Лукаш Орбитовский - Святой Вроцлав

Томаш пытался освободиться от захвата. На помощь пришли трое Несчастных, они рванули плачущего так резко, что Михал хотел уже было протестовать. Мужичка отпихнули на стену, тот отскочил, а плач перешел в истерический хохот. Старый студент смеялся и растирал себе лоб.

— Убирайся отсюда, — сказал усатый, а несчастный отец выставил палец и указывал на очередных собравшихся: на бизнесвумен, на Томаша, на Михала.

— Никогда вы их не найдете, — скрежетал он. — Усретесь, фраера, но ни хрена не найдете. Будете бродить в дерьме или молиться, только хуй вам что поможет. Такова жизнь, и ничего вы с этим не сделаете, даже если бы спустились тысячами в больший подвал и сожрали целый грузовик листовок. Ни хрена…

Так он буровил, пока не получил сапогом в лицо. Но он все равно что-то бухтел. Подгоняя пинками, его вывели. Скрежещущий голос ругался уже снаружи, удаляясь, пока не затих. Деловая женщина рыдала на всю катушку. Усатый был потрясен.

— Все время приходят такие вот. Никаких детей они и не теряли. Когда-то я еще позволял себя обмануть, но теперь узнаю такого провокатора за километр. Моя жена пропала в черных домах, как только те появились. Здесь я дольше всех. А вы?

— Так он это придуривался? — пытался удостовериться Томаш.

— Понятное дело. И таких уже целая куча. А вот вас узнаю, — откашлялся он, — и вижу, что вы настоящие.

Они ушли, а говоря точнее — сбежали. Захлопнули за собой двери и отправились напрямик, через грязь. Томаш притормозил только через пару сотен метров. Бежать и одновременно говорить он не мог. Пожилой мужчина обернулся к Михалу.

— Какого черта мы туда пошли? Эти придурки не способны помочь даже самим себе.

Михал хотел ответить, что, возможно, Несчастные — они и Сумасшедшие Несчастные, но, похоже, только они и могли бы помочь, потому что легче спасти кого-то, чем себя. Но он не мог оформить эту мысль в слова, в связи с чем нашел кое-что полегче для высказывания:

— Шизики. Могу поспорить, что они следят за нами, вон, в окна, — указал он большим пальцем на подвальные окна и на идущую за ними толстую девицу. Та замахала руками, чтобы они подождали ее, и доплыла до них, живая такая бомбочка в тесноватой куртке. В редких светлых волосах видны были фиолетовые пряди. У девицы был маленький рот, полные щеки и сережка в нижней губе. Она протянула руку.

— Привет, привет, я уже думала, что и не догоню вас, а ведь еще нужно было вырваться от той саранчи. Пошли, пошли. Они ведь глядят на нас даже и сейчас. От этого подглядывания сдохнут.

Заговорила она лишь тогда, когда здание исчезло за углом.

— Так кого амба зацапала? Одного, двух?

Мужчины перетянулись. Михал вздохнул:

— Его дочку, мою невесту.

Если бы девица была псом, она подняла бы уши.

— Невеста и дочка. Нет, те бы вас только развели. Для того они и существуют. Чтобы разводить. Вы же сами видели: стоят, болтают, пытаются провести чего-то в жизнь, только ничего у них не выходит. Меня зовут Эва Хартман, и я могу вам помочь. Только давайте уйдем с этого дождя в какое-нибудь пристанище.

Не успел еще Томаш запомнить ее имя и поразмыслить над тем, чем, собственно, является «пристанище», как они уже сидели в какой-то забегаловке, где дешевое вино разливали в пластиковые полулитровые кружки прямо из кранов, играло радио, по телику передавали какой-то матч, а старые завсегдатаи допивали свои ланчи. Они заказали по чашке кофе. Эва предпочла «ред булл!», который пила прямо из банки.

— Мне бы не хотелось, чтобы ты тратила наше время напрасно, — заявил Томаш.

— Скорее уж, это вы тратите мое время, симпатичные мои коллеги. Тема единственная. Я могу привести твою дочку назад. Если то место ее удерживает.

Томашу сразу же захотелось подняться. Пока же что он, настороженно, перемешивал кофе.

— Успокойся, — сказал ему Михал. Он слышал о людях, которые устанавливают вокруг Святого Вроцлава радиопередатчики, пытаясь таким вот образом призвать своих близких. Пока что никому не повезло. Другие выпускали воздушных змеев или летающие модели, к которым цепляли видеокамеры, динамики и Бог знает что еще.

— Что, начнешь молиться? — фыркнул Томаш.

Эва со скучным видом глядела куда-то в сторону. Подобные разговоры она вела уже не раз.

— Скажу тебе одно. Я войду туда и выйду. С ней, если она там будет.

Все рассмеялись одновременно. Кроме Эвы. В ее взгляде была смесь безразличия и жалости к этим двум.

