме, в замке на горе Титано, в доме Михаэля или на кровати людоеда. Внимание привлек новый звук – шуршание листов, а потом еще и запах – божественный запах кофе, – и Титус решил, что все-таки это замок. Раннее утро, Мюллер принес в комнату наследника кофейник и теперь наводит порядок на столе после ночных трудов…

Он раскрыл наконец глаза. Все тут же прояснилось. Огромная кровать на пятерых средних людей, положенных вдоль или поперек, круглая комната с прекрасными видами на Угрюмый лес, стол и шкафы таких размеров, что сразу чувствуешь себя лилипутом, искусно выполненный портрет самого людоеда в полный рост на стене – в одной руке он держал розу, в другой – шахматного ферзя. На вчерашнем табурете, все