Тана Френч - Ночь длиною в жизнь

— Я хочу, чтобы твоей подружкой была мама.

— Ага, знаю, — ответил я и погладил дочкины волосы, нежные, как цветочные лепестки.

Закрыв за собой дверь, я вернулся в гостиную — выяснять, кто же умер.

Сообщения и в самом деле были от Джеки, и она тараторила со скоростью курьерского поезда. Плохой знак; Джеки не спешит с хорошими известиями («Ой, ну ты ни за что не угадаешь, что случилось. Ну давай, давай, угадай, попробуй»), а с плохими — давит педаль в пол. Сейчас я имел дело с «Формулой-1».

«О Господи, Фрэнсис, да возьми ты этот чертов телефон, мне надо поговорить, я же не ради смеха звоню, возьми! Только не пугайся — это не мама, Боже упаси, она в порядке, конечно, она в шоке, да и мы все тоже, у нее, правда, сердцебиение началось, но она посидела, а Кармела ей налила бренди, и она в порядке — да, мам? Слава Богу, Кармела была тут, она обычно приходит по пятницам после магазинов, она позвонила мне и Кевину, чтобы мы пришли. Шай сказал, что не надо тебе звонить — говорит, с какой стати, но я велела ему не лезть, и правильно, и если ты дома, возьми трубку! Фрэнсис! Богом клянусь…» — Сигнал известил, что место для сообщения закончилось.

Кармела, Кевин, Шай… Господи! Похоже, вся семья слетелась в родительский дом. Значит, па; ну, к этому все шло…

— Папа! — позвала Холли из своей комнаты. — Сколько сигарет ты выкуриваешь в день?

Вкрадчивый электронный голос велел мне нажать кнопку для прослушивания следующей записи; я повиновался.

— А кто говорит, что я курю?

— Мне надо знать! Двадцать?

Для начала.

— Наверное.

Снова Джеки.

«Чертовы аппараты, я еще не закончила! Слушай, еще надо сразу сказать — это не па, он как обычно; и никто не умер, не пострадал и ничего такого — мы все в порядке. Кевин немного нервничает, но это он просто переживает, как ты воспримешь, он ужасно тебя любит, ты ведь знаешь. А может, все ерунда, Фрэнсис, только ты не дергайся, правда, — вдруг это шутка, чье-то баловство, мы ведь так сперва и подумали, хотя, конечно, ни хрена себе шуточки, извини за выражение…»

— Папа! Сколько ты занимаешься физкультурой?

Что за черт?

— Я секретный балерун.

— Не, ну сколько?

— Недостаточно.

«…И никто понятия не имеет, что теперь с этим делать, так что позвони, как только сможешь, ладно? Пожалуйста, Фрэнсис. Мобильный все время при мне».

Щелчок, гудок, крошка из голосовой почты. Вспоминая тот день, я удивляюсь, что к тому моменту ничего не сообразил — хотя бы в общих чертах.

— Папа! Сколько фруктов и овощей ты ешь?

— Полные самосвалы.

— Не-е-ет!

— Не много.

В следующих трех сообщениях — с получасовыми интервалами — содержалось практически то же самое. К последнему Джеки достигла такого ультразвука, что ее могли слышать только маленькие собачки.

— Папа!

— Секундочку, милая.

Я вышел с мобильником на балкон — над темной рекой, мутно-оранжевыми фонарями и ревущими дорожными пробками — и позвонил Джеки. Она ответила после первого гудка.

— Фрэнсис? Иисус, Мария и Иосиф, я думала, свихнусь! Где ты был?

Она притормозила примерно до восьмидесяти миль в час.

— Забирал Холли. Что случилось, Джеки?

Фоновый шум: язвительный тон Шая нисколько не изменился за все эти годы, а от звука материнского голоса у меня перехватило горло.

— Господи, Фрэнсис… Ты присядь, ладно, или налей себе бренди, ну или чего-нибудь…

— Джеки, говори уже, что происходит, не то приеду и придушу тебя!

— Тише, не гони… — Звук закрывшейся двери. — Слушай, — продолжила Джеки, неожиданно убавив громкость. — Помнишь, я рассказывала, что на три дома в конце Фейтфул-плейс покупатель нашелся? Хотел их перестроить в шикарные квартиры.

— Помню.

— Так вот, он передумал их на квартиры делить — ты знаешь, что творится с ценами на недвижимость. Он послал строителей вытащить камины, лепнину и прочее на продажу — представляешь, за эту фигню прилично платят… Вот психи, а? Сегодня начали разбирать дом на углу, ну помнишь, заброшенный?

— Номер шестнадцать.

— Точно. Разобрали камины, и в одном нашли чемоданчик.

Театральная пауза.

Наркотики? Оружие? Наличные? Джимми Хоффа?

— Не тяни, Джеки. Что там?

— Ох, Фрэнсис… Это чемоданчик Рози Дейли.

Все звуки дорожной пробки исчезли. Оранжевое свечение на небе вспыхнуло яростно и беспощадно, неукротимое, как лесной пожар.

