Михаил Ахманов - Массажист

Наконец он оторвался от шкафов, закрыл их, покинул со вздохом маленькую комнату и перебрался в большую. Ему хотелось взять что-то отсюда – место в сумке было, и было вокруг столько чудесных вещей! В луче фонарика медленно плыли птицы, цветы и корабли, подвешенные к потолку, сияли бронза и хрусталь светильников, пестрели на стенах каменные пейзажи – амазонитовые поля у подножия обсидиановых скал, реки из чароита и лазурита, янтарный солнечный восход над родонитовым горным хребтом и другие горы, из яшмы, с белоснежными кварцевыми вершинами. Под этой картиной кичилась затейливым зеленым кружевом шкатулка из малахита, обрамленная парой подсвечников, а дальше, по периметру комнаты, будто вызванные к жизни неярким световым пятном, блестели и сверкали ларцы и чаши, веера и вазы, фигурки фантастических животных, резные нефритовые сфероиды и табакерки, украшенные жемчугами, короны и венцы из янтаря и крохотный дворец с башенками-чернильницами и главным донжоном для перьев и ручек. Облокотившись на мраморный камин, Баглай полюбовался этими сокровищами и тяжело вздохнул. Стоят, как на параде, слишком заметно, слишком опасно, и ничего не возьмешь… Он вдруг почувствовал обиду: все эти вещи, которые он мог считать почти своими – ибо в данный момент они не имели хозяина – в действительности принадлежали не ему. Это было горько и ранило сильней, чем детские воспоминания, насмешки Вики или окрик Лоера. Это было еще одной несправедливой гнусной шуткой, которую сыграли с ним, предложив так много и так сразу, что все предложенное он не мог забрать с собой.

Теперь он понимал, что никогда не остановится. Будут другие старики, другие дома и квартиры, другие вещи, но раз за разом он будет возвращаться в эту ночь, в тот час и миг, когда владел черешинским богатством. Богатством, от которого урвал лишь крошку! Ничтожную частицу! А остальное проскользнуло мимо, пролилось меж пальцев, утекло… И сколько бы ни взял он у других, черешинское не вернуть – ни эту комнату, ни ту, с тремя шкафами… Да и возьмет он меньше… Где еще найдешь такое?

Баглай поднял голову, повел фонариком, и райские птицы, дворцы, ларцы, сфероиды и чаши словно откликнулись на его молчаливый призыв, вспыхнули, засияли многоцветьем красок, поманили и угасли.

Верно, не найдешь, подумал он. Ни у кого не найдешь. А жаль!

Он поднял сумку, забросил на плечо ремень, направился в прихожую и осторожно приоткрыл входную дверь. На лестничной площадке царили темнота и тишина, только свистел за окнами ветер до погромыхивал где-то ржавым железным листом. Баглай выскользнул из квартиры, без лязга и скрипа провернул ключи, спустился вниз по истертым ступенькам лестницы, пересек двор, помня, какую колдобину и яму необходимо обогнуть, и вышел на улицу. Ночная прохлада остудила разгоряченное лицо. Небо было затянуто облаками. Хотелось пить.

Сняв перчатки, он сунул их в карман, нащупал там связку ключей от только что покинутой квартиры и вдруг усмехнулся.

Такого не найдешь, снова подумал Баглай, но это не повод, чтоб пренебречь иными возможностями.

Эта мысль его утешила.

Охота продолжалась.

Глава 14

Первое апреля пришлось на четверг.

Явившись с утра на работу, Глухов выслушал все шуточки, положенные по такому случаю, как новые, так и древние, проверенные временем и не потускневшие с годами. Надежда Максимовна, секретарша, с кокетливой улыбкой сообщила, что спина у Глухова белая; Долохов, вышедший из отпуска, заметил, что синий глуховский «жигуленок» перекрасили в розовый цвет и заодно позолотили бампер; а Голосюк с Верницким уверяли, что Глухову выписана премия, и что начальство сейчас решает, в чем ее выдать, в монгольских тугриках или в суданских динарах. Что же до Вали Караганова, то он обронил по секрету, что Яна Глебыча сватают в генеральные прокуроры и переводят в Москву; вопрос, дескать, уже решен, а чтобы Ян Глебыч не трепыхался на новой ответственной должности, велено накопать на него секс-компромат: как он шоколадки таскает девчонкам с ИВЦ и распивает чаи с майором Красавиной.

Глухов слушал, посмеивался и думал, что выпала ему удача – или несчастье?.. – жить в уникальной стране, среди людей с врожденной склонностью к юмору: чем им хуже, тем больше шутят. Насчет коммунистов и евреев, Василь Иваныча и чукчей, армянского радио и КГБ… Теперь вот президент появился, и Дума, и олигархи, и «новые русские», и двадцать партий с живописными вождями… Сколько поводов для шуток! Вот люди и стараются. Плачут, но шутят. Рыдают, потом рассказывают анекдот. Питаются хлебом и кашей, глядят в телевизор на сытые думские рожи и помирают со смеху. Шутят, веселятся! Может, в какой-то день и перестанут веселиться, но не шутить – только шутки те будут кровавые. Такой вот национальный характер.

