Стивен Кинг - Конец смены

Брейди сидит в своем кресле с «Заппитом» на коленях. Он не отводит глаз от экрана. Z-Мальчик достает свой «Заппит» из левого кармана широкой серой рубашки и включает его. Нажимает на иконку «Рыбалки» — и вот на демо-экране игры плавают рыбки: красные, желтые, золотые, изредка быстро проплывает розовая. Подыгрывает мелодия. И тут экран ярко вспыхивает, и эта вспышка окрашивает ему щеки и превращает его глаза в две синие пустоты.

Так и проходит почти пять минут: один сидит, второй стоит, оба смотрят на экран с рыбками и слушают тихую мелодию. Жалюзи на окне Брейди нетерпеливо тарахтят. Покрывало на кровати сползает, потом заползает обратно. Раз или два Z-Мальчик кивает, подтверждая, что что-то понял. Затем руки Брейди обвисают — и устройство из них выскальзывает. Съезжает по его худым ногам, потом проскакивает между ними и бьется об пол. Челюсть у Брейди отвисает. Веки наполовину опускаются. Под клетчатой рубашкой дыхание почти перестает ощущаться.

Z-Мальчик расправляет плечи. Чуть встряхивает головой, выключает «Заппит» и вбрасывает обратно в карман, откуда доставал. Из правого кармана достает айфон. Какой-то компьютерный знаток оборудовал его новейшими средствами защиты, а встроенный Джи-Пи-Эс выключил. В контактах нет имен, только инициалы. Z-Мальчик вызывает ФЛ.

Гудок проходит дважды, и ФЛ отвечает, пародируя русский акцент:

— Зис ис агент Зиппити-зю-зю, таварищ. Ожидаю ваш команд.

— Тебе за глупые шутки не платят!

Молчание. Затем:

— Хорошо. Без шуток.

— Мы движемся дальше.

— Мы продвинемся, когда я получу остаток своих денег!

— Вечером получишь, а сейчас надо немедленно приступить к делу.

— Короче, ясно, — говорит ФЛ. — В следующий раз поручай что-то сложнее.

Следующего раза не будет, думает Z-Мальчик.

— Смотри мне, не пересри все.

— Не пересру. Но пока капусты не увижу, работать не стану.

— Увидишь.

Z-Мальчик обрывает связь, кладет телефон в карман и выходит из палаты Брейди. Снова проходит пост дежурной сестры Рейнер, которая до сих пор погружена в экран компьютера. Оставляет свою тележку в нише, где стоит автомат с едой, и переходит в галерею. Теперь он идет бодро, пружинисто, как значительно более молодой человек.

Через час или два сестра Рейнер и другие медсестры найдут Брейди Хартсфилда полулежащим в кресле и на полу, а под ним будет лежать «Заппит». Особо волноваться не будут: пациент проваливался в полностью бессознательное состояние уже много раз и всегда из него выходил.

Доктор Бэбино говорит, что это часть перезагрузки, что каждый раз, когда Хартсфилд возвращается в сознание, он просыпается несколько здоровее, чем был. Нашему мальчику становится лучше, говорит Бэбино. Если на него посмотреть, вы не поверите, но нашему мальчику действительно становится лучше.

Да ты и половины не понимаешь, думает тот разум, который сейчас находится в теле Эла. Да ты, на хуй, и половины не понимаешь, что происходит. Но ты начинаешь понимать, Доктор Би? Да или нет?

Лучше позже, чем никогда.

— Тот, кто кричал на меня на улице, неправильно говорил, — рассказывает Барбара. — Я ему поверила, потому что мне голос сказал поверить ему, но он был неправ.

Холли хочет знать о том голосе в игре, но Барбара, может, еще не готова о нем говорить. И женщина спрашивает ее, что это был за человек и что он кричал.

— Он обозвал меня «черноватой» — как в том шоу по телевизору. По телеку это смешно, а на улице оскорбительно. Это…

— Я видела это шоу и знаю, как некоторые люди это слово употребляют.

— Но я не черноватая. И ни о ком из тех, у кого темный цвет кожи, так нельзя говорить. Ну, правда, ведь? Даже если они живут в красивом доме на красивой улице, например на Тиберри-лейн. Мы — черные, мы все время именно такие. Вы разве не понимаете, что я знаю, как на меня в школе смотрят и что говорят?

— Ну, конечно, все понимаю, — говорит Холли, на которую все время как-нибудь смотрели и что-то говорили; в школе ее дразнили «лепе-лепе».

— Учителя все говорят о гендерном равенстве, о расовом равенстве. У них с этим строго, без шуток — по крайней мере, у большинства точно. Но каждому, кто идет по коридору во время перерыва, сразу бросаются в глаза черные дети, ученики-китайцы, которые приехали по обмену, и девочка-мусульманка — потому что нас там таких десятка два и мы как щепотка перчинок, которая случайно попала в солонку.

