Прочь из чёрной дыры - Лукас Ольга

Хорошо, что я всего лишь Вика из седьмого класса. Низшее звено в пищевой цепочке. Меня, наверное, уже заменили кем-то другим.

Ли сказала, что готова перестать ходить на площадку, чтобы я не грустила в одиночестве. Вид у неё при этом был такой несчастный, что мне пришлось ответить: «Неудобно, тебя же Варя пригласила. А я постараюсь не грустить. К тому же, Рыжий ведь ещё никого не выбрал. Значит, у тебя есть шанс».

Да никто ещё никого не выбрал, кроме Краша и Дэна-качка! Ну, почему если кому не везёт, так это мне?

Вообще Ли для приличия могла поуговаривать меня принять её жертву, но она не стала.

Дни теперь проходят так: из школы я сразу иду домой. А Ли — на площадку, если, конечно, нет дождя. Дождь уравнивает нас.

Хотя говорить о главном, о любви и отношениях, мы больше не можем даже в самый дождливый день. Она — в полёте, её мечты ещё могут стать реальностью. А моё сердце разбито навсегда, и я сижу в самой глубокой яме, дна которой не достигает свет солнца.

Ли говорит: «Не расстраивайся, может, он ещё бросит её и выберет тебя».

А я слышу: «Не вздумай сказать, что мой герой тоже однажды накинет куртку на плечи какой-нибудь десятикласснице!»

Я говорю: «Давай просто не будем это обсуждать».

А Ли, наверное, слышит: «Мне важны только мои страдания, а твоё счастье не интересует».

И всё же мы с ней — подруги.

После площадки Ли заходит за мной. Чтоб спасти от собаки с седьмого этажа, если та вдруг пойдёт на прогулку не в своё время — такое случалось.

Ли зачищает местность, и я выбегаю. Мы идём к ней и слушаем музыку, делаем уроки, что-нибудь смотрим. Мы даже обсуждаем школьные дела, старательно не касаясь темы площадки и всего, что там происходит.

Иногда меня кормят ужином — мама Ли просто идёт по квартире и сгоняет всех за стол, не слушая возражений. Кухня у них просторная, называется — кухня-столовая. Мы сидим в этой столовой, как одна семья: родственники Ли и друзья семьи. В такие моменты я перестаю думать о том, что моё сердце разбито, даже о чёрной дыре забываю.

Дома мне всегда попадает за то, что я ем в гостях.

— Идёшь к подруге — бери что-нибудь из еды! Давай я куплю печенье, вафельный торт или конфеты. Положу в кухонный шкаф, и ты будешь их прихватывать с собой! — говорит мама.

— Что ты нас перед людьми позоришь! — добавляет отец. — Тебя дома не кормят? Хочешь, чтоб опека пришла проверить, какие мы тебе создаём условия?

Я не могу объяснить маме, почему не беру с собой ни вафельный торт, ни печенье. Это будет выглядеть, как будто я чужая, пришла в гости, принесла вкусненькое. А я там — своя. Хотя бы на время ужина.

Чем чаще я бываю на ужинах в доме у Ли, тем острее понимаю, что они — семья, а мы — просто три чужака, живущие в одной квартире.

Человеку нужно место, где он чувствует себя как дома. Наверное, хорошо, когда твой собственный дом и ощущение дома совпадают. Но если нет — пусть дом будет хоть где-то.

Целый прекрасный месяц с небольшим хвостиком моим домом была площадка за школой. Вернее, не домом, только прихожей, в которой я остановилась ненадолго, перед тем, как войти в комнату своего счастья. Где ждал меня Краш.

Я не спрашиваю у Ли, ведь мы негласно договорились не обсуждать эту тему. И всё же интересно: где она чувствует себя как дома? Там, на площадке? Или в кругу своей семьи?

Дни идут за днями. Боль, которая, казалось, поселилась во мне навсегда, стала другой. Она никуда не ушла, просто я, наверное, научилась жить с ней. Как с механическим протезом в том месте, где у других людей расположено чувство счастья.

Только когда я внезапно встречаю Краша в школьном коридоре, меня как будто разрывает на тысячу маленьких Вик. И у каждой из них разбито сердце. Маленькое сердце.

Интересно, сколько разбитых сердец прямо сейчас можно насчитать в нашей школе? Вдруг каждый носит в себе эту боль, но улыбается через силу и через силу живёт?

