Дэвид Хьюсон - Седьмое таинство

— Ты куда-то спешишь, Джорджио?

— Наверное, они просто счастливы, что могут оставить тебя тут навечно, пока не сгниешь, — без всякого выражения ответил беглец.

— Наверное, — кивнул инспектор.

Браманте забрал у него часы, после того как обыскал там, на площади, когда такси уехало. Теперь Лео представлял себе время лишь приблизительно. По его расчетам, он полдня проторчал в этой подземной тюрьме, в камере с железной дверью и кирпичными стенами, под мощным слоем земли и камня, таких же древних, как сам Рим. Как ни странно, убийца обращался с ним даже с некоторым уважением. Никакого насилия, да и угроз не слишком много. Создавалось впечатление, что ум Браманте занят чем-то другим, а захват Фальконе — лишь этап в осуществлении каких-то далеко идущих планов.

Археолог дал инспектору одеяло и бутылку воды, после чего покинул его на несколько часов, хотя у Фальконе создалось ощущение, что он был где-то недалеко. У преступника имелись мобильный телефон и бинокль. Возможно, убийца просто ходил к отдаленному входу в катакомбы, чтобы убедиться, что они по-прежнему здесь одни. А может, чего-то ждал…

И теперь, когда Браманте вернулся, выглядело это так, словно он намеревался остаться здесь насовсем. Усевшись на обломок древней колонны с каннелюрами, поставленный на торец рядом с железными воротами, зашуршал упаковкой чего-то съедобного, купленного в супермаркете.

— Я бы чего-нибудь поел.

Браманте посмотрел на Фальконе, крякнул и, разломив сандвич пополам, протянул кусок сквозь решетку двери.

— Это последний ужин осужденного? Я всегда полагал, что им дают кое-что посущественнее.

— А ты весьма любознательный тип.

— Ага, — кивнул Фальконе. — Это один из моих недостатков.

— И тогда, четырнадцать лет назад, ты тоже был любознательным.

— По большей части меня интересовал именно ты. И тут меня очень многое ставило в тупик.

— Что например?

Фальконе откусил.

— Прежде всего зачем тебе понадобилось тащить в подземелье Алессио.

Браманте бросил на него мрачный взгляд.

— Ты не поймешь. У тебя нет детей.

— Ну так просвети меня.

Археолог взглянул на часы.

— Дети растут и развиваются. Они должны становиться сильными. Уметь побеждать в состязании, в соперничестве. Их нельзя все время от всего прикрывать. Это просто невозможно. Потому что однажды — так бывает всегда и со всеми — тебя не оказывается рядом. Вот тогда оно на них и обрушивается.

— Что именно?

— То, что именуют «реальным миром», — устало произнес Браманте.

— Стало быть, то, что ты бросил Алессио одного в пещере, где он сидел, перепуганный, — все для того, чтобы сделать его сильным?

Бывший профессор нахмурился и покачал головой. Фальконе, к собственному разочарованию, все еще не мог понять главное.

— У меня никогда не хватало мужества даже подумать об отцовстве, — признался Лео. — Когда я женился, это было одно из первых неприятных открытий, которые сделала для себя моя жена. Ей бы раньше об этом догадаться. Быть отцом — это известное самоотречение. Воспитывая ребенка, знаешь, что в конечном итоге тебе придется отправить его в жизнь, куда он пойдет собственным путем. И все нити оборвутся. Ты его отпустишь насовсем. Может, у меня слишком развитое чувство собственника. То немногое, что мне дорого, я предпочитаю держать при себе.

Последняя фраза удивила его самого. И Фальконе задумался, действительно ли он хотел сказать именно это. И еще подумал о том, что сейчас чувствует Рафаэла Арканджело. Жестокий способ распрощаться. В этом-то все и дело.

А потом Лео услышал какой-то звук, донесшийся сверху, высокий и громкий. Вой полицейской сирены.

— Но поступить так с семилетним мальчиком? Нет, он был для этого слишком мал, Джорджио. Это даже я понимаю. Ты же был его отцом. Именно ты жестоко с ним обошелся… Я так и не могу этого понять и принять.

Браманте сунул руку в карман куртки, достал пистолет и просунул ствол между прутьями решетки, держа его на расстоянии ладони от головы пленника.

Инспектор сунул в рот последний кусочек сандвича.

— Ненавижу плавленый сыр. И почему люди покупают такую дрянь?

— Что это с тобой, Фальконе? — резко спросил Браманте. — Или ты не знаешь, скольких я уже убил?

— Отлично знаю. Но Алессио убил не ты, хотя и считаешь себя отчасти виновным в его смерти. Именно в этом в значительной мере причина твоего комплекса вины. Ты хоть понимаешь весь идиотизм своего положения?