— Не знаю, подруга, чем это место является, но если уже туда кто влез, то вернуться не удавалось.

— А откуда ты такое знаешь? — спросила девушка у Михала.

Тот сделал очередной глоток. Кофе был горячий, подпитывал злость.

— Потому что никто о подобном не рассказывал.

— А спроси: почему, — она взяла Михала за руку, из замкнутой кисти силой вытащила указательный палец и осторожно повела его к своему лицу. Михал позволил ей сделать так. Он прикоснулся ко лбу Эву Хартман. Лоб был холодным и твердым. Парень кончиком пальца нащупал квадрат с выступающими краями, отвел руку, потом приложил палец снова.

— Я попала в аварию, и вот такая осталась памятка. Я совершенно про нее забыла, пока не пошла в то странное место. И вот тут меня осенило. Люди вокруг засыпали, а мне хоть бы хны. Стояла там — и все. Потом вывела оттуда свою сестру. Уходят они оттуда без проблем. Три дня просыпалась, но теперь с ней все нормально.

Томаш поднял чашку, но до рта она не добралась. Он застыл, приглядываясь к Эве, и внезапно тело его расслабилось, как будто под кожу закачали воду. Он спросил, совершенно свободно:

— Если ты можешь заходить и выходить, тогда почему не поможешь другим, хотя бы людям из той школы?

Девушка вздохнула.

— То, что у меня кусок железки в голове, вовсе не означает, что я дурочка и отправляюсь на экскурсию. Вы там не были, так что и не знаете, как только войдешь туда, так всегда обещаешь, хоть золотыми пряниками будут тут кормить, лишь бы не возвращаться, — быстро говорила она, размахивая сигаретой. — Эти бедняги встали бы ко мне в очередь длиной в километр. Но сейчас ведь там поставили кордон, так что может быть кисло. С вами я разговариваю, потому что дело у вас горит, опять же, у вас есть бабки, а не заплатка на заднице.

Нижняя губа Томаша опустилась на сантиметр. Он сопел, переваривая слова.

— Остальное теперь зависит только от вас, — дополнила Эва Хартман.

И она усмехнулась. На ее жирном, преждевременно постаревшем лице цвела совершенно девчоночья улыбка.

— Кордон? А что с ним? — спросил Михал.

Улыбка Эвы Хартман еще сильнее помолодела. Сейчас она была чуть ли не детской.

— Не переживай. Можно войти, можно и выйти.

— Это тебе тоже пластинка в голове устроила? — буркнул Томаш.

Эва смяла банку и забросила ее в корзину на другом конце заведения. Безошибочно, на пару столиков дальше, так что кто-то даже присвистнул. Этот кто-то глянул на Эву, она на него, и больше уже никто не свистел.

— Ты подумай. Тебе шашечки нужны или ехать?

По телику уже передавали не матч, а местные новости. Камера прошлась по черному кварталу, по лицам паломников и маскам полицейских, чтобы задержаться на серьезном лице коменданта Цеглы. Тот что-то говорил, морщины на лбу говорили о серьезных идеях, только никто в забегаловке так и не узнал, что начальник над полицейскими хотел сказать вроцлавянам, потому что телевизор работал без звука, потому что бармен предпочитал видеодиски.

— Сколько? — спросил Томаш.

— Двадцать тысяч. Половина сейчас, половина потом.

Томаш скорчил маску игрока в покер, что-то просчитывая про себя. Михал развалился на стуле, избегая глаз Эвы.

— Если ее приведешь, получишь тридцать.

— Ты будто с евреем торги ведешь, — Эва закурила, выпустила дым Томашу в лицо, выдула губки, словно для поцелуя, — двадцати будет достаточно. Но вход туда стоит денег. Выкладывай бабки, или нечего и базарить. Вот тут, — она подала карточку, — мой номер. Не хотите верить, не верьте. А ты не не смотри на меня как на кусок дерьма. — Она указала пальцем на Михала. Не успел тот ответить, как девица наклонилась в их сторону и шепнула:

— Это вовсе не милая прогулка. Святой Вроцлав — это ад.

Она вышла в дождь. Томаш попросил еще кофе, но Михал вернулся с двумя по пятидесяти граммами водки. Та была теплой. Никто из них не отозвался ни словом, листок с телефонным номером лежал между ними. Они выпили свою водку и продолжали молчать. Томаш размышлял над тем, а можно ли такой девице вообще верить.

Томаш хотел договориться с Эвой у себя на квартире или в кафешке. Та отказалась, опасаясь того, что ее прицапают, такие дела необходимо устраивать в другом месте, где никто не подойдет, никто не подслушает. Где они могут быть сами. В Щитницком парке, неподалеку от Японского Сада, на мостике над речушкой, за пределами света фонарей. В одиннадцать вечера. Если нет, можете искать себе кого-нибудь другого, потому что она, Эва Хартман, может обратиться к любому из Несчастных, и ее примут с распростертыми объятиями.