Старик Хоттабыч - Лазарь Иосифович Лагин

царя джиннов Джирджиса!.. Бежим, пока не поздно!

— Ну что за чушь! Сиди спокойно!.. Ничто нам не угрожает.

— Слушаю и повинуюсь, — покорно пролепетал Хоттабыч, продолжая дрожать.

Но ровно через секунду, когда на экране помчался прямо на зрителей громко гудящий паровоз, пронзительный крик ужаса раздался в зрительном зале.

— Бежим!.. Бежим!.. — вопил не своим голосом Хоттабыч, улепётывая из зала.

— Бежим! Бежим! — вопил не своим голосом Хоттабыч, улепётывая из зала.

Уже у самого выхода он вспомнил о Вольке, в несколько прыжков вернулся за ним, схватил за локоть и потащил к дверям:

— Бежим, о Волька ибн Алёша! Бежим, пока не поздно!..

— Граждане…  — начал билетёр, преграждая им дорогу.

Но сразу вслед за этим он вдруг совершил в воздухе красивую, очень длинную дугу и очутился на эстраде, перед самым экраном…

— Чего ты кричал? Чего ты развёл эту дикую панику? — сердито спросил уже на улице Волька у Хоттабыча.

И тот ответил:

— Как же мне было не кричать, когда над тобой нависла страшнейшая из возможных опасностей! Прямо на нас нёсся, изрыгая огонь и смерть, великий шайтан Джирджис ибн Реджмус, внук тетки Икриша!

— Какой там Джирджис! Какая тётка? Самый обычный паровоз!

— Не собирается ли мой юный повелитель учить старого джинна Гассана Абдуррахмана ибн Хоттаба, что такое шайтан? — язвительно осведомился Хоттабыч.

И Волька понял: объяснять ему, что такое кино и что такое паровоз, — дело не пяти минут и даже не часа.

Отдышавшись, Хоттабыч смиренно спросил:

— Чего бы тебе хотелось сейчас, о драгоценнейший зрачок моего глаза?

— Будто не знаешь! Избавиться от бороды!

— Увы, — сокрушённо ответствовал старик, — я ещё бессилен выполнить это твоё желание. Но нет ли у тебя какого-нибудь другого желания? Скажи, и я его в тот же миг исполню.

— Побриться… И как можно скорее!

Спустя несколько минут они были в парикмахерской.

Ещё минут через десять усталый мастер высунулся из распахнутых дверей мужского зала и крикнул:

— Очередь!

Тогда из укромного уголка подле самой вешалки вышел и торопливо уселся в кресло мальчик с лицом, закутанным в драгоценную шёлковую ткань.

— Прикажете постричь? — спросил парикмахер имея в виду причёску мальчика.

— Побрейте меня! — ответил ему сдавленным голосом мальчик и снял шаль, закрывавшую его лицо по самые глаза.

VII. Беспокойный вечер

Хорошо, что Волька не был брюнетом. У Жени Богорада, например, щёки после бритья стали бы отсвечивать синевой. А у Вольки, когда он вышел из парикмахерской, щёки ничем не отличались от щёк всех его сверстников.

Шёл уже восьмой час, но ещё было совсем светло и очень жарко.

— Нет ли в вашем благословенном городе лавки, где продают шербет или подобные шербету прохладительные напитки, дабы смогли мы утолить нашу жажду? — спросил Хоттабыч.

— А ведь верно! — подхватил Волька. — Хорошо бы сейчас холодненького лимонаду или крюшону!

Они зашли в первый попавшийся павильон фруктовых и минеральных вод, сели за столик и подозвали официантку.

— Пожалуйста, две бутылки лимонной воды, — сказал Волька.

Официантка кивнула головой и пошла к стойке, но Хоттабыч сердито окликнул её:

— А ну, подойди-ка поближе, недостойная прислужница! Мне не нравится, как ты ответила на приказание моего юного друга и повелителя.

— Хоттабыч, перестань, слышишь! Перестань… — зашептал было Волька.

Но Хоттабыч ласково закрыл ему рот своей сухой ладошкой:

— Не мешай хоть мне вступиться за твоё достоинство, если сам ты, по свойственной тебе мягкости, не выбранил её…

— Ты ничего не понял! — не на шутку испугался Волька за официантку. — Хоттабыч, я же тебе русским языком говорю, что…

Но тут он вдруг с ужасом почувствовал, что лишился дара речи. Он хотел броситься между стариком и всё ещё ничего не подозревавшей девушкой, но не смог пошевельнуть ни рукой, ни ногой.

Это Хоттабыч, чтобы Волька ему не мешал в том, что он считал делом своей чести, легонько прищемил большим и указательным пальцами левой руки мочку Волькиного правого уха и тем обрёк его на молчание и полную неподвижность.

— Как ты ответила на приказание моего юного друга? — повторил он, снова обращаясь к официантке.

— Я вас не понимаю, гражданин, — вежливо отвечала ему девушка. — Приказания никакого не было. Была просьба, и я пошла её выполнять. Это во-первых. А во-вторых, у нас не принято «тыкать». У нас принято обращаться к незнакомым людям на «вы». И меня удивляет, что вам это неизвестно, хотя это известно любому культурному советскому человеку.

— Ты что ж, учить меня хочешь?! — вскричал Хоттабыч. — На колени! Или я превращу тебя в пыль!..

— Стыдитесь, гражданин! — вмешалась кассирша, наблюдавшая за этой возмутительной сценой, благо посетителей, кроме Вольки с Хоттабычем, в павильоне не было. — Разве можно так хулиганить, тем более в ваши годы!

— На колени! — прорычал вне себя Хоттабыч. — И ты на колени! — указал он перстом на кассиршу. — И ты! — крикнул он второй официантке, спешившей на помощь своей подруге. — Все три немедленно на колени и молите моего юного друга, чтобы он вас помиловал!

С этими словами он вдруг стал расти в размерах, пока не достиг головою потолка. Это было страшное и удивительное зрелище. Кассирша и вторая официантка упали в обморок от ужаса, но первая официантка, хоть и побледнела, спокойно сказала Хоттабычу:

— Стыдитесь, гражданин! Ведите себя, как полагается в общественном месте… И если вы порядочный гипнотизёр…

Она думала, что старик проделывал над ними опыты гипноза.

— На колени! — снова проревел Хоттабыч. — Я кому говорю — на колени?!

За три тысячи семьсот тридцать два года его жизни это был первый случай, когда обыкновенные смертные осмеливались ослушаться его приказаний. Хоттабычу казалось, что это роняет его в глазах Вольки, а ему страшно хотелось, чтобы Волька уважал его и ценил его дружбу.

— Падай ниц, о презренная, если тебе дорога жизнь!

— Об этом не может быть и речи, — отвечала дрожащим голосом храбрая официантка. — Это за границей, в капиталистических странах, работники общественного питания вынуждены выслушивать всякие грубости от клиентов, но у нас… И вообще непонятно, чего вы повышаете голос… Если есть жалоба, можете вежливо попросить у кассирши жалобную книгу. Жалобная