Любовные письма серийному убийце - Таша Кориелл

Пользователям форума, к счастью, еще не удалось найти адрес Уильяма, но они его искали. Меня дико будоражило обладать информацией, которую они жаждали, но не могли получить.

Другие пользователи бросили свои силы на расследование убийства Келси Дженкинс. Они считали, что этому делу не уделили должного внимания на фоне хаоса, сопровождавшего окончание суда над Уильямом.

«Это должен быть кто-то из знакомых Уильяма», – уверял кто-то.

«Если это не подражатель, то, может, кому-то заплатили за убийство? Ну, знаете, чтобы сбить полицию со следа Уильяма», – писал другой.

Но сколько они ни старались, никак не могли обнаружить связи между Уильямом, кем-то из его знакомых и баром, где работала Келси.

Меня тоже занимала ее смерть, но по другим причинам. Убийство Келси, в отличие от остальных, было совершено в непосредственной физической близости от меня. Иногда я представляла, что до сих пор стою в канаве, а небо угрожающе темнеет над головой – напряженность момента пробивалась сквозь пелену ностальгии. Оказаться в шаге от смерти было словно купить лотерейный билет, на одну цифру отличающийся от выигрышного, – то есть у себя в голове ты к чему-то предельно приблизился, но фактически остался бесконечно далеко. Граница между убийством и жизнью очень широка, но переступить ее можно только один раз. И это заставляло меня чувствовать близость с Келси, будто мы знали друг друга или даже были друг другом.

Я открыла новую страницу в блокноте, озаглавила ее «Келси Дженкинс» и украсила множеством каракулей, листая форум.

«Никаких доказательств, что Келси и Уильям когда-то встречались», – записала я.

К тому моменту, когда мой недопитый второй кофе уже остыл, я написала лишь два предложения из своего нового романа:

«Мать Кети была орнитологом-любителем, как и ее мать, и мать ее матери до этого. Кети происходила из длинной династии орнитологов-любителей».

– Я сегодня начала роман, – сказала я Уильяму за ужином.

Я чувствовала его поддержку даже через стол.

– Я так горжусь тобой, Ханна.

Интересно, он бы убил меня, узнав, что я делала на самом деле, или просто бросил? Я не знала, какой исход хуже. Ночью я проверила и перепроверила, что мой блокнот надежно спрятан в сумке. Я сделала кучу бессмысленных фотографий, чтобы снимки с предметами из коробки оказались в самых недрах моего телефона. Мне надо было удостовериться, что он не выяснит, чем я занималась, пока я сама этого не захочу. Непонятно было только, настанет ли этот момент, когда я явлюсь в полицию, или это станет нашей самой сокровенной тайной, которая свяжет нас навсегда, до самой смерти.

39

Семья Уильяма устраивала вечеринку в честь его освобождения. По этому случаю он купил мне новое платье, стоившее дороже, чем мое выпускное.

– Моя родня может быть довольно напористой, – сказал он.

Мы пошли обедать в элитный сетевой ресторан в огромном торговом центре.

– Я уже знакома с твоей семьей, – призналась я, ковыряя копченого лосося в тарелке.

Уильям нахмурился.

– Мы познакомились на суде. Мне не всегда было приятно там находиться. Понимаешь, там были разные женщины…

Я попыталась объяснить, что меня травили, не называя вслух имен убитых женщин. При их упоминании Уильям сразу замыкался.

– Твой отец… Он подошел ко мне и сказал, что ценит мою поддержку.

– Извини, что так произошло.

Я не совсем поняла, имел он в виду женщин или своего отца. Я не рассказала ему о том, что случилось у нас с Бентли. Я где-то читала, что люди признаются в изменах не потому, что это правильно, а чтобы успокоить свою совесть. Хотя я действительно чувствовала себя виноватой, меня больше беспокоила реакция Уильяма. Также я не сказала об упомянутых Бентли подозрениях их матери, что я волочусь за их отцом. Ему не стоило знать, с каким энтузиазмом я общалась с Марком Томпсоном.

– Я пока не рассказал им о нашей помолвке. Хочу сделать это на вечеринке.

Я попыталась зажечь радость в своих глазах.

– Жду не дождусь.

Своим родителям я так и не рассказала о помолвке. Я написала матери сообщение, что у меня появилась «перспектива работы» в Джорджии и я буду держать ее в курсе своих успехов. Я все никак не могла выбрать правильный момент. Можно представить, как упоминание серийных убийств омрачит рассказ о помолвке. Мне пока не хотелось уничтожать на корню любые их причины для радости.

Я нервничала по поводу вечеринки. Я уже встречалась с Синди Томпсон и знала, что ни один мой наряд не сможет впечатлить ее. Я не выглядела как она, Вирджиния или Анна Ли – женщины, воспитанные в рамках традиционного представления о том, как они должны выглядеть. В теории я всегда выступала против подобных ограничений. Женщины, думала я, могут выглядеть так, как им хочется, и оставаться достойными любви. Но при этом я не переставала осуждать себя за неумение соответствовать стандарту.

Я записалась в салон, чтобы привести в порядок волосы и ногти.

– Хочу впечатлить будущую свекровь, – объяснила я стилисту, опуская тот момент, что моя будущая свекровь – мать Уильяма Томпсона.

Мой натуральный цвет был светло-русый с пробивающимися серыми прядями, вылезавшими быстрее, чем я успевала уследить. Я перекрасилась в медовый блонд – светлее мои волосы еще никогда не были.

– Я хочу что-то в этом роде, – сказала я, показывая фото Анны Ли, увеличенное до такого размера, что лицо узнать было невозможно.

Я понимала, насколько странно красить волосы под цвет тех, что были у убитой женщины. Не то чтобы я хотела быть Анной Ли – хоть и завидовала ее степени по праву, семейному состоянию и выдающейся красоте, – просто мне действительно нравились ее волосы. К тому же я провела слишком много часов, рассматривая ее фото, и иногда забывала, что мы с ней не были знакомы при жизни. Это было как со знаменитостями – ты тоже постоянно видишь их лица и иногда приносишь фотографии в салон.

– Мне нравится прическа. Ты выглядишь потрясающе, – сказал Уильям.

Я выглядела не так хорошо, как хотелось бы, но вполне удовлетворительно.

Я видела, что Уильям нервничает. Он вылил на себя слишком много одеколона и постоянно извинялся за то, чего еще не случилось.

– Извини, что они такие, – говорил он.

Марк и Синди не жили в доме, как остальные люди. Нет, они жили