Последний день лета - Андрей Михайлович Подшибякин

Вышедших из темной, с выключенными фарами «восьмерки» двоих типов он заметил не сразу, а когда заметил, то не забеспокоился — даже если подскочили залетные с Нахичевани или из области, двоих бы он и без ствола ушатал как нехер делать. Слона не зря прозвали Слоном. (А вот за что покойного Бибу называли Бибой, никто не знал. Уж точно не по фамилии — она у него была скучная, Михеев.) Даже когда стало ясно, что типы направляются именно к нему, даже когда один из них взял Слона за рукав кожана, он не напрягся — мало ли, может, дорогу спросить. На своем районе нормальному пацану бояться некого.

— Че, вася, заблудился? — дружелюбно спросил Слон, отдергивая руку.

Нож под ребрами он почувствовал не сразу — сначала по боку пробежала вроде как теплая струйка. Что за хуйня, сморщился Слон. Нож вонзился в него снова, а потом еще, еще и еще. Пошатнувшись, он оттолкнул типа и вскинул руку к плечевой кобуре — дураком Слон не был и успел сообразить, что всю инициативу в этом непонятном рамсе он уже упустил.

Ладонь под мышкой сомкнулась на пустоте. А, точно…

— Пацаны… За что… — успел спросить он, оседая на землю.

Обитатель «восьмерки» нагнулся и аккуратно перерезал Слону горло.

— Блять, Степахин, — с неудовольствием сказал второй и отошел на шаг, чтобы кровь не залила ботинки. — Вот ты маньячина! Как этот, которого в Аксае приняли недавно, как его?.. Буханкин?.. Нахуя ножом-то?!

Тот, кого назвали Степахиным, вытер нож о кожан покойного и выпрямился.

— Муханкин, — поправил он. — Ты первый день замужем, что ли? К табельному боекомплект под роспись, заебешься отчитываться потом. Да и громко, бдительные граждане вылезут, милицию вызовут.

— А милиция хоба — и уже тут! — пошутил второй.

Посмеялись.

— Вроде Пал Саныч валить его не давал команды, если без пиздюка выйдет? Не нахлобучат нас?

— Да я и не собирался… Нашло что-то, — пожал плечами Степахин. — Да и хуй с ним; одним больше, одним меньше.

— «Нашло»!.. Ты смотри мне, сучонка не подрежь, когда выскочит. Ведем аккуратно. Шаман Большой всяко с ним на связи.

— Жену свою учи. В дежурку позвони про неопознанное тело лучше — возьму расследование под свой личный контроль. И это, машину сменить надо, примелькалась на районе. У братвы не бери только, приметную слишком дадут. С Пал Санычем поговори, он устроит нормальную по своим каналам.

— А в тот раз чего не свинтили малого? Сам в тачку ломился.

— Команды не было. А без приказа старшего по званию, сам знаешь, беспредел один и ебанина.

Переступив через остывающее тело Слона, они пошли к «восьмерке». Степахин насвистывал песню про пора-пора-порадуемся на своем веку.

52

— Вырывать секреты из черной пустоты хохота — просто, — с улыбкой сказал Питон стволу. — Но это как для вас есть тухлятину. Самые вкусные секреты — это те, с которыми мучительно расстается свободный разум.

За шумом дождя Степанычу не было слышно, что говорит сошедший с ума Чупров, зато было очень хорошо видно, как побелели майорские пальцы на рукоятке пистолета. Надо было что-то делать, но парализованный ужасом физрук стоял, выпучив глаза, — ни Валя Котик, ни Марат Казей не одобрили бы такого поведения, но сейчас было не до них.

— Товарищ майор! Отставить! Не позволю! Он же ребенок!

Участковый Камиль Рахимбеков, о существовании которого присутствующие успели забыть, бежал по лужам, оскальзываясь и дергая кобуру. Мокрые пальцы соскальзывали с хлястика, фиксировавшего табельный ПМ. Он наступил на брошенный майором зонт, чуть не упал и выругался.

— Что вы себе позволяете! — никогда еще в жизни Степан Степаныч не был так рад видеть милиционера. — Совсем с ума посходили! Вы видите, ребенок не в себе?! Ему к врачу надо!

Глаза Азаркина перестали светиться ненавистью, но пистолет он опускать не спешил. Желтый свет дворовых фонарей отражался в каплях дождя, застрявших в его стриженных под полубокс темных волосах.

— Взрослые разумы почти всегда гнилые — для осознания этого стоило проспать три тысячи лет. Я не…

Договорить оболочка Питона не успела — добежавший наконец Рахимбеков отпихнул его в сторону и встал на азаркинской линии огня. Свое табельное оружие он достать так и не успел (или вовремя сообразил, что ни к чему хорошему это сейчас не приведет).

— Товарищ майор! Я понимаю, усиление сейчас, все на нервах. Я не буду сообщать, я… Сам, знаете, еле держусь. Перестрелял бы всех их, сук ебаных!

Кого «их», Рахимбеков не уточнил.

Азаркин молча поднял руку с пистолетом повыше. Теперь ствол смотрел не на перетянутую коричневой портупеей грудь участкового, а прямо между его глаз.

Страшный школьник скалился из лужи — подниматься он почему-то не спешил.

— Люда, иди сюда! Я говорил! — с балкона второго этажа дома, где жил Степаныч, вдруг донесся не вполне трезвый голос. — Я говорил, что гражданская война уже идет! Посмотри: менты друг друга стреляют!

Темный силуэт Люды нарисовался на балконе, разогнав облако сигаретного дыма.

— Господи-и-и-и!.. И детей расстреливают! Да что же это!..

— А я говорил! Я говорил!

На очередном «я говорил» Степаныч понял, что убивать сейчас никого не будут, и кинулся поднимать Чупрова из лужи.

Начался галдеж. Захлопали балконные двери — жильцам не терпелось посмотреть на начинающуюся гражданскую войну.

— С-с-сука, — прошипел Азаркин, опуская пистолет.

— Так, пошли мамку твою найдем. Совсем уже… Лишить родительских прав…

Физрук прекрасно знал, где и кем работает мама Питона, — и знал он это не благодаря родительским собраниям. Но такой удачной возможности увеличить расстояние между собой и гаражом со спящим там Шамановым могло больше и не представиться.

— Стоять, — рявкнул майор в спину Степанычу. — Рахимбеков, задержать обоих до выяснения!

Степаныч замер.

— А чего они сделали-то? — вдруг с вызовом спросил участковый, ободренный внезапно образовавшейся аудиторией. — Гражданин Рибизинский курил во дворе, никого не трогал. Пацан — больной на голову, заблудился просто. Не буду я никого задерживать! Нет таких законов! Ментовской беспредел!

На балконах кто-то заржал.

Майор сложно, в несколько приемов выругался, убрал пистолет в кобуру и нагнулся за фуражкой. Он стряхнул с нее грязные капли, снова выругался и брезгливо сунул головной убор под мышку — так делали гусары в каком-то старом фильме, и этот жест Пал Саныч запомнил и взял себе в привычку.

Он с ненавистью посмотрел