Стивен Кинг - Долорес Клэйборн

Раз, мой милый пони… два, мой милый пони… три, мой милый пони.

— Не знаю, — говорю.

— Несколько сломанных ребер проткнули легкие. Подобные повреждения всегда ведут к кровоизлияниям, но редко к столь интенсивным. И в данном случае, я полагаю, сильное кровотечение было вызвано тем, что покойный неоднократно звал о помощи. — Он так и сказал, Энди: звал о помощи.

Это не был вопрос, но я все равно сосчитала до трех и только потом сказала:

— Вы думаете, что он там, внизу, звал на помощь. Собственно, это и все.

— Нет, сударыня, — говорит он. — Я не думаю, я полностью уверен.

Тут я считать не стала.

— Доктор Мак-Олифф, — говорю, — вы думаете, я столкнула моего мужа в этот колодец?

Тут я его немножечко осадила. Маячные его глаза не просто замигали, а на несколько секунд совсем погасли. Он повертел свою трубку, покрутил, а потом снова всунул в рот и затянулся, а сам голову ломает, как ему из этого выкрутиться.

И Гаррет раньше него заговорил. Лицо у него красней редиски стало.

— Долорес, — говорит, — уверен… никто не думает… то есть никому и в голову не приходит, что…

— Нет, — перебивает Мак-Олифф, — мне пришло. Вы понимаете, миссис Сент-Джордж, это моя обязанность…

— Да хватит меня миссис Сент-Джордж да миссис Сент-Джордж называть, — говорю я. — Если вы думаете обвинить меня, что я сначала мужа в колодец столкнула, а потом стояла и слушала, как он на помощь зовет, так валяйте, называйте меня Долорес.

Я не то чтобы хотела его снова сбить, Энди, но провалиться мне, если у меня это снова не получилось — второй раз за две минуты. Думается, со времен медицинского училища его еще никто так не конфузил.

— Никто вас ни в чем не обвиняет, миссис Сент-Джордж, — говорит он сухо так, а в глазах я у него читаю: «Пока еще».

— Вот и хорошо, — говорю. — Потому что думать, будто я Джо в колодец столкнула, — это, знаете ли, глупость, каких мало. Он же тяжелее меня на пятьдесят фунтов, а то и больше. За последние годы он здорово разжирел. И он сразу кулаки в ход пускал, чуть кто его разозлит или просто под руку попадется. Я вам это говорю, потому что была его женой шестнадцать лет, и спрашивайте, кого хотите, вам то же самое скажут.

Конечно, Джо давно ко мне пальцем не прикасался, только на острове все думали, будто он меня по-прежнему мутузит когда ни попадя, а я помалкивала и теперь очень этому рада была — пока голубые глаза Мак-Олиффа так и всверливались мне в лоб.

— Никто не говорит, что вы столкнули его в колодец, — сказал шотландец. Он быстро на попятный шел, и я по его лицу видела, что он и сам это заметил, да только понять не может, как это так получилось. Его лицо говорило, что это я должна была бы оправдываться и вилять. — Но он, несомненно, кричал, вы понимаете. И долго — возможно, не один час. И громко.

Раз, мой милый пони… два, мой милый пони… три.

— Вроде бы я вас поняла, — говорю. — Вроде бы вы думаете, что в колодец он упал случайно, а я слышала, как он кричит, и мимо ушей пропускала. Вы к этому клоните?

По его лицу я видела, что клонил он именно к этому. И еще я видела, как он бесится, что все идет по-другому, чем он ожидал и к чему привык во время этих своих маленьких бесед. На щеках у него появилось по алому пятнышку. Я им обрадовалась, потому что мне надо было его до бешенства довести. С человеком вроде Мак-Олиффа проще сладить, когда он бесится, потому как он был из тех, кто привык сохранять спокойствие, пока другие теряли самообладание.

— Миссис Сент-Джордж, будет очень трудно достигнуть тут какого-нибудь толка, если вы и дальше станете отвечать вопросами на мои вопросы.

— Так вы же ни одного вопроса еще не задали, доктор Мак-Олифф, — говорю я и глаза на него невинные таращу. — Вы сказали мне, что Джо, наверное, кричал… то есть звал на помощь, ну я и спросила…

— Хорошо, хорошо! — говорит он и так брякнул трубку в медную пепельницу Гаррета, что та зазвенела. Глаза у него теперь огнем горели, а на лбу полоска заалела — в один цвет с пятнами на щеках. — Вы слышали, как он звал на помощь, миссис Сент-Джордж?

Раз, мой милый пони… два, мой милый пони…

— Джон, мне кажется, нет никаких оснований так ее терзать, — вмешивается Гаррет, и видно, что ему уж совсем не по себе. Но провалиться мне, если он опять не сбил коротышку! Я чуть не засмеялась вслух. Конечно, засмейся я, ничего хорошего бы для меня из этого не вышло, но все равно я еле удержалась.

