Голова, полная призраков - Тремблей Пол Дж.

Я отвернулась от компьютера. С меня было довольно историй. Их было слишком много. Я смяла табличку «еще истории?» и швырнула ее на пол. Перевернув табличку «я в порядке», я написала «зачем?»

Марджори развернула меня к себе и, положив руки на подлокотники кресла, перекрыла мне пути к отступлению. Ее спокойное лицо зависло в миллиметрах от меня, как огромная бледная луна. Она начала долго и сбивчиво говорить. Смысл ее речи сводился к тому, что истории она отыскала после чтения чего-то под названием Howard Journal of Criminal Justice. В результате растянувшегося на десять лет исследования издание определило, какие типы мужчин с наибольшей вероятностью могут убить членов своих семей. Такие мужчины взваливали вину за распад своих когда-то идеальных семей на что-то, ими не контролируемое, на что-то за пределами их самих. Они видели причину семейных проблем в своей недостаточной экономической состоятельности или в том, что не они основные добытчики в семье (помню, что на слове «добытчик» я представила, как папа возвращается с тушей убитого зверя после затяжного похода в окрестные леса). Многие отцы винили жен в том, что те настроили детей против них. Другие мужчины полагали, что вся семья виновата в их несчастьях, потому что они вели себя «не так как нужно», не разделяли традиционные религиозные ценности и обычаи. Некоторые считали, что они спасают или защищают свои семьи от некоей внешней угрозы или силы.

Марджори прервалась и отступила от кресла.

Я снова подняла табличку «зачем?».

Марджори ответила:

– Ты так и не поняла? Все, о чем я говорила и о чем ты читала, описывает происходящее с нашим папой. Он сделает с нами, со всей семьей, что-то похожее.

Я осторожно пошелестела табличками и подняла «нет».

– Знаю, что ты его любишь. Я тоже его люблю. Но – и я понимаю, что в это тяжело поверить, – с ним что-то не так. Он болен. Это очевидно. Разве ты сама не видишь это? Из-за него я заставила нас пройти через все эти испытания, Мерри. Я понимала, что он не в себе, и поэтому сначала прикинулась, что и я тоже не в порядке, чтобы окружающие обратили внимание на то, что папе нужна помощь.

Марджори присела перед моим креслом. Твердый пластиковый ортез глухо стукнулся о пол. Марджори водрузила руки на мои колени и увенчала их своим подбородком, чтобы мне пришлось смотреть на нее сверху вниз. Я покачала головой и снова подняла табличку «нет». Тогда Марджори объяснила, что все ее встречи с доктором Гамильтоном были на самом деле посвящены папе и ее предположениям о папиных дальнейших действиях. Я подняла табличку, собираясь снова заявить «нет», но в руках случайно оказалась табличка «хорошо». Марджори объяснила, что она пыталась поделиться всем с мамой, но та и слушать не стала. Тогда Марджори притворилась, что она не просто больна, а одержима чем-то, чтобы мама наконец-то ее услышала и обратила внимание на ситуацию. Я начала показывать табличку за табличкой в произвольном порядке. Все, что угодно, лишь бы она замолкла. Когда неожиданно появилась возможность принять участие в телешоу, рассказывала Марджори, она была уверена, что все наконец-то увидят, кто по-настоящему нуждается в спасении. Однако все пошло не так. Во время экзорцизма она была очень испугана и обескуражена тем, что они делали или собирались сделать с ней. Она хотела вырваться, покончить со всем этим, как с семьей, так и со всей ситуацией. Вот она и прыгнула.

Она продолжала говорить, а я плакала. Я попыталась закрыть лицо табличками. Я так устала от того, что сестра пытается заполнить мою голову своими историями, своими призраками. Я отыскала ручку в ящике стола и начала было писать «не верю тебе».

Отняв у меня ручку, Марджори остановила меня:

– Мерри. Стоп. Послушай меня. Забудь все, что я сейчас тебе рассказала. У меня есть доказательства в отношении папы. Если хочешь, мы с тобой вместе спустимся попозже в подвал, чтобы ты сама во всем убедилась. – Она снова прервалась и, отведя мои руки от табличек, заключила их в свои ладони.

