Шепот питона - Ульстайн Cилье

Полицейский на экране указал на журналиста, разрешая тому задать следующий вопрос. Тот спросил, есть ли еще надежда отыскать Ибен живой, но полиция отвечать на этот вопрос не пожелала.

— Смотри, — сказал Ингвар и открыл страницу газеты на телефоне. — Они пишут, что арестовали полицейского.

Я покачала головой. Нет, невозможно.

— Можно взять твой телефон? — попросила я, а когда Ингвар протянул мне его, набрала номер Тура.

— Я смотрю новости, — сказала я, услышав его голос. — Что ты об этом знаешь?

— Мало чего. Полицейский. Они не хотят называть мне его имя или давать описание. Сейчас они допрашивают его, потом обещали позвонить и все рассказать.

— Не сходится, — возразила я. — Вряд ли это кто-то чужой. Наверняка знакомый. Из тех, кто знает меня.

Разговаривая, я сжала ключ и теперь поднесла его ближе к телефону, как будто собираясь показать Туру.

— Понимаю, — откликнулся тот, хотя по голосу слышно, что он ничего не понимает. — Это дело сложнее, чем нам рассказывают. Нужно ждать. Но в любом случае я рад, что что-то движется.

На экране руководитель следственной группы отказывается отвечать на дополнительные вопросы журналистов.

— Хотел тебе сказать, — добавил Тур. — Полиция знает, что тебя нет дома. Сейчас они, конечно, заняты внутренними делами, но ты лучше поторопись. Я очень надеюсь, что это вернет нам Ибен.

Руе

Олесунн

Воскресенье, 12 марта 2017 года

— Нам действительно нужно снова проходить через все это? — спросила Ингрид, наливая мне еще кофе. Мы сидели в ее гостиной на блестящем новеньком белом кожаном диване. Ингрид все время покупает новую мебель, постоянно ищет что-то, что ее успокоит. Этот тюфяк, на которого она променяла меня, как обычно, спрятался в кабинете.

— Я спрашиваю в последний раз, — сказал я. — Я и у Бирка сегодня был.

— Ты разговаривал с Бирком?

— Я задал ему самые сложные вопросы. Он ли их убил, знает ли он, кто это сделал.

— Ты имеешь в виду, что снова терроризировал его своими беспочвенными обвинениями? — Ингрид покачала головой. — Бирк невиновен. Мне сердце подсказывает.

— А твое сердце не подсказывает, кто это сделал?

— Ты никогда не уймешься, Руе. Ты соображаешь, что делаешь? Твоя дочь стала для тебя просто преступлением, делом, которое, кстати, ты раскрыть не можешь. Не говоря уже о том, что его невозможно раскрыть. Дело закрыто. Был пожар. Следов не осталось. Разве не пора нашей дочери упокоиться с миром?

— Именно этого я и хочу — покоя. Чтобы ей было спокойно. И поэтому мне нужно уехать. Я просто пытаюсь получить ответы на свои вопросы до отъезда.

Она скрестила руки на груди.

— Ладно. Спрашивай давай!

— Мы что-то упустили, — начал я. — Прямо перед смертью Аниты что-то случилось, что-то, связанное с тем, чего мы о ней не знали. Ты не помнишь, не упоминала ли она о ком-то из своих знакомых, кроме Бирка?

— Как я уже много раз говорила, — сказала Ингрид, — я ничего не знаю. Знаю только, что у нее был кто-то еще. Но я даже не знаю, сколько продолжалась их связь.

— Когда она рассказала тебе об этом мужчине, — произнес я, — что именно она сказала? Можешь повторить?

— Она была в отчаянии. Сказала, что хочет уйти от Бирка. Сказала, что влюбилась. Я спросила, кто это, а она ответила, что ее ровесник. Тот, кто ее понимает и хорошо к ней относится. Дальше я и слушать не стала.

— Ты не спросила, как его зовут?

Ингрид покачала головой.

— Я уже много раз отвечала на эти вопросы, Руе. Кстати, я даже рада, что ты уезжаешь. Рада за тебя. Тебе нужно уехать. Кристиансунн — это прекрасно. Ты сможешь начать все заново. Я надеюсь, что тебе удастся оставить за спиной все наши беды. Начнешь с чистого листа.

Я знал, что она права. Этот город проделал в моем сердце большую черную дыру, которая никогда не зарастет. Я ходил по улицам и разглядывал всех этих проклятых людей, переживших мою дочь. А на свое отражение в витринах смотреть не мог. Мне нужно было уехать.