— Не может быть, — сказал я. — С чего ты взяла? Чушь какая!

— Фрэнсис…

Ее голос был пропитан заботой и сочувствием. Окажись она рядом, я бы врезал ей от души.

— И не дави на меня! Вы с ма разводите истерику на пустом месте, и ты хочешь, чтобы я принял участие…

— Послушай, я знаю, что ты…

— Тебе не терпится меня к вам затащить, угадал? Планируешь устроить воссоединение семьи? Предупреждаю, Джеки, тут тебе не дурацкий канал «Холлмарк», со мной эти игры не проходят…

— Заткнись, придурок! — взорвалась Джеки. — Ты кем меня считаешь? В чемоданчике блузка — сиреневая, в «огурцах». Кармела говорит…

Я сто раз видел эту блузку на Рози, мои пальцы помнили каждую пуговку.

— Ну да, такие были у всех девчонок в восьмидесятые. Кармела скажет, что Элвиса на Графтон-стрит встретила, ей бы только языком чесать! Я думал, у тебя есть мозги, но…

— …а в нее завернуто свидетельство о рождении Рози Бернадетты Дейли.

Конец первого акта. Я нашел сигареты, уперся локтем в перила и затянулся как никогда в жизни.

— Прости, что накричала, — смягчилась Джеки. — Фрэнсис!

— Что?

— Ты как?

— Нормально. Слушай, Джеки, Дейли уже знают?

— Нет. Нора пару лет назад переехала куда-то в Бланчардстаун; мистер и миссис Дейли навещают ее по пятницам, внука нянчить. Мама говорит, у нее их номер записан, а…

— В полицию звонили?

— Нет, только тебе.

— Кто еще знает?

— Строители, два молодых поляка, а больше никто. Они закончили работу и пошли в номер пятнадцатый — спросить, кому вернуть чемоданчик, а в пятнадцатом студенты живут, они поляков к нам отправили.

— И ма не растрепала на всю улицу?!

— Ой, Фрэнсис, Фейтфул-плейс теперь совсем не та: половину домов занимают или студенты, или яппи; мы даже не знаем, как их зовут. Каллены еще тут, и Ноланы, и кое-кто из Хирнов, только мама не хотела им говорить, пока не сообщит Дейли. Так ведь неправильно.

— Ладно… Чемоданчик где?

— У нас, в гостиной. А что, не надо было трогать? Понимаешь, строители…

— Ничего страшного, главное — не лапайте его больше. Я скоро приеду.

Секунда молчания.

— Фрэнсис, не дай Бог, конечно, но… А вдруг Рози…

— Спокойно, пока ничего не известно. Ни с кем не разговаривайте и ждите меня.

Я нажал кнопку отбоя и обернулся посмотреть в квартиру. Дверь комнаты Холли была по-прежнему закрыта. Я докурил сигарету одной марафонской затяжкой, отшвырнул окурок, закурил новую и позвонил Оливии.

Она даже не поздоровалась.

— Фрэнк, не сейчас. Ни в коем случае.

— Оливия, у меня нет выбора.

— Ты просил каждые выходные. Ты умолял. Если тебе не надо…

— Надо. Но сейчас — особый случай.

— У тебя все особые. Отдел протянет без тебя пару дней, Фрэнк. Не такой уж ты незаменимый.

Для любого со стороны ее голос показался бы легким и естественным, но Оливия была в ярости. Звон ножей и вилок, дружные взрывы смеха; что-то похожее, прости Господи, на фонтан.

— Это не работа, — сказал я. — Это семейное.

— Ну конечно. И разумеется, никакого отношения к тому, что у меня четвертое свидание с Дермотом?

— Лив, я с огромным удовольствием испорчу твое четвертое свидание с Дермотом, но ни на что не променяю время с Холли. Ты же меня знаешь!

Короткая подозрительная пауза.

— А что за семейный переполох?

— Понятия не имею. Позвонила Джеки, вся в истерике, она у родителей, толком ничего не рассказывает. Мне срочно надо туда.

Снова пауза.

— Ладно. Мы в «Котери». Привози ее сюда, — с усталым вздохом произнесла Оливия.

Шеф-повар «Котери» ведет собственное телешоу, и все воскресные газеты поют ему дифирамбы. Давно пора выжечь это поганое гнездо.

— Спасибо, Оливия. Я заберу ее позже: вечером или завтра утром. Созвонимся.

— А это уж как у тебя получится, — ответила Оливия и отключилась.

Я выбросил сигарету и пошел в квартиру — продолжать бесить женщин моей жизни.

Холли сидела скрестив ноги на моей кровати, с компьютером на коленях и с озабоченным видом.

— Солнышко, — начал я, — у нас проблема.

Она ткнула пальцем в ноутбук.

— Папа, посмотри.

На экране большими лиловыми буквами в окружении множества прыгающих картинок было написано: «ВЫ УМРЕТЕ В 52 ГОДА». Похоже, ребенок расстроился всерьез. Я сел на кровать и забрал дочку вместе с компьютером к себе на колени.