Мак-Олифф оборачивается к Гаррету и говорит:

— Вы согласились предоставить допрос мне.

Бедняга Гаррет так откинулся на стуле, что чуть его не опрокинул, и, думается, обругал себя последними словами.

— Ладно, ладно, — бормочет, — ничего страшного…

Мак-Олифф обернулся ко мне и хотел повторить вопрос, только я ему не дала: к тому времени я уже успела бы до десяти сосчитать.

— Нет, — говорю, — не слышала. Так ведь в проливе люди начали сигналить и орать, как только солнце на ущерб пошло.

Он выждал, не скажу ли я еще чего — такой у него приемчик был: молчать, чтоб человек сам себя в ловушку загнал, — и тишина между нами прямо зазвенела. Я руки на сумочке держу — пусть звенит. Он на меня смотрит, я на него.

«Ты у меня заговоришь, баба! — твердили его глаза. — Ты мне скажешь все, что я хочу услышать… и два раза, если я захочу!»

А мои глаза отвечают: «Фигушки, дружочек. Можешь сидеть и сверлить меня своими голубыми гляделками, пока в аду на коньках кататься не начнут, но ни единого слова от меня не дождешься, пока сам рот не раскроешь и не спросишь».

Вот так мы почти целую чертову минуту вели поединок на глазах вроде как, и под конец я начала слабеть, меня все больше тянуло сказать ему что-нибудь, пусть хоть: «Разве мамочка вас не учила, что пялиться на людей неприлично?» Но тут Гаррет заговорил — а вернее, его живот. Просто выпалил длинным таким пу-у-ууууу…

Мак-Олифф поглядел на него, весь скривившись, а Гаррет вытащил перочинный ножичек и принялся выскребать грязь из-под ногтей. Мак-Олифф вытащил записную книжку из внутреннего кармана своего шерстяного пиджака (шерстяного — это в июле-то!), заглянул в нее, а потом убрал назад в карман.

— Он пытался вылезти, — наконец сказал он, будто сообщил, что у него деловое свидание.

А мне будто кто-то вилку вогнал пониже спины, где меня Джо полешком огрел, но я и виду не подала.

— Да ну? — говорю.

— Именно, — говорит он. — Ствол колодца выложен камнями (только вместо «а» он, Энди, «о» произнес, у них ведь все «о» да «о»), и на нескольких мы нашли кровавые отпечатки ладоней. Насколько можно судить, он поднялся на ноги и начал медленно взбираться наверх, перехватывая руки. Поистине геркулесовские усилия вопреки боли, какой я и вообразить не могу.

— Мне тяжело слышать, — говорю, — что он мучился. — Голос у меня оставался спокойным (вроде бы), но чувствую, подмышки у меня вспотели, и, помнится, я испугалась, что пот у меня на лбу выступит или в ямках у висков, и он увидит. — Бедный Джо!

— Вот именно, — говорит Мак-Олифф, а его маячные глаза опять сверлят и вспыхивают. — Бедный… Джо. Я полагаю, ему удалось бы вылезть, хотя он бы вскоре умер. Но да, я уверен, что он мог бы выбраться из колодца. Однако нечто ему помешало.

— Что помешало? — спрашиваю.

— У него был проломлен череп, — сказал Мак-Олифф. Глаза у него горели по-прежнему, но голос стал ласковым, как кошачье мурлыканье. — Между его ногами мы обнаружили большой камень. Он был залит кровью вашего мужа, миссис Сент-Джордж. И в этой крови мы обнаружили несколько фарфоровых осколочков. Знаете, какое объяснение я им нашел?

Раз… два… три…

— Вроде бы этот камень разбил ему не только голову, а еще и вставную челюсть, — говорю. — Грустно это. Джо она очень по вкусу была, и даже не представляю, как Люсьен Мерсье без нее придаст ему пристойный вид для похорон.

Когда я это сказала, губы Мак-Олиффа расползлись, и я хорошо разглядела его зубы. Обе челюсти свои. Он, думается, хотел изобразить улыбку, только не вышло. Совсем не вышло.

— Да, — говорит и показывает мне оба ряда ровненьких, аккуратных зубов до самых десен. — Да, я тоже пришел к такому выводу. Это осколки его нижней вставной челюсти. Так вот, миссис Сент-Джордж, нет ли у вас объяснения, каким образом этот камень мог поразить лицо и голову вашего мужа в тот момент, когда он почти выбрался из колодца?

— Нету, — говорю. — А у вас?

— Есть, — отвечает. — Подозреваю, что кто-то вывернул этот камень из земли и бесчеловечно и преднамеренно обрушил его на откинутое молящее лицо вашего мужа.

После этого никто ничего не сказал. Хотя мне-то, Бог свидетель, хотелось вскочить и крикнуть: «Это не я. Может, кто-то это и сделал, но только не я!» Но не могла: опять я была в ежевичной чащобе, только на этот раз чертовых колодцев в ней пряталось не сосчитать.