На исходе лета - Хорвуд Уильям

Постоянная темнота, гнилая пища, реальная угроза утонуть наводили на кротов больший ужас, чем любые пытки, вызывая страшные галлюцинации и заставляя почувствовать эти пытки явственнее, чем если бы их вершил палач.

Верхние Ямы всего лишь отнимали свободу, не причиняя большого вреда здоровью. Но даже и здесь было место, скорее похожее на обычную комнату, чем на камеру, где некоторых кротов жестоко пытали; туда легко могли проникнуть такие кроты, как Люцерн и Терц, не омрачая себе настроение созерцанием ужасов нижних уровней.

Насколько Люцерн был посвящен в происходящее там? Мэллис все знала — ведь она не была ни слепой, ни глухой, часто посещала Верхние Ямы, а при случае и Средние. Зачем она ходила туда? Одно слово: пытки. О, это она любила!

И все, все делалось именем Слова. Впрочем, нужно сказать, что приговоренный к Ямам крот или кротиха по существу кротом больше не являлся. Именно этим можно объяснить, почему гвардейцы, которые у себя дома в Кэнноке беспечно играли с детьми и любили подруг, вернувшись после отпуска или перерыва в Ямы, снова становились монстрами. И все же в глубине души они чувствовали вину — иначе как объяснить, что они никогда не упоминали о Ямах?

Мы бы тоже обошли вниманием это место, но не можем. Один из знакомых нам кротов, точнее, кротиха, которую мы уже успели узнать и полюбить, попала туда.

Бетони. Дочь Сквизбелли. Сестра Брамбла, названая сестра Хеабелл и Уорфа. Бедная Бетони! Страдалица Бетони! К ноябрю она была едва жива.

Через несколько часов после столкновения с дозором, в котором находилась Бетони, Мэллис уже точно знала, кто попал ей в лапы. Не теряя времени даром, она направилась в Эшбурн, а оттуда в Кэннок, чувствуя, что потрудилась на славу.

Бетони была уже чуть жива, когда попала в Ямы, так как в пути Мэллис вырвала у нее много сведений путем жестоких пыток и издевательств.

Мэллис открыла Люцерну источник своих удивительных сведений о том, что Уорф и Хеабелл — его брат и сестра и что они живут в Биченхилле, однако сделала она это тогда, когда раздразнила Люцерна и у того разыгралось любопытство…

— Да, Господин, еще кое-что. Сегодня у нас необычный пленник. Ты наверняка захочешь повидаться.

— Так давай же его сюда.

— Ее — и лучше тебе самому пойти к ней, — сказала Мэллис. — Едва ли она в том состоянии, чтобы далеко ходить. Поранила лапки.

Она тут же отвела Люцерна в Верхние Ямы, где Друл и отвратительного вида тюремщица сидели уставившись на какую-то молодую кротиху. Люцерн увидел, что она еще жива, хотя вся истерзана. Четыре когтя на одной ее лапе и два на другой были вырваны.

— Иначе отказывалась говорить, — объяснила Мэллис, кивнув тюремщице, чтобы та вышла. Друл, улыбаясь, остался.

— Кто такая? — спросил Люцерн, глядя на пленницу, нисколько не тронутый страхом в ее глазах и болезненным дерганьем лап.

— Она назовет свое имя. Правда? — проворковала Мэллис, проводя когтем по исцарапанному рыльцу Бетони. — Она скажет тебе все. Ведь скажешь, бедная ты моя, истерзанная детка? Она заговорит снова и скажет больше, чем уже сказала мне. Потом я предложу Друлу заняться с ней по-своему, чтобы вытянуть остатки. Друл мастер выжимать информацию из кротих.

— Ты кто? — спросил Люцерн.

— Я подруга Уорфа и Хеабелл, — тонким голоском жалобно проговорила Бетони, и в глазах ее были отчаяние и безнадежность.

— Это кто такие?

Бедняжка бросила испуганный взгляд на Мэллис. Одинокая слеза стекла по ее рыльцу, обезображенному запекшимися рубцами от первой пытки.

— Дети Хенбейн.

Сначала удивление, а потом восторг промелькнули в глазах Люцерна, он без промедления задал следующий вопрос:

— Откуда ты знаешь?

— Мне сказал мой отец.

— А кто твой отец, кротиха?

— Сквизбелли Биченхиллский.

— Тебя как зовут?

