Любовь в смертельной прогрессии - Наталья Фёдоровна Худякова

поерзал на сиденье, кашлянул и тихим голосом отозвался:

— При чем тут клоун? Вы на меня обиделись, наверное.

Обиделся? Что он о себе вообще возомнил, этот пинкертон-фрилансер?

— Я не девица из пансиона, чтобы обижаться по всякому поводу!

— Обиделись, — разочарованно протянул он. — Простите меня. По-другому никак нельзя было.

— Нельзя было предупредить, что поедете с Алиной к Бородичу?

— Сколько негативной экспрессии в ваших словах… — произнес он тоном поэта эпохи декаданса. — Нельзя. Предупредить было нельзя. Хотя, будьте справедливы ко мне, я вас предупреждал накануне, что если встретимся в людном месте — мы с вами не знакомы. Понимаете ход моей мысли?

Я притормозил недалеко от стоянки такси, повернулся к нему.

— Нет. Ход ваших мыслей мне, скорее всего, никогда не понять. Сегодня, по дороге к Бородичу, меня столкнули в кювет. Я мог убиться, покалечиться… Приезжаю к Виталию Ивановичу — и, нате вам, Алина с моим детективом под ручку! Для вас развлечение, может быть, а для меня кругом неприятности.

Подмазов освободился от ремня безопасности, взялся рукой за ручку дверцы.

— Кювет — это плохо, — серьезным тоном сказал он. — Не должны были так с вами поступить. Значит, вы что-то делаете не по их правилам.

— Я? Какие правила? Кто мне может устанавливать какие-то там правила? — внутри меня все кипело.

— Алексей Викторович, поймите, мне никак и нигде нельзя выступать в роли вашего детектива в открытую. Даже пусть это будут близкие вам люди. Это менты могут вести допросы, составлять протоколы и всякое такое. Мне, с одной стороны, сложнее добывать информацию. С другой, я иду более коротким путем к раскрытию преступления.

Закрыв глаза, я откинулся на сиденье. Короткий путь. Что он несет? Сколько я буду слушать этот бред?

— Дальше. Если бы я предупредил о своем визите к Бородичу, даю гарантию, что вы не смогли бы так естественно сыграть свою роль. Вы очень искренне удивились. И еще вы очень искренне меня там ненавидели. Или ненавидите до сих пор. Не знаю.

Сыщик закончил свой монолог и уставился на меня грустными глазами. Словно провинившаяся собака. Ничего не скажешь, тут он угадал.

— Неужели так заметно было? — удивился я.

— Вам не передать, — кивнул он. — Спасибо Алине, она поняла меня и поддержала.

В этом его «поняла и поддержала» я услышал теплые нотки, очень такие душевные.

— Крайне удивлен ее сговорчивостью, — сопротивлялся я. — Удивлен еще вами — как это вы допустили ее к тайнам следствия?

Подмазов отпустил ручку дверцы и задумался, глядя перед собой.

— Как вам сказать, Алексей Викторович, — произнес, наконец, он, — кому-то надо доверять и в нашей профессии. Нельзя же расследовать что-то сидя в бункере. Так не бывает. Приходится общаться, рисковать. Алина умный, преданный вам человек.

— Да, не глупа, вроде, — согласился я для вида.

Подмазов улыбнулся, открыл дверцу машины и сказал напоследок:

— И еще красивая. Очень. До свидания.

Он захлопнул дверцу и пошел, не оглядываясь. Аферист! А где же отчет о том, как продвигается дело?

Я выскочил из машины и крикнул вдогонку:

— Никита Романович!

Он обернулся.

— Насколько длинна ваша короткая дорога? И вы ничего не сказали про серый Форд.

Подмазов вернулся ко мне.

— Я уже получил много ценной информации. Осталось совсем немного, и мы с вами узнаем правду. Можно иметь много фактов, но самое трудное — объединить их в общую композицию, в правдоподобную версию. Вот этим я и занимаюсь сейчас.

— А почему я не знаю про эти факты? — возмутился я. — Или вы даже мне не доверяете?

— Алексей Викторович…

— Можно просто Алексей, — перебил я его.

Подмазов кивнул:

— Хорошо. Алексей, лучше вам не знать про факты, которые еще не уложились в схему. Они вам могут показаться чудовищными, и вся работа пойдет насмарку.

— Почему?!

— Я пойду, — сказал он и отступил на пару шагов. — Все скоро закончится. Обещаю. И будьте осторожны.

Я отвернулся и пошел к машине. Будьте осторожны, будьте осторожны… Заладили все вокруг меня. А как быть осторожным, если не знаешь, где враги и в чем ты перед ними провинился! Осталось только позорно зарыдать от жалости к себе и от бессилия перед этим корифеем местного сыска. Все. Надоело. Прав Виталий Иванович — надо «сматывать удочки».

С утра я был разбит. Хотя не настолько, как ожидал. Тело нехотя начало свои привычные действия — вставание, умывание, заваривание кофе… Только оно жило своей жизнью, а голова — своей. И если тело покорно выполняло какую-то работу, то голова наглела, она напрочь отказывалась что-либо соображать. Напрашивался вывод — я дошел до точки.

Именно сейчас я задумался о смысле этого выражения. Точка — это предел нашего понимания, за которым, мне кажется, все равно что-то должно быть. Это как край Вселенной. Сомнительно, что там есть стена. Так, может, и не стоит биться головой в эту воображаемую стену? Если не получается идти дальше, то логично будет развернуться и пойти в обратном направлении. Других вариантов мне мой ленивый разум не предлагал.

Сделав несколько деловых звонков из дома, я направился в поселок к Бородичу. Необъяснимая тяга к месту преступления. Не моего, господь миловал. Мне хотелось вновь проехать то место, где меня столкнули в кювет, а еще я хотел убедиться, что в доме Виталия Ивановича все в порядке. Не звонить, а убедиться лично. Заодно проведать Соловьева.

Как-то мне совсем он вчера не понравился. И вся эта история с покушениями на нас обоих меня тяготила. Мы с ним вроде в разных параллелях обитаем, но как ни крути — в один вечер пострадали мы оба, к тому же произошло все в пределах одной территории и где-то в одно время. Я почему-то склонялся именно к версии покушения. Предположение о дружках Соловьева из прошлой его жизни меня никоим образом не устраивало. Слишком уж мастерски его стукнули — до потери памяти. Хотя, кто знает, сегодня дело могло пойти на поправку. Вчера у него был шок, не мог сообразить, что случилось, а сегодня, глядишь, все и прояснилось.

До поселка удалось добраться без гонок и преследований. На обочине я видел след от моего вчерашнего съезда в кювет. Метров на двадцать дальше, и я, скорее всего, врезался бы в дерево. Я старательно избегал мыслей на тему «кому это надо» и «кому я сделал плохо». Потому что все вариации на эту тему в