Убийца не пошевелился.

— Раньше я надеялся его найти, — продолжал Фальконе. — Не только для тебя. В первую очередь для его матери. И для всех нас. Когда ребенок вот так пропадает без вести, это каким-то образом нарушает естественный порядок. Возникает впечатление, что кто-то нарисовал мерзкое граффити на чем-то красивом, мимо чего ходишь ежедневно. Ты, конечно, можешь сколько угодно заниматься самообманом, внушать себе, что тебе на это наплевать. Но тебе ведь не наплевать. И пока кто-нибудь не сотрет эту мерзость, все равно не успокоишься. И никогда не смиришься с тем, что произошло.

— И этим «кем-нибудь» должен был стать ты?

— Предполагалось, что да. Но я им не стал. Извини.

— А он все равно мертв, — твердо и уверенно сказал Браманте.

— Ну, наверняка ты этого не знаешь. Я уж точно не знаю. Мы шарили повсюду. Лудо Торкья никогда не говорил, что он погиб. Ни мне, думаю, ни тебе. Что он сказал? Ты так его бил, что следовало бы ожидать…

— Сплошную ложь. Ложь и вздор. Мой сын мертв, — повторил Браманте.

— Кто-то из мудрецов сказал, что в конечном итоге все мы там будем.

Беглец едва не рассмеялся. И опустил пистолет.

— Инспектор полиции цитирует старого английского экономиста! Кто бы мог подумать?!

— Ну я же и впрямь любознательный тип.

Издали вновь донесся звук сирены. Может, даже нескольких. Еще ближе.

Лео набрал в грудь воздуха, понимая, что должен задать этот вопрос, но не представляя себе последствий.

— Когда ты в камере заставил Лудо заниматься с тобой сексом… это было впервые? Это был единственный раз?

Браманте моргнул, вполне равнодушно выслушав вопрос, но над ответом задумался.

— Я ожидал услышать этот вопрос четырнадцать лет назад. Но не теперь.

Фальконе пожал плечами:

— Патологоанатомы тоже несовершенны. Тот, что вскрывал Торкью, решил избавить тебя от излишних скандалов. Видимо, сочувствовал, как я понимаю. Тогда многие тебе сочувствовали.

— Но не ты? — холодным, бесчувственным тоном спросил Браманте.

— Но не я, — кивнул Фальконе. — Только не с той информацией, которую мне предоставили. Так что, я прав? И это было не впервые?

— Во второй раз, кажется, — ответил Браманте. — Или в третий. Забыл уже. У меня на лекциях бывало много студентов. И возможностей таких было полно. При полном согласии обеих сторон. И все они ничего не значили. Для меня, во всяком случае.

— За исключением того, — отметил инспектор, — что Лудо не выполнил обещания, своих договорных обязательств.

Лицо Браманте потемнело.

— Он мне в лицо смеялся и говорил, что не знает. И что ему на это плевать.

Фальконе кивнул:

— То же самое сказал и нам.

— Мне на это наплевать!

— Я…

Браманте постучал пистолетом по железной решетке, заставив пленника замолчать. Потом отпер дверь и махнул пистолетом, указывая в коридор. Фальконе понял. Если убийца вернулся, значит, у него есть на это причины. Он знал, что полиция уже вышла на его след и теперь уже где-то поблизости. Может, ему кто-то позвонил и предупредил — человек, которого археолог оставил снаружи. Может…

Тут мысль инспектора переключилась на эти таинственные ритуалы и древние верования, с которыми Джорджио Браманте — и Лудо Торкья тоже — играл тогда, четырнадцать лет назад. Какими бы они ни были привлекательными, образы все равно оставались только мифом. А Лео по-прежнему был убежден — то, что увлекло Алессио Браманте из этого мира, было чем-то гораздо более земным, реальным и ужасным.

Медленно, с трудом разминая до боли затекшие ноги и руки, он выбрался из камеры и по другую сторону прутьев оперся рукой о стену, чтобы потверже стоять на ногах. И тут же с отвращением ее отдернул: жирный белый червь размером с мизинец полз куда-то по влажному позеленевшему камню, чуть светясь в темноте.

Фальконе обернулся и посмотрел Браманте прямо в глаза:

— А что, если я все же его найду?

Тот помедлил. Всего секунду. Но этого инспектору вполне хватило, чтобы заметить в глубине мрачного клубка ненависти и злобы, который теперь представлял собой бывший ученый, искорку надежды или веры. Да, она все еще не угасла.

— Теперь уже поздно.

Браманте толкнул пленника вперед, по направлению к чему-то, только что возникшему из мрака.