Черное Сердце (ЛП) - Уэзерли Анна-Лу

Я киваю, выдавив легкую улыбку.

«Мы хорошо ладили, редко ссорились. Мы были счастливы».

Я рассказываю ей о записке, и она плачет еще сильнее; Я не рассказываю ей о шампанском, плюшевом мишке, запахе духов или полотенце. Я сужу об этом, исходя из того, что мне необходимо знать.

«Я не знаю, как я собираюсь рассказать детям», — говорит она, скорее себе, чем мне. И я снова киваю и рассказываю ей о связи с семьей и поддержке жертв, и прошу Джилл предоставить ей все, что ей нужно. Единственное, что Джанет Бакстер действительно нужно, так это чтобы Найджел Бакстер не превзошел самого себя.

«Я хочу, чтобы его компьютер проверили криминалисты, просмотрели записи его телефонных разговоров, тщательно изучили его расписание», — говорю я команде, возвращающейся в оперативный отдел. «Я хочу покопаться поглубже в жизни Бакстера, выяснить его передвижения, выяснить, что или кого он скрывал. Нам нужно дождаться результатов расследования, но тем временем я хочу, чтобы в отеле были камеры видеонаблюдения и допрошен персонал. Команда кивает и перешептывается, готовясь к работе. Самоубийства обычно оставляют вердикт открытым, но в Найджеле Бакстере есть что-то, помимо его непреклонной жены, что подсказывает мне, что что-то не совсем так, что в данном случае все не так, как кажется.

И мне действительно нравится быть правым.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Она поднялась по общей лестнице в свою квартиру на четвертом этаже, неся покупки из дневной поездки по магазинам Вест-Энда. Тратить деньги было приятно; она их заработала. Переполненная адреналином, она взлетела по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки за раз, избыток энергии струился через нее и заставлял чувствовать себя сильной, когда множество дизайнерских сумок для покупок, которые она несла в обеих руках, царапали стены. Сегодня она потратила около трех с половиной тысяч за столько же часов в магазинах Gucci, Victoria's Secret, Selfridges, All Saints… Но именно волнение от того, что произошло в La Reymond в пентхаусе номер 106, действительно дало ей ощущение всемогущества. Она удивлялась тому, как легко было отнять другую жизнь, и тому приливу неподдельного удовольствия, который она получила от этого, и удивлялась, почему не сделала этого раньше. То, что все сошло с рук, казалось поводом для празднования. Она знала, что первые сорок восемь часов были критическими, и они прошли без поводов для беспокойства. По крайней мере, не для нее. Очевидно, она достаточно эффективно замела свои следы и почувствовала себя немного глупо из-за того, что мимолетно усомнилась в себе. Она намеренно сделала так, чтобы сцена выглядела на первый взгляд как ужасное самоубийство, но она понимала, что при дальнейшем расследовании истинный мотив станет очевиден. Подсознательно она хотела, чтобы это было так, чтобы эти ублюдки действительно начали задавать себе вопросы. Она была осторожна, чтобы замести любые следы ДНК, но мысль о том, что полиция в конечном итоге обнаружит, что папа Медведь был убит, взволновала ее.

