Стивен Кинг - Долорес Клэйборн

Она заговорила со мной, хоть ушами я ее голоса не слышала: он раздавался где-то глубоко у меня в голове. «Кто вы?» — спросила она.

Не знаю, ответила бы я ей или нет, но тут из колодца донесся долгий такой дрожащий крик:

— До-лоррррр-ииссс…

Во мне вроде вся кровь замерзла, и я знаю, что сердце у меня на секунду остановилось, потому как когда оно снова забилось, то должно было нагнать несколько ударов, и они слились в один. Я уже подняла комбинацию, но пальцы у меня разжались, когда я услышала визг, и она повисла на кусте.

«У тебя воображение разыгралось, Долорес, — говорю я себе. — Девочка, которая заглядывала под кровать, и крик Джо тебе померещились. Почудилось, потому что из колодца поднялся затхлый воздух, а крик — это твоя нечистая совесть. Джо лежит на дне колодца с разбитой головой. Он покойник и больше не будет пакостить ни тебе, ни детям».

Сначала-то я не очень этому поверила, но все было тихо, только где-то на лугу сова кричала. Я еще подумала, что она вроде злится, с чего это ей на смену пришлось заступать раньше времени. От ветра ветки ежевики шуршали и постукивали. Я посмотрела на звезды, сверкающие в дневном небе, потом опять на колодезную крышку. Она словно повисла в темноте, а дыра в середине, сквозь которую он провалился, показалась мне глазом. Двадцатого июля шестьдесят третьего мне глаза повсюду мерещились.

И тут из колодца снова донесся его голос:

— Помоги мне, До-лоррррр-ииссс…

Я застонала и закрыла лицо руками. Уж тут себя не убедишь, что мне опять почудилось или что моя нечистая совесть виновата: это Джо, и все. И он вроде бы плакал.

— Помоги-и-и мне-е-е… ПОМОГИИИИИ ЖЕ… — стонал он.

Я кое-как обошла колодец и побежала по тропке, которую мы проломили в ежевике. Не то, чтоб я совсем голову от страха потеряла. Этого не было, и вот почему я знаю — потому что я остановилась, чтоб подобрать отражатель, который держала, когда он погнал меня к ежевике. Как я уронила отражатель, пока бежала, у меня в памяти не осталось, но когда я увидела, что он свисает с ветки, я его схватила. И правильно сделала, если вспомнить чертового доктора Мак-Олиффа… Ну до этого я еще доберусь. Но я остановилась, чтоб забрать отражатель, вот в чем суть, и, значит, соображения я не потеряла. Но я чувствовала, как паника подлезает под него, точно кошка лапой под крышку кастрюльки с мясом, когда ее голод разбирает.

Я вспомнила про Селену, чтоб справиться с паникой, представила, как она стоит на берегу озера Уинтроп вместе с Таней и полусотней ребятишек из их лагеря — и у них у всех в руках по отражателю, которые они сами сделали в своей мастерской, и девочки показывают им, как наблюдать затмение. Видела-то я это вовсе не так ясно, как у колодца — девочку, которая под кровать заглядывала, искала свои шортики и блузку, но все-таки словно услышала, как Селена спокойным своим ласковым голосом ободряет перепугавшихся малышей. Вот о чем я думала… и еще о том, что должна быть дома, чтоб встретить ее и мальчиков, когда они вернутся, а если очумею от страха, так, возможно, буду тогда в другом месте. Слишком я уже далеко зашла, слишком много сделала и рассчитывать теперь могла только на себя.

Я вошла в сарай и нашла на верстаке Джо его большой фонарик на шести батарейках. Включила — и ничего. Батарейки давно сели, другого от Джо ждать не приходилось. Но в нижнем ящике хранились свежие батарейки — я все время подновляла их запас, потому как зимой мы часто без электричества сидели. Достала шесть штук и начала перезаряжать фонарик. Руки у меня до того тряслись, что я разроняла батарейки, и пришлось мне ползать за ними по всему полу. Потом все-таки заложила, но, наверное, в спешке сикось-накось, потому как он не загорелся. Я подумала бросить с ним возиться — ведь солнце скоро должно было снова засиять. Да только на дне колодца и тогда темно будет… И еще где-то глубоко голосок мне твердил, чтоб я подольше возилась — может, если я время потяну, так он успеет дух испустить, когда я к колодцу вернусь.

Ну под конец фонарик заработал: луч был ровный и яркий, а потому я могла добраться до крышки, больше ноги особо не кровяня. Сколько времени прошло, я понятия не имела, но было еще сумрачно и звезды еще посверкивали, так я решила, что еще шести нет, и солнце только-только из тени вылезать начало.