— Дай мне напоследок еще раз посмотреть на ее вещи.

Ингрид раздраженно отмахнулась:

— Они там, где обычно.

Бывшая детская Аниты была заполнена картинами. Они в основном висели на стенах, но несколько стояли у стены. Столько копий лица Аниты анфас, взгляд вверх или вниз… И другие люди, родственники Ингрид. Дети и старики. Я провел рукой по картине, изображающей младенца, который зевал, а на зубах у него была кровь. Интересная картина… Поправил вставленный в рамку портрет Ингрид и ее мужа. Хорошо, что сохранилось так много картин, хотя при пожаре сгорело тоже немало.

Когда Аврора только родилась, а Бирк был в море, Анита часто здесь бывала. Ингрид помогала ей с ребенком, а Анита могла рисовать и делать наброски, чтобы отвлечься. Ингрид говорила, что дочь часто сидела возле кровати ребенка, пока та спала, и делала эскизы углем.

Стопка из трех блокнотов для набросков аккуратно лежала на крышке комода. Я взял, подошел к кровати, сел и начал их листать. Как обычно, много автопортретов, несколько портретов Ингрид и ребенка. Резкие наброски тел без лиц, кто-то у мольберта или с ребенком на руках. Анита часто рисовала то, что ее волновало. И были несколько рисунков, в которых она явно пробовала что-то новое. Казалось, что она пытается уловить символику формы. Комната с кроватью и тумбочкой, комод, очень похоже на ее комнату здесь. Главным отличием была змея. Она лежала на кровати, свернувшись в клубок и положив голову на хвост. Анита нарисовала ее несколько раз. На одном рисунке змея свисала с плеча женщины. Интересно, что же заинтересовало ее в этой змее, символе зла? Имело ли это какое-то значение?

Одна картина привлекла мое внимание. Желтым пастельным карандашом Анита нарисовала цепочку с ключом. Цепочка была свернута, как змея. Я пролистал блокноты дальше и увидел ту же самую цепочку на шее темноволосой и темноглазой девушки. Кажется, я уже видел эту цепочку…

Я встал и подошел к трюмо, стоящему на другом конце комнаты. Там стояла шкатулка Аниты. Я открыл ее и стал копаться в серебряных и золотых украшениях — и наконец отыскал то, что мне было нужно. Золотая цепочка с позолоченным ключиком. Именно ее она и нарисовала. Так просто и так красиво…

Я аккуратно положил блокноты на место. Посмотрел на все материалы, которые остались у Ингрид. Разная бумага, мел, чернила. Я поднял прозрачный стеклянный пестик, лежавший на стопке бумаги. Анита объясняла мне, зачем он нужен. Это курант, им растирают в порошок пигменты перед тем, как начать рисовать.

— Я очень хочу забрать себе что-то на память об Аните, — сказал я Ингрид, выходя из комнаты. — Ничего, если я возьму это? — Показал ей цепочку с ключиком.

— По-моему, прежде я его не видела, — сказала она. — Конечно, бери.

Затем крепко обняла меня и пожелала мне удачи в Кристиансунне, сказав напоследок:

— Не тащи с собой свое прошлое. Оставь его здесь. Вот увидишь, так будет лучше.

Мариам

Олесунн

Среда, 23 августа 2017 года

Когда мы вошли в бар, над темным танцполом гремело гитарное соло «Лед зеппелин». Народу пока было немного. Усталая женщина лет пятидесяти с объемистыми белыми бедрами, виднеющимися из-под мини-юбки, болтала с мужчиной примерно того же возраста за стойкой. На вид оба были пьяны. Мужчина перевесился через стойку и показал пальцем на бутылки с выпивкой на полках. Вокруг одного из больших столов, сделанных из пивных бочек, расположилась группа байкеров в возрасте от восемнадцати до семидесяти. На одном из них был надет кожаный жилет с шипами, другой щеголял татуировкой в виде викинга по всей руке. На стене над ними висела голова оленя. Я пошла следом за Ингваром. Мы миновали барную стойку и оказались в подсобном помещении, где две девушки играли в бильярд. Низко склонившись над столом, они громко смеялись. Вечер ранний, однако девчонки уже набрались. За бильярной оказалась еще одна комната, в ней стояли стол и несколько стульев, но внутри никого было.