Тана Френч - Ночь длиною в жизнь

— С Рози — да, — согласился я. — С Кевином — не обязательно. Если придумать, как заставить его наклониться над подоконником — а Кев не страдал подозрительностью, — одного легкого толчка хватило бы. Мышцы не нужны.

— Значит, если нашему мужчине было от пятнадцати до пятидесяти, когда он добрался до Рози, значит, теперь ему от тридцати с лишним до семидесяти.

— Увы. Что еще можно придумать, чтобы сузить круг поисков?

— Убийца вырос в окрестностях Фейтфул-плейс, — напомнил Стивен. — Он знает номер шестнадцатый изнутри: когда он понял, что убил Рози, то здорово офигел, но вспомнил о бетонных плитах в подвале. И, по общему мнению, с номером шестнадцатым лучше всех знакомы те, кто подростком жил на Фейтфул-плейс или по соседству. Возможно, сейчас он там больше не живет — узнать, что обнаружено тело Рози, можно было разными путями, — но когда-то жил.

Впервые за всю мою карьеру я вдруг сообразил, почему ребята из убойного так любят свою работу. Когда выходишь на охоту под прикрытием, хватаешь все, что попадается в невод; и чуть ли не самое главное умение — решить, что использовать как наживку, что швырнуть обратно в море и что шандарахнуть по башке и отнести домой. А тут все иначе. Эти ребята выслеживают гнусного хищника и сосредоточиваются на нем, как на любимой женщине. Они отлавливают во тьме нужный силуэт, а все остальное, что попадается в невод, — ненужная дрянь. Это, конечно, круто и очень лично: вот я — а вот он, где-то там, и мы ждем, когда он сделает неверный шаг. В этот вечер в убогой забегаловке я впервые ощутил эту тесную связь.

— Главный вопрос не в том, как он узнал, что нашли Рози, — сказал я. — Сам же говоришь, об этом сообщили всем, кто жил когда-то в Либертис. Главный вопрос — как он после стольких лет узнал, что Кевин для него опасен. По-моему, об этом убийце мог сказать только один человек — сам Кевин. Или они поддерживали связь, или столкнулись в эти безумные выходные, или Кевин сдуру сам попытался вычислить убийцу. Если сможешь, попробуй выяснить, кому Кевин звонил в последние сорок восемь часов — по мобильному, по домашнему, кому посылал сообщения; кто звонил и писал ему. Я ведь правильно понимаю, что детектив Кеннеди запросил все распечатки?

— Конечно, запросил, только они еще не пришли.

— Если мы узнаем, с кем Кевин разговаривал в эти выходные, мы найдем нашего парня…

Я понес чемоданчик Снайперу, а Кевин взвился и сбежал, увиделись мы с ним уже в пабе. В промежутке он мог встретиться с кем угодно.

— И вот еще, — продолжил Стивен. — По-моему, это жестокий человек. Ну, то есть понятно, склонность к насилию и все такое, но я имею в виду не только эти два случая… Велика вероятность, что на него есть протокол или по крайней мере данные.

— Интересная теория. Это почему же?

— Эти убийства отличаются друг от друга. Второе — спланированное, пусть даже всего за несколько минут, а вот первое — почти наверняка случайное.

— И что? Сейчас он старше, лучше держит себя в руках, думает наперед. В первый раз он просто ошалел.

— Ну да, но к этому я и веду: он ошалел, и это с ним осталось навсегда.

Я поднял бровь — мне-то все было понятно, но хотелось послушать его доводы. Стивен нерешительно чесал ухо, подбирая слова.

— У меня две сестры, — начал он. — Одной восемнадцать, и если ее разозлить, она орет так, что всей улице слышно. Другая — ей двадцать, — если входит в раж, швыряет в стену что попало — ручки и прочую мелочь. И так было всегда, с самого раннего детства. Если младшая швырнет что-нибудь об стену, или старшая начнет визжать, или кто-то из них нападет на человека, я удивлюсь. Люди шалеют так, как привыкли.

Я выдавил в ответ одобрительную улыбку — мальчик заслужил похвалу — и собрался спросить, как он сам шалеет, но тут меня накрыло.

…Тупой стук головы Шая о стену, распахнутый рот, обмякшее тело под папашиными руками. Крик ма: «Смотри, скотина, что ты наделал, ты его чуть не убил». Хриплый папашин голос: «Будет знать». И Купер: «Нападающий схватил ее за шею и несколько раз ударил о стену…»

Что-то в моем лице напугало Стивена; наверное, я уставился страшным взглядом.

— Что случилось? — спросил он.

— Ничего, — ответил я, набрасывая куртку.

…И уверенный голос Мэтта Дейли: «Люди не меняются…»

— Отлично работаешь, детектив. Серьезно. Свяжись со мной, как только придут телефонные распечатки.

— Ладно, свяжусь. Но вы точно…

Я достал двадцатку и протянул через стол Стивену.