Еще на полдороге я поняла, что он жив, — услышала, как он стонет, зовет меня по имени и просит, чтоб я помогла ему вылезти. Могли его услышать Джолендеры, Ленгджиллы или Кэроны, вернись они домой, я не знала. И решила больше об этом не думать: у меня и без того забот хватало. Главное было придумать, как с ним разделаться, но мне ничего в голову не приходило. Чуть попробую — и сразу этот голос во мне начинает вопить: «Нечестно! Нечестно! Мы так не договаривались: он должен был насмерть разбиться, черт дери! Насмерть!»

— Помогиии, До-лоррр-ииссс! — доносилось до меня. Глухой такой, отраженный звук, будто он в пещере кричал. Я включила фонарик и хотела внутрь заглянуть, но не смогла. Дыра в крышке была слишком далеко от краев, и луч только самый верх колодца освещал — обросшие мхом гранитные глыбы. Мох в свете фонарика выглядел черным и ядовитым.

Джо увидел свет.

— Долорес? — кричит. — Бога ради, помоги! Я весь искалечен!

Теперь казалось, что это у него рот грязью набит. Я не ответила — у меня такое чувство было, что я сразу свихнусь, если заговорю с ним. Просто отложила фонарик, протянула руку, насколько длины хватило, и достала-таки до края дыры. Я рванула доску, и она сразу обломилась, точно гнилой зуб.

— Долорес! — завопил он, едва услышал треск. — Слава тебе, Господи!

Я ничего не ответила, а продолжала доски обламывать одну за другой. К этому времени совсем развиднелось и птицы запели, точно летом на утренней заре. Однако небо еще было куда темнее, чем ему полагается в этот час. Звезды все погасли, но светляки еще летали. А я все обползаю колодец на коленях и ломаю доски.

— Долорес! — стонет его голос. — Забирай деньги! Все до последнего цента! И я больше до Селены не дотронусь, Господом Богом клянусь и всеми Его ангелами! Только помоги, родная, мне вылезти!

Тут я обломила последнюю доску — она вся была под плетями ежевики — и бросила ее себе за спину, а потом посветила фонариком вниз.

Луч сразу упал на его запрокинутое лицо, и я вскрикнула. Такой белый кружок с двумя черными дырками. Мне даже почудилось, что он зачем-то себе в глаза по камню вставил. Но тут он замигал, и вижу: на меня просто его глаза смотрят. Я себе представила, что они такое видят — да ничего: только яркий круг света и в нем — черную женскую голову.

Он стоял на коленях, а его подбородок, шея и грудь рубашки залиты кровью. Когда он открыл рот и выкрикнул мое имя, оттуда опять кровью плеснуло. Падая, он все ребра переломал, и они, верно, ему в легкие впивались, точно иголки дикобраза.

Я не знала, что делать. Скорчилась на краю, чувствую, как возвращается жара — шеей, руками, ногами чувствую, — и свечу на него фонариком. Тут он вздернул руки и вроде бы заплескал ими, будто тонул, и я не выдержала. Погасила фонарик и отползла от края самую чуточку. Сижу там, скорчилась в комок, обхватила свои исцарапанные колени и дрожу вся.

— Помоги! — кричит он снизу. — Помоги! — да: — Помогиии! — А под конец: — Помогиииииииии! До-лоррр-ииссс!

Жутко это было, так жутко, что и вообразить невозможно. И продолжалось, продолжалось, пока я уж думала, что с ума сойду. Затмение кончилось, птицы перестали петь свои утренние песни, светляки кончили кружить — а может, я их просто видеть перестала. И в проливе, слышу, лодки сигналят и перекликаются, а он все не перестает. То просит и называет меня лапочкой, и перечисляет все, что сделает, если я его вытащу: построит нам новый дом и купит мне «бьюик», о котором я, дескать, всегда мечтала. А потом принимается меня проклинать и обещает привязать меня к стенке и засадить мне раскаленную кочергу между ног — полюбуется, как я на ней верчусь, и прикончит меня.

И даже попросил, чтоб я скинула ему эту бутылку «Джонни Уокера». Можете этому поверить? Просто изнывал по ней, а когда понял, что не получит ее, обозвал меня старой, грязной, рваной дыркой.

Наконец начало темнеть — по-настоящему темнеть, то есть уже полдевятого было, если не все девять. Я начала прислушиваться, но по Восточной дороге вроде бы пока ни одна машина не проехала. Хорошо, конечно, только я знала, что моя удача долго тянуться не будет.

Потом я вдруг вздернула голову и сообразила, что немножко задремала. Недолго — небо еще светлым оставалось, но светляки уже снова плясали, и сова опять заухала. Во второй раз за день это приятней звучало.

Я чуть подвинулась и просто зубами заскрипела, до того у меня руки-ноги затекли. И сразу так закололо ниже колен, хоть плачь. Зато в колодце тихо было, и я уж понадеялась, что он все-таки помер — скончался, пока я спала. И тут же услышала шорохи, постанывания и всхлипывания. Всхлипывания, они хуже всего были — значит, каждое движение его как ножом резало.