Марджори продолжила:

– Папа создал там целое странное святилище: повесил тряпки по обе стороны большого металлического распятья, которое у него осталось от телевизионщиков. Помнишь тот уродливый крест? Он там еще разместил самые разные картинки, прислонив их к стенам. Похоже, это религиозные картины, которые изображают сценки из Библии, но они все такие страшные, неприятные и жуткие: бородатые мужчины в робах, острые ножи, блеющие овцы и прочие странности в этом духе. У папы там даже маленький алтарь установлен. Он его соорудил из старой деревянной скамейки. Слушай внимательно. На этой скамейке я обнаружила маленькую стеклянную банку с металлической крышкой. Она лежала там прямо на виду. – Марджори остановилась, огляделась вновь и продолжила шепотом: – Эта маленькая стеклянная баночка полна… такого белого вещества, порошка. Как это называется… Гранулы. Похоже на что-то между сахаром и мукой. Ты же знаешь, как выглядят сахар и мука?

Я кивнула.

Марджори поднялась и медленно развернула мое кресло, пока я не уставилась в монитор компьютера, с которого на меня все еще пялился чей-то мертвый отец. Марджори кликнула в поисковике, набрала слова «цианистый калий», нажала Изображения. На экране появился ряд картинок с банками и мешочками с белым порошком.

– Вот оно. Папа хранит это внизу. Это яд, Мерри. Он нас собирается отравить. И очень скоро.

Я сидела, уставившись в экран. Я не знала, что и думать. Я позволила Марджори думать за меня.

Марджори говорила так быстро, что я еле поспевала за ее словами. Она шептала мне в ухо, наполняя мою голову новыми историями: о маме с папой, о том, что было до моего рождения, и о том, что было, когда я была еще слишком мала, чтобы что-то запомнить. Некоторые из историй были хорошими, другие не очень. Это были истории о ранних годах жизни нашей семьи. Были истории о том, как родители ходили с нами на детские площадки, качались вместе с нами на качелях и спускались с горок. О том, как мы ездили на молочную ферму поглазеть на коров и козочек. Были и весьма красочные описания того, как наши родители громко трахались у себя в спальне, поздно ночью на диване в гостиной и на полу перед телевизором. Была история о том, как они напились и лупили друг друга после неудавшегося романтического ужина, который завершился выбитым мамой стеклом в задней двери дома, после чего они уехали на два дня на сеансы к семейному психотерапевту. Были истории о повседневной жизни, например, как мы ездили верхом на папе и заставляли его петь нам песенки на сон грядущий. Была история о том, как папа так сильно потянул Марджори прочь от моей колыбели (она разрисовывала мне лицо маркером), что случайно выбил ей сустав. Была и история о том, как мама истерически орала на меня, когда я в два года закрывала уши, отказываясь дать ей капнуть мне лекарство. Хотя ничего из этого я не помнила, казалось, что мне все это хорошо знакомо. Я вновь ощущала себя там и могла видеть происходящее.

Истории Марджори продолжались до заката солнца. Солнечный свет сменился пурпурной тьмой. Наконец, она закончила, отдала мне ручку и перевернула одну из моих табличек пустой стороной кверху.

Марджори закончила свою мысль:

– Мама тоже слетает с катушек. Ты же сама это видишь. Она сходит с ума и ничего с этим не может поделать. Я видела их вместе в подвале. Они молились, переговаривались и чудили. Нам нужно что-то предпринять, пока еще есть время. Мы должны помочь им. Спасти их. А для этого нам сначала нужно спасти себя. Если мы ничего не будем делать – папа замурует нас всех в подвале.

На перевернутой табличке я написала «что делать?».

Марджори сказала мне, что делать. Я смастерила новые таблички.

Я вошла на кухню, держа перед собой табличку «что на ужин?».

За кухонным столом сидела мама. Она курила сигарету и листала развлекательный журнал.

Мама спросила:

– Что это у нас?

Я указала на табличку.

– Ты не разговариваешь из-за елки?