Она представила себе момент, когда кто-то, вероятно, экономка, вошел в номер 106 и обнаружил ужасную сцену. Наблюдение за чем-то подобным оставляет шрамы у человека, и это только добавило ей удовольствия от осознания того, что она таким образом повлияла на жизнь совершенно незнакомого человека. Однако у жены папы Медведя сейчас были бы настоящие проблемы. На это она могла рассчитывать. Он признался, что женат и у него двое детей, практически сразу, как только они подключились к Интернету; она была уверена, что он также назвал их имена и возраст, но она только изобразила интерес и не смогла их вспомнить. Теперь она жалела, что не может этого сделать, потому что это позволило бы ей представить их горе с гораздо большей ясностью. На сознательном уровне она знала, что должна была испытывать какие-то угрызения совести, жалость или вину за семью, которую он оставил позади. Потому что это то, что должны чувствовать человеческие существа. Но ее подсознание было пустым, как темная бездна. У нее не было доступа к таким эмоциям, и она могла только представлять, как они могут выглядеть и ощущаться. Ее эмоции состояли только из визуальных фантазий, когда она представляла себе его жену, сгорбленную и плачущую у его могилы, трагедию, отразившуюся на ее лице, когда она молча винила себя, и его детей, лишенных всего, поддерживающих ее, рыдающих и скорбящих о своем жирном, бесполезном отце-изменщике. Она поймала себя на том, что улыбается при мысли об этом сценарии. Это был первый раз, когда она подумала о его семье после убийства. Убийство. Ей нравилось это слово; оно почему-то подходило больше, чем «убийство». Папа Медведь был жертвой, и его кончина вызвала у нее чувство эйфории, которой она никогда раньше не достигала, даже во время своего прошлого репертуара девиантного и извращенного поведения. Это поддерживало ее психику, заполняя измеримую пустоту внутри нее до такой степени, что она почти чувствовала себя человеком, настоящей, живой.

Она задавалась вопросом, чувствовали ли себя так же другие люди в своей повседневной жизни? Ее болезненная ревность к «обычной» жизни других людей и их способности самостоятельно создавать счастье была частью расстройства, которое заставляло ее обеспечивать безопасность, заманивать в ловушку, а затем обесценивать и отбрасывать людей. Но не раньше, чем высосет из них саму жизнь; лишит их всех хороших, радостных человеческих чувств и переживаний и оставит им сломанную, пустую оболочку от их прежнего великолепного «я».

Однако сделать еще один шаг к физическому убийству требовалось много времени. Это была темная, коварная, постепенная фантазия, пока она не проявила себя как постепенно логичная реальность в ее извращенном сознании. Это была история, которую ей нужно было рассказать — та, в которой она должна была написать концовку и освободить себя.

Мысли о семье папы Медведя быстро испарились, когда резь в животе напомнила ей о голоде. Все эти покупки разожгли у нее аппетит. Может быть, она побалует себя едой навынос сегодня вечером, прежде чем снова подключится к Сети. Она не хотела терять время, не сейчас, когда она была на такой высокой волне. Однако она подозревала, что добывание Мумии-Медведицы будет более сложным процессом, чем заманивание в ловушку папы-Медведя.

Погруженная в свои мысли, она почти не заметила женщину из квартиры напротив, наверху лестницы. У нее было красное лицо и она выглядела взволнованной; у ее ног громоздилась груда пакетов с продуктами. Женщина улыбнулась почти извиняющимся тоном, когда увидела, что она поднимается по лестнице.

«Привет», — сказала она в ответ на улыбку соседки. Она была в хорошем, нет, отличном настроении и чувствовала, что хочет, чтобы кто-нибудь это засвидетельствовал. «Ты в порядке? Ты выглядишь немного взвинченным.»

Она не узнала эту женщину. Должно быть, она новенькая.

Соседка тяжело вздохнула. «Я просто пошла и заперлась снаружи», — сказала она, качая головой, не веря в собственную глупость. «Я такая… такая идиотка. Не знаю, где сейчас моя голова.… Повсюду…» — смущенно ругала она себя.

«Вот дерьмо, правда? Она улыбнулась, пытаясь казаться сочувствующей». У тебя нет запасной связки ключей?

Соседка раскрыла ладони и посмотрела на потолок. «Ну, вы могли бы подумать, не так ли, но нет. Запасной комплект… «она указала на запертую дверь, закатив глаза, «там.

«Ой… бедняжка».

«Ты имеешь в виду сонную задницу»… честно говоря, неделя, которая у меня была… — Она покачала головой, ее непослушные вьющиеся рыжие волосы выглядели почти такими же злыми, как и она сама на себя. «Теперь мне придется вызвать слесаря, еще больше кровавых расходов».

Она кивнула.

«Да… эти парни недешевы. Ты не можешь позвонить своему арендодателю? У него ведь будет набор, не так ли?» Она была полезной, вносила предложения. Иногда было забавно играть в человека.

«Оно принадлежит мне», — снова извиняющимся тоном сказала рыжеволосая женщина.