Титус, наследник Сан-Маринский - Ольга Александровна Власова

выстроена временная конюшня с навесом, поильней и кормушками. Продвигалась очередь медленно: желающих проехать в замок подробно опрашивали и заодно досматривали.

– Мы… п… п… приглашены его си… си… сиятельством для представления новейшего произведения поэтического искусства… – ожидаемо скис у ворот Шекспирус, что из-за болотного цвета лица сильно смахивал на ожившего утопленника. – Си… сия постановка…

Стражник замотал головой, словно отгоняя противную муху.

– Какая сисия? Адское пекло, говори проще! Ни слова не понимаю!

– Сия… сия… трагедия… – литератор, казалось, доживал последние мгновения на этом свете и уже не в силах был связать одно слово с другим.

– Мы артисты театра, – торопливо перебил его Марк, поглядывая на Титуса. – Приехали повеселить герцога и гостей пьесой о конце света.

– Вот теперь ясно, – расслабился стражник и шумно высморкался на землю. – Есть в списке артисты, кастелян?

Отступив в сторону, он открыл им похожего на мартышку юркого старикашку в коричневом кафтане, стоявшего за облезлой переносной конторкой.

– Артисты… – заблеял кастелян, водя пальцем по свисающему к земле бумажному свитку. – Где они у меня тут… А вот! Всего десять человек и три повозки с реквизитом, которые надо пропустить в замок. Пьеса «Четыре всадника», повествующая о кончине рода человеческого в пасти чудища по имени Левиафан…

Стражник заставил вылезти всех из повозок. Их пересчитали и каждому задали вопрос, кого он собирается изображать на сцене.

– Чудище, – буркнул наследник, стараясь смотреть в землю.

– Чудище, – спокойно сказал Марк, разглядывая стражу своими ясными, потусторонними глазами.

– Чу… чудище, – пробормотал последним Павлис.

– Разве в представлении будет три чудища? – искренне поразился кастелян. – В описании пьесы есть только одно!

– Одно – но притом весьма большое. Представляешь, каким оно должно быть, чтобы сожрать всех людей до единого? – резонно возразил Марк.

Начали досмотр повозок. Шекспирус затрясся, словно в лихорадке, выстукивал зубами чечетку, невнятно бормотал что-то – возможно, молитвы. Титус нежно приобнял его, наблюдая за стражниками. Те, кажется, уже изрядно устали к этому часу. Осматривали фургоны без особого рвения, тем паче что очередь из экипажей сзади постоянно росла. И все же обратили внимание на эти чертовы ящики!

– А это что такое?

Шекспирус отключился, тяжело повиснув на руке у Титуса. Марк, перехватив взгляд наследника, сместился на пару шагов и тоже дружески приобнял лишившегося чувств литератора.

– Машина, – спокойно ответил между тем Титус.

– Что?

– Машина для Бога. Он тоже будет участвовать в представлении.

Стражник мелко перекрестился, резко задернул полог.

– Проезжайте! Наш герцог сильно охоч до машин…

Бесчувственного Шекспируса молча закинули в фургон, и процессия наконец проследовала дальше. Миновали ворота, через которые наследник был позорно изгнан из замка три года назад. Титус вновь не смог нащупать в себе прежних болей и обид. Те рассосались без следа.

По другую сторону стены было плотно, шумно и бестолково. Повозки и экипажи, которым разрешали проехать в замок, ставили рядами в одном конце замкового двора, люди теснились в другом. Зажатая стенами толпа почти сплошь состояла из родовитых и зажиточных горожан, что, понятное дело, не очень-то привыкли к подобному обращению. Лица выглядели или рассерженными, или унылыми, в толпе то и дело вспыхивали ссоры. Актеры нашли кое-как место для повозок, распрягли уставших лошадей и отвели их на конюшню. Начали перетаскивать реквизит на только что сколоченную, пахнущую свежеобструганным деревом сцену, откуда со скандалом пришлось согнать десяток-другой гостей.

– Фургон поставил, где договаривались, – отчитался Марк, вернувшись с конюшни. – Леон застолбил нам место еще с утра.

Уже смеркалось, когда двери пиршественного зала наконец-то распахнулись – с руганью и криками тех, кого толпа во время ожидания к ним прижала и кому теперь пришлось потесниться. Из раскрытого входа на полутемную площадь обрушился сноп чисто-белого, похожего на электрический, света. Черная, бесформенная живая масса в ответ забурлила и начала втягиваться в сияющее пятно входа, где тут же бесследно исчезала, будто сгорая в печной топке. Преодолевая границу между тьмой и ярким светом, гости чувствовали себя подобно таракану, попавшему в световое пятно фонарика на темной кухне. Казалось, в один миг все недостатки и изъяны, как внешние, так и внутренние, вдруг стали не просто очевидны – выпуклы для окружающих. Потому, вероятно, многие неосознанно вжимали голову в плечи и начинали испуганно оглядывать собственный наряд. Когда Титус, в свою очередь, тоже вступил в зал, он наконец понял, каким образом удавалось получить столь ослепительное освещение. Множество огромных, в человеческий рост, стеклянных ламп были расставлены на верхней галерее отремонтированного после пожара зала. С помощью хитроумной системы зеркал свет стократно усиливался и обрушивался вниз, напоминая световую лавину, извергаемую прожекторами на стадионе. Почти утопленные в ней, гости нерешительно проходили к длинным столам, застланным белоснежными скатертями и заставленным утварью, – и здесь их вновь оглушали собственным ничтожеством.

– Неужто серебро? – выдохнул поблизости от Титуса какой-то знатный городской торгаш в свежайшем, с иголочки пурпурном кафтане. – Каждому гостю, без разницы, какого сословия, по серебряному прибору! Да еще хрусталь!

Перешептываясь в таком вот духе и цокая языками, все кое-как расселись. Прошло минут десять вязкого, неуютного ожидания, потом с галереи раздались торжественные звуки труб, похожие на крики слонов в брачный период.

– Его сиятельство Титус, наследник Сан-Маринский, главный управитель всего видимого вокруг, живого и неживого, разумных людей и подвластной им природы! – провозгласил визгливо чей-то малоприятный голос, заставив наследника с грустью вспомнить о Мюллере.

Вместе со всеми Титус поднялся с места и склонился в почтительном поклоне перед невидимым пока двойником, не испытав при том ничего унизительного. На галерее, в центре колеблющегося заодно с пламенем светильников яркого пятна, что зеркала, видимо, намеренно рисовали именно в этом самом месте, возникла переливающаяся миллионами бликов человеческая фигура. По залу тут же снова пошел гулять восторженный шепот. Герцог спускался по лестнице, ни на секунду не расставаясь с волшебным пятном света, и каждый его шаг, как шлейф, сопровождали многоголосые ахи и охи.

– Драгоценные камни! – исходил восторгом рядом с Титусом прежний торгаш. – Да их там не меньше тысячи у него на одежде!

Двойник, как и в свое время Титус, сел за одинокий стол на возвышении, неподалеку от лестницы с галереи. До той части зала было весьма далеко, но Титус все равно заметил странные блестящие трубы шириной примерно в человеческую руку, которые, изгибаясь, шли с обеих галерей к месту, где сидел хозяин замка. Там, где они сходились, над столом выпирала вверх похожая на раскрывшийся бутон трубка. Титусу что-то это напомнило – из той, прежней жизни. Не успел наследник сообразить, что именно, как случилось невероятное – отовсюду, со всех сторон прогрохотало:

– Добро пожаловать, дорогие гости!

Женщины завизжали