— Бетони, — сказала она. Ее глаза, хотя и открытые, на мгновение затуманились, словно упоминание своего имени мысленно вернуло ее к тому, что теперь навсегда утрачено. — Пожалуйста, не мучьте меня, я больше ничего не знаю.

— Ну, ты еще сама не сознаешь, как много тебе известно, — сказала Мэллис.

— Откуда ты знаешь этих Уорфа и Хеабелл?

Люцерн надвинулся на нее, не отрывая глаз, и несчастное создание затряслось от страха.

— Пожалуйста, не надо… Не надо! Я уже говорила ей, что их привели в Биченхилл Мэйуид и Сликит. Мой отец их воспитал.

Люцерн велел Друлу выйти вон.

— Сликит! Знакомое имя, — сказал он, внезапно выдав свой гнев, и снова обернулся к Бетони: — Эта кротиха — проклятая камнепоклонница, но нам она еще пригодится. Пока не отдадим ее Друлу — пока, а то после его обработки кротиха уже ни на что не годна. Мы должны разузнать все о Биченхилле, и она нужна нам живой. За живую Сквизбелли даст немало, а мертвая она лишь добавит ему решимости.

Мэллис кивнула.

— Не надо было ее пытать, — проговорил Люцерн, все еще раздраженный.

— Тогда бы она ничего не сказала, — спокойно возразила Мэллис. — Мужества ей не занимать.

Люцерн уставился на Бетони.

— Как они выглядят? — внезапно спросил он. Мэллис подошла и попыталась увести его. — Какие они? — спросил он опять, уже настойчиво.

Бетони взглянула на него — на глаза, на бока, на лапы, на рыльце.

— Они… Они…

— Ну?

— Похожи на тебя, вот только глаза другие…

— Глаза? — прошептал Люцерн, казалось, впервые за этот допрос он проявил скорее удивление, чем гнев.

— Глаза у них не как у тебя, а как у их… твоего отца. У них глаза Триффана, полные любви. Не похожие на твои…

— Любовь моя, — с восторгом промурлыкала Мэллис, — она рассказала тебе то, что скрыла бы от меня.

Бетони потеряла сознание.

— Ты ее не слишком замучила?.. — начал Люцерн.

— Твоя подруга знает свое дело, — с улыбкой сказала Мэллис. — Эта кротиха пока еще поживет. Но она устала, а боль отупляет. Пусть поспит.

— Да будет так. Ты славно поработала. Эта кротиха станет гибелью Биченхилла. Подумать только: мои собственные брат и сестра — последователи Камня! Потомки Хенбейн, порождение Триффана! И Слово покарает их через меня, в чьих жилах течет кровь Руна, истинного Господина Слова. Это приводит меня в восторг, Мэллис.

— Я так и думала, — тихо проговорила она.

Он рассмеялся и двинулся к выходу, возбужденный и довольный.

— Ты всемогуще, о Слово, и твои когти принесут горе и разорение Биченхиллу, и эта кара, как в Маллерстанге и прочих местах, где нам еще предстоит побывать, покажется лишь приятной прелюдией на пути к полной агонии Камня. Будь благословенно, о Слово!

— Будь благословенно! — подхватила Мэллис, и они выскользнули из страшных Ям, где жила теперь заживо похороненная Бетони.

❦

Так начались страдания Бетони в Кэнноке, и часто она хотела умереть, и умерла бы, будь на то ее воля. Но жирная тюремщица поддерживала в ней жизнь и, когда Бетони становилось совсем худо, позволяла ей вдохнуть немного свежего воздуха, и так тянулись кротовьи месяцы, и мозг узницы начал тупеть, а душа онемела, словно что-то внутри защищало Бетони от осознания своей ужасной судьбы. Одного лишь она не могла знать: что ее присутствие волновало Люцерна, потому что задевало какую-то струну в его сердце, о которой ему хотелось бы забыть, — интерес к брату и сестре, рожденным вместе с ним. Пока не появилась Бетони, он считал, что они скорее всего умерли, как уверяла его Хенбейн; но при известии, что они живы, его охватило желание побольше узнать о них.

К тому же стало известно, что эта мерзкая кротиха, что сейчас у него в плену, видела Триффана, его отца, и говорила с ним. Жив ли он? Едва ли. Даже если он одолел обратную дорогу в Данктонский Лес, чума и болезни этого места наверняка свели его в могилу. А если нет? Часто Люцерн не мог заснуть, мучимый этим не имеющим ответа вопросом.

— Господин?

— Да, Мэллис?

— Придвинься ко мне, это поможет тебе успокоиться и уснуть.

— Эта кротиха…