Спасаясь от Караганова, желавшего обсудить особую сексуальную привлекательность прокуроров, Ян Глебович нырнул в свой кабинет, уселся за стол и занялся делами. Дела за последние дни продвинулись вперед, и это, вкупе с улыбками Линды и наступившей теплой погодой, рождало в нем заметный оптимизм. Но он допускал, что ясная погода, и продвижение в делах, и даже линдины улыбки, вполне возможно, ни при чем; быть может, то ощущались последствия той необычной процедуры, которой он подвергся у Тагарова. Нужное – разровнять, лишнее – убрать… Кажется, так?..

Вероятно, прилив энергии, который ощущался Глуховым, каким-то образом воздействовал на всех его партнеров: сначала откликнулись красноярцы, потом из судебных архивов прислали пухлую папку с материалами – иск Приходько к надеждинским наследникам. В ней была цветная фотография картины, и Глухов изучал ее минут пятнадцать, тем особым взглядом живописца, который не пропускает ничего, ни тени в облаках, ни переливов света на горных склонах. Первый план – домики с черепичными кровлями, зелень садов, ручеек, и за мостом – церквушка; дальше вздымается горный склон, тянется к перевалу дорога и исчезает меж двух вершин, похожих на полуразрушенные замки; а сверху, слева и справа – панорама гор, суровых и диких и будто придавленных вниз, к земле, хмурыми темными тучами. Великолепный пейзаж, решил Ян Глебович, со вздохом откладывая снимок и размышляя, не перейти ли ему с морей на горы. Горы все-таки доступней, чем океан… тот же Урал… да и в Карелии скал хватает…

Больше в папке интересного не нашлось, а вот коллеги из Красноярска порадовали, сообщив, что в КНЦ, в научном центре, про Саркисова не знают ничего, что сообщений, кроме накладных и актов о приемке оборудования, от него не поступало, зато регулярно приходят переводы в счет долевого участия красноярцев. Суммы скромные, шесть процентов от прибылей, но столько положено по договору, а раз он выполняется, то у дирекции КНЦ претензий к Саркисову нет. Правда, деньги перечислялись от неведомой компании «Фарм Плюс», как бы торгового саркисовского партнера, но приходили на счет красноярцев в должных объемах и без проволочек – а что еще нужно в нынешние воровские времена?..

Ответ на запрос пришел еще в понедельник, и Глухов тут же загрузил работой Линду, ибо таинственных благодетелей-фармачей, плативших за несуществующие препараты, полагалось найти и изучить со всей подробностью – если, конечно, они не относились к категории мифологической. Глухов почти был в этом уверен, но, к его изумлению, Линда, просидев за компьютером восемь часов, обнаружила целые горы сведений – и должным образом зарегистрированный устав, и балансы, сдававшиеся в потрясающей аккуратностью, и отчеты в пенсионный фонд, и даже акты аудиторских проверок. Словом, «Фарм Плюс» была не каким-то призрачным паранормальным явлением, а вполне реальной конторой, исправно платившей налоги, учтенной во всех необходимых инстанциях. И в этом не содержалось ровным счетом ничего криминального, если бы не два обстоятельства: во-первых, проплаты в Красноярск, и, во-вторых, состав учредителей. Компаньонов было трое: братья Мосоловы и деловая спутница жизни законодателя Пережогина.

Сей любопытный факт Глухов предполагал обсудить не далее, как завтра, на совещании у Олейника, которое проводилось по пятницам. Пока же он распорядился, чтоб за тремя компаньонами понаблюдали, и позвонил Мосолову Нилу Петровичу с завода шампанских вин, полюбопытствовав, есть ли успехи с розыском пропавшей красноярской установки. Успехов не было, но ожидалось, что оборудование вот-вот найдут. Найдите и предъявите, иначе начнется следствие по факту о хищении, сказал Глухов строгим голосом и положил трубку.

Что до Мосолова Виктора Петровича, владельца «Дианы», то он вдруг раздвоился, пробравшись во второе дело, к художнику и генеральше, к актрисе и писателю и к остальным покойным старикам. Правда, был Мосолов не подозреваемым в убийствах, а только в свидетельском статусе.

Случилось это во вторник, когда Ян Глебович заглянул в салон «Тримурти» с жалобой на боль в спине. Заведение было не из крупных, но выглядело весьма пристойно: уютный холл с интригующей фреской, в которой, при желании, можно было угадать объединенных вместе Брахму-творца, Вишну-хранителя и Шиву-разрушителя; плюшевые кресла и диваны, нежившие на своих подушках скорбных телом пациентов; длинноногая красотка в кассе и три массажных кабинета, где принимали мастера, проникшие в тайны аюрведы, йога сутры и самхит Чараки.[16] Так, во всяком случае, утверждалось в прейскуранте, и Глухов, поглядев на цены, испустил безмолвный стон, но попросил, чтобы его направили к лучшему и наиболее дорогому умельцу. То есть к хозяину «Тримурти» Федору Кириллову.