Теперь она уже разошлась, и ее в голосе, еще слабом, звучит возмущение:

— Меня приглашают на вечеринки, но много куда не приглашают, а встречаться мне предлагали лишь дважды. Один из парней, который звал меня в кино, был белый — и там на нас все оглядывались, а кто-то нам на головы бросал попкорн. Видимо, в наших кинотеатрах расовое равенство заканчивается, когда выключают свет. А как я раз в футбол играла? Вот я веду мяч рядом с боковой линией, четко бью — и тут какой-то белый папаша в рубашке-поло кричит своей дочке: «Чего еще можно ждать от этой обезьяны!» Я сделала вид, что не услышала. Девочка типа так улыбнулась. Я хотела ее с ног сбить — вот прямо там, у него на глазах, но не стала. Проглотила это. А когда-то — в первом классе старшей школы[32] — я забыла на скамейке учебник по английскому, а когда за ним вернулась, кто-то засунул туда записку «Подружка Баквита»[33]. Это я тоже проглотила. Может несколько дней быть все в порядке, даже недель — а потом опять что-то глотай. У мамы с папой то же самое, я точно знаю. Может, у Джерома в Гарварде лучше, но, могу поспорить, даже он тоже иногда вынужден что-то глотать.

Холли пожимает девочке руку, но молча.

— Я — не черноватая, но тот голос сказал мне, что это так, потому что я не росла в многоквартирном доме, отец меня не бил, а мать не употребляла наркотики. Потому что я никогда не ела листовой капусты с кукурузниками, даже не знаю, какие они из себя. Потому что я говорю «бадминтон», а не «бамбинтон», «что», а не «шо». Потому что в Лоутауне люди бедные, а на Тиберри-лейн имеют все, что надо. У меня есть банковская карточка, хорошая школа, Джер ходит в Гарвард, но… но вы разве не видите… Холли, вы разве не видите, что я никогда…

— Ты же этого не выбирала, — говорит Холли. — Ты родилась там, где родилась, и такой, как родилась, — и я тоже. И все мы, по правде говоря. А в шестнадцать лет тебя не просили менять ничего, кроме разве одежды.

— Да! И я понимаю, что не чего стыдиться, но голос заставил меня стыдиться, почувствовать себя никчемным паразитом — и оно еще не до конца прошло. Будто у меня в голове такой след слизи. Потому что я никогда не была раньше в Лоутауне, и там так ужасно, и по сравнению с ними я и правда какая-то черноватая, и боюсь, что голос никогда меня не оставит меня в покое и отравит мне всю жизнь.

— Ты должен его задушить, — с сухой, отстраненной уверенностью говорит Холли.

Барбара удивленно смотрит на нее.

Холли кивает.

— Да. Ты должна душить в себе этот голос, пока он не умрет. Это первое для тебя дело. Если ты о себе не позаботишься, то лучше тебе не станет. А если тебе не станет лучше, ты не сможешь ничего изменить к лучшему в этом мире.

Барбара говорит:

— Я не могу просто вернуться в школу и делать вид, что Лоутауна не существует. Если я буду жить, то надо что-то делать. Маленькая я или нет, но надо.

— Подумываешь о какой-нибудь волонтерской работе?

— Я не знаю, о чем я думаю. Не знаю, что там есть для такого ребенка, как я. Но возьму и узнаю. Если это будет означать снова пойти туда, моим родителям это не понравится. Вам нужно будет помочь мне с ними, Холли. Я знаю, вам это не просто, но пожалуйста! Вы должны им сказать, что мне надо побороть в себе этот голос. Даже если я не смогу задушить его на смерть прямо сейчас, я смогу его хотя бы приглушить.

— Ладно, — говорит Холли, хотя ей это страшно. — Я это сделаю. — У нее появляется идея, и ее лицо светлеет. — Тебе надо поговорить с парнем, который вытолкнул тебя из-под машины.

— Я не знаю, как его найти.

— Билл поможет, — говорит Холли. — А сейчас расскажи мне об игре.

— Она сломалась. Ее машина переехала, я видела куски — и рада. Каждый раз, когда закрываю глаза, вижу тех рыбок, особенно розовых, за которых очки дают, и слышу эту песенку.

Барбара напевает мотив, но Холли он ничего не говорит.

Приходит медсестра, привозит еду. Спрашивает Барбару, насколько у нее болит. Холли становится стыдно, что она, прежде всего, об этом не спросила сама. Она с определенной точки зрения — очень плохой и невнимательный человек.

— Не знаю… — отвечает Барбара. — Может, баллов на пять…