Родители утром отправляют нас в школу и думают, что мы идём учиться. А мы идём и учимся. Учимся скрывать свои чувства, не сползать по стене, как от удара, не плакать при всех.

Да, я чемпион в этой науке — не плакать при всех. В любой ситуации донесу слёзы до своей комнаты, по дороге могу даже поговорить с кем-нибудь и рассказать родителям о своих успехах в учёбе (которых нет, ха-ха-ха). И только закрыв дверь в свою комнату и включив музыку, я позволяю себе плакать.

Плакать при чужих, и при родителях, и особенно при отце, я больше не буду, не буду никогда. После того случая в лесу — нет, никогда.

— Хватит рыдать! А ну, прекрати! Веди себя прилично! Люди смотрят! Что я им скажу? — шипел отец всю дорогу, пока тащил меня, окровавленную, с поляны, где я повстречала Генриха. Так себе моральная поддержка, я считаю.

Я живу и не плачу, хожу в школу и не плачу, вижу на переменах Краша и не плачу. Я уже и дома перестала плакать. Валяюсь на диване, смотрю в потолок. Пока родителей нет дома, это можно делать безбоязненно. Но даже когда я совсем одна в квартире, я привычно ожидаю окрика. И голос отца звучит в ушах: «Бездельница! Пошла бы помогла матери на кухне!» Сам он маме на кухне не помогает никогда.

И вдруг однажды, когда я лежу на диване и баюкаю свои печали, раздаётся звонок в дверь. Слишком рано для Ли, и уж тем более для родителей.

Я иду в прихожую на негнущихся ногах. Кто это? Опека пришла проверить, какие мне создаются условия? Или Краш — решил извиниться за то, что разбил мне сердце, это была ошибка, а теперь — вот куртка, в которую укутаемся мы оба и пойдём встречать закат, потому что некогда ждать рассвета. Но за дверью стоит Ли.

Она не понесла слёзы к себе домой и плачет у меня на пороге.

Я понимаю без слов. Её сердце тоже разбито.

Внутри меня радуется какой-то мелкий гад: теперь мы с подругой снова на одной волне.

Гоню гада пинками, но в чём-то он прав. Я пережила эту боль и знаю, что говорить Ли и чего говорить не надо. Говорить вообще ничего не надо, надо слушать и подтаскивать бумажные носовые платки. И главное — не ляпнуть: «Да, понимаю, у меня было то же самое». Потому что, хоть я её понимаю, у Ли — не то же самое. Каждое сердце разбивается по-своему. Одинаковых трещин не бывает.

Мы сидим на диване, и я уже не бездельничаю, нет. Я занята очень важным делом. Я не мешаю чужой боли быть. И получается, что Ли сейчас в моём грустном доме — как дома. Можно плакать, страдать на всю катушку и ничего не объяснять.

Ведь в её большой счастливой семье все слишком хорошо понимают друг друга, и каждый почувствует твою боль, каждый попытается утешить. Но при этом — боль будет умножена на количество членов семьи.

Я притаскиваю из кухни вишнёвый сок, и мы пьём его сначала с вафельным тортом, потом с печеньем, потом с конфетами. Вернее, печенье-торт-конфеты в основном ем я, а Ли запивает слёзы соком.

Это оказалась Варя! — вот что я узнаю. Сегодня Рыжий накинул свою куртку на плечи нашей распорядительнице!

И ещё кое-что я узнаю: Варя при этом была не очень рада. Она смотрела на другого, а другой смотрел внутрь себя, потому что в этот момент подтягивался на одной руке.

Они просто живут. Занимаются тем, что им нравится. Не замечают нас. Мы всё придумываем сами: огромную любовь, от земли и до неба. Но боль от несчастной любви уже не придуманная: она настоящая. Она болит.

ГЛАВА 11. ТУПЯЩАЯ ВЕРСИЯ МЕНЯ

Теперь после уроков мы с Ли бежим ко мне — если только у неё нет занятий с английским инквизитором. Сидим на полу и тупим в телефоны.

С лучшей подругой можно не притворяться, что ты страшно собой недовольна. В школе и при родителях это не прокатит. Если ты не суперзвезда, то обязательно должна извиняться перед всеми за то, что ты такая, какая есть. Всё время искать и находить в себе недостатки, пока их не обнаружили другие. Словно ты черновик, неудачная копия, но очень стараешься, идёшь за мечтой, и когда-нибудь станешь лучшей версией себя.