— Вроде как гонорар. Дай знать, как только эксперты найдут неизвестных с отпечатками на чемоданчике или если детектив Кеннеди сообщит, когда собирается закрыть расследование. И помни, детектив: все исключительно между нами.

Я ушел.

Стивен держал в руках двадцатку и смотрел мне вслед разинув рот.

16

Следующие несколько часов я снова шагал — вдоль по Смитс-роуд, мимо поворота на Фейтфул-плейс — так, вероятно, шел Кевин, когда проводил Джеки до машины в субботу вечером. Почти всю дорогу я видел задние окна верхнего этажа номера шестнадцатого, откуда Кевин совершил свой прыжок, иногда через стену виднелись даже окна первого этажа; я миновал дом и верхний конец Фейтфул-плейс, обернулся и увидел фасад целиком. Горели уличные фонари, так что мое приближение стало заметно любому, притаившемуся внутри, зато для меня окна заливал мутный оранжевый свет — не разберешь, что происходит в доме. Если бы кто-нибудь окликнул меня, ему пришлось бы орать так, что слышала бы вся улица. Кевин пошел в номер шестнадцатый не потому, что заметил что-то блестящее, а потому, что кто-то назначил моему братишке встречу.

На Портобелло я сел на скамейку у набережной канала и долго изучал отчет о вскрытии. Юный Стивен обладал талантом к составлению кратких справок: никаких сюрпризов, если не считать пары фоток, к которым, правду сказать, следовало быть готовым. Здоровье у Кевина было отменное; согласно Куперу, Кевин мог бы жить вечно, если б только держался подальше от высоких зданий. В графе «Род смерти» значилось: «Не определен». Сомневаться не приходилось: если даже Купер проявляет тактичность, значит — я по уши в дерьме.

Я двинулся обратно в Либертис и пару раз прошелся по Коппер-лейн, внимательно глядя под ноги. Примерно в половине девятого, когда все занялись ужином, или теликом, или укладывали детей спать, я перелез через стену и через задний двор Дуайеров попал во двор к Дейли.

Мне нужно было узнать — и узнать немедленно, — что произошло между моим отцом и Мэттом Дейли. Меня не прельщала мысль стучаться во все соседские двери подряд, а кроме того, если есть выбор, я обращаюсь к первоисточнику. Нора Дейли всегда питала ко мне слабость. Джеки говорила, что Нора теперь живет то ли в Бланчардстауне, то ли в каком-то другом пригороде, но нормальные семьи — не такие, как моя, — собираются вместе, если случится беда. После субботы Нора наверняка оставила мужа и ребенка присматривать друг за другом и на несколько дней застряла в родном гнездышке, у мамы и папы Дейли.

Я спрыгнул со стены во двор, гравий хрустнул под подошвами, и я замер, но никто не выглянул из дома. Постепенно глаза привыкли к темноте. В этом дворе я не бывал никогда — слишком боялся, что поймают. Дворик выглядел так, как и следовало ожидать от Мэтта Дейли: садовые прибамбасы, аккуратно постриженные кусты, на клумбах — колышки с табличками, сортир превратился в крепкий садовый сарай. В уютном тенистом уголке нашлась удобная чугунная скамейка; я протер ее посуше и уселся ждать.

В окошке первого этажа — на кухне — горел свет, на стенах виднелись аккуратные сосновые шкафчики. Примерно через полчаса вошла Нора, усталая и бледная, в мешковатом черном свитере, с волосами, собранными в небрежный пучок. Она налила стакан воды из-под крана и прислонилась к раковине. Без выражения глядя в окно, Нора помассировала шею, неожиданно крикнула что-то через плечо, быстро ополоснув стакан, поставила его на сушилку, схватила что-то из буфета и ушла.

Я продолжал сидеть как прикованный, ожидая, когда Нора Дейли решит, что пора спать. Закурить я не решался: вдруг огонек заметят. С Мэтта Дейли станется выйти на охоту на мародеров с бейсбольной битой, и все на благо общественности. Впервые за долгое время — казалось, месяцы прошли — я сидел спокойно.

Улица затихала, готовясь к ночи. Телевизор бросал дрожащие отблески на стену Дуайеров; откуда-то сочилась музыка — сладкий и страстный женский голос нес свою боль над садами. В окне номера седьмого мелькали разноцветные рождественские огоньки и пухлые Санта-Клаусы; один из нынешнего выводка подростков Салли Хирн проорал «Ненавижу!» и грохнул дверью. На верхнем этаже номера пятого яппи укладывали ребенка: гордый отец принес его из ванной в спальню, подкидывал к потолку свое сокровище в белом халатике и фыркал младенцу в животик; счастливая мать смеялась и, нагнувшись, встряхивала одеяльца. Через дорогу мои родители, вероятно, немигающе уставились в телик, и каждый по отдельности погрузился в глубокую думу: как досидеть до сна, чтобы при этом не пришлось разговаривать.