Стивен Кинг - Долорес Клэйборн

«Молодец, — сказала я ей. — Если понадобится помощь, звони мне».

Гейл засмеялась:

«Не беспокойся. Ты на той неделе вымоталась, и миссис Донован это знает. Поэтому до завтра она тебя и на порог не пустит».

«Ладно, — тут я сделала небольшую паузу. Она думала, что я скажу «до свидания», но я вместо этого спросила: — Ты не видела там Джо?»

«Твоего Джо?»

«Ага».

«Нет… Он тут никогда не бывает. А почему ты спрашиваешь?»

«Он не приходил ночевать сегодня».

«О, Долорес! — в голосе у нее появился интерес. — Пьет?»

«Наверное, — сказала я с деланным безразличием. — Это не в первый раз, так что я не очень волнуюсь. Вернется; дерьмо не тонет».

Я положила трубку, решив, что на сегодня хватит.

На ланч я сделала тосты с сыром, но есть не могла. От запаха сыра и жареного хлеба меня мутило, и я выпила две таблетки аспирина и легла. Проснулась я уже в четыре и решила посеять еще немного семян. Я позвонила тем друзьям Джо, у кого были телефоны, и спросила, не видели ли они его. Объяснила, что он не приходил ночевать и я начинаю беспокоиться. Конечно, они его не видели, и все расспрашивали меня, но я сказала что-то только Томми Андерсону, может быть, потому, что Джо вешал ему лапшу на уши насчет того, как он меня «воспитывает». Я сказала, что у нас с Джо вышел спор и он совсем спятил и побил меня. Я позвонила еще кое-кому вечером, и слухи начали распространяться.

Ночью я спала плохо; мне снились кошмары. В одном из них Джо стоял на дне колодца и смотрел на меня черными глазами-углями. Он говорил, что ему одиноко, и умолял меня прыгнуть к нему за компанию.

Другой был еще хуже — о Селене. Ей было только четыре года, и она носила розовое платье, которое ей купила бабушка как раз перед смертью. Селена вышла во двор с моими ножницами в руках, я хотела их у нее забрать, но она покачала головой. «Я виновата и себя накажу», — сказала она и вдруг отрезала себе этими ножницами нос. Он упал в пыль между ее черными лакированными туфельками, и я закричала. На часах было четыре, но больше я так и не спала.

В семь я опять позвонила Вере. На этот раз подошел Кенопенски. Я сказала, что не могу прийти, пока не узнаю, где мой муж, который уже две ночи не ночевал дома.

В конце разговора Вера сама взяла трубку и спросила, что случилось.

«Я потеряла своего мужа», — сказала я.

Она несколько секунд молчала, и я понятия не имела, о чем она думает. Потом она сказала, что на моем месте не стала бы об этом переживать.

«Ну, — сказала я, — все же у нас трое детей. Я подойду попозже, если он найдется».

«Ладно, — сказала она, и потом: — Тед, ты еще здесь? Иди куда-нибудь. Есть у тебя какая-нибудь работа?»

«Да, Вера», — и он повесил трубку.

Она опять помолчала, потом спросила:

«Может, с ним что-нибудь случилось?»

«Да, — сказала я. — Я бы этому не удивилась. Он последние недели много пил, а когда я перед затмением сказала ему о деньгах, он чуть меня не задушил».

«Неужели? — спросила она. — Что ж, желаю удачи, Долорес».

«Спасибо, Вера».

«Если я смогу чем-нибудь помочь, звони».

«Спасибо».

«Не за что, — сказала она. — Я просто не хотела бы потерять тебя. В наше время трудно найти прислугу, которая не заметает грязь под ковер».

Не говоря уже о прислуге, которая кладет коврики нужной стороной, подумала я, но промолчала, конечно. Я попрощалась с ней, подождала еще полчаса и позвонила Гаррету Тибодо. Тогда у нас не было шерифа; Гаррет был на острове констеблем с 1960-го, когда Эдгара Шеррика хватил удар.

Я сказала ему, что Джо не ночевал дома уже две ночи и я волнуюсь. Гаррет казался сонным — похоже, он не успел еще выпить утренний кофе, — но сказал, что свяжется с материком и попробует позвонить нескольким людям.

Наверняка, это были те же, кому я уже звонила, но я ему это не сказала. Закончил он пожеланием, чтобы Джо вернулся домой к обеду. Как же, старый хрыч, подумала я, вешая трубку, — после дождичка в четверг. У него хватило ума петь «Янки Дудл», но не думаю, чтобы он хотя бы помнил слова.

Они искали его целую неделю, и я чуть с ума не сошла. Селена приехала в среду. Во вторник я позвонила ей и сказала, что отец пропал, и она тут же отправилась домой. Мальчишек я не стала трогать — мне и с Селеной хватало хлопот. В четверг она подошла ко мне на огороде и начала:

«Мама, скажи мне одну вещь».

«Да, дорогая», — сказала я, но уже знала, о чем она спросит, и все во мне куда-то опустилось.

«Ты сделала с ним что-то?»

Внезапно ко мне вернулся мой сон: Селена в детском розовом платьице, отрезающая себе ножницами нос. И я взмолилась: «Господи, помоги мне солгать моей дочери! Я никогда не попрошу тебя больше ни о чем, но помоги мне солгать ей, чтобы она поверила мне».

«Нет, — сказала я. — Он был пьян и душил меня так, что остались эти вот синяки, но я ничего ему не сделала. Я только ушла, потому что боялась оставаться. Ты не будешь меня винить? Ты ведь знаешь, что его можно бояться».

Она кивнула, но продолжала смотреть мне в глаза. Глаза ее были темнее, чем я помнила раньше, — темно-голубыми, как океан в бурю. Я все еще видела перед собой лязгающие ножницы и кончик носа, падающий в пыль. Я думаю, Бог помог мне наполовину, как это обычно и бывает. Мне больше не приходилось лгать Селене, но поверила ли она мне? Вряд ли. Тогда я увидела в ее глазах сомнение, и с тех пор оно так и не исчезло.

«Все, в чем я виновата, — продолжала я, — это в том, что купила ему бутылку виски, чтобы задобрить его».

Она посмотрела на меня еще, потом подхватила пакет с огурцами, который я держала.

«Ладно, — сказала она. — Я помогу тебе».

Больше мы об этом не говорили. Она так же помогала мне, как и раньше, но между нами снова возникло отчуждение. А когда в семейной стене появляется трещина, в нее скоро входит весь мир. Она звонит и пишет мне аккуратно, как часы, но мы чужие. То, что я сделала, я сделала прежде всего из-за нее, а не из-за парней или из-за тех денег. Я убила его, чтобы спасти ее, и это стоило мне ее любви. Иногда мне даже становится смешно, когда я думаю об этом.

Тем временем Гаррет Тибодо и его приятели все никак не могли найти Джо. Я бы с удовольствием оставила его там, где он лежал, до самого Страшного Суда, но деньги в банке были записаны на него, а я не могла ждать семь лет, пока его объявят умершим. Селене нужно было идти в колледж раньше.

Наконец кто-то додумался, что он мог уйти в лес и там куда-нибудь упасть. Гаррет говорил, что это он придумал, но я ходила с ним в школу и не очень этому верю. Во всяком случае, он сколотил отряд человек из сорока, и в субботу утром они отправились на поиски.

Они выстроились в шеренгу и обошли остров от восточного мыса до нашего участка. Я видела в окно, как они подошли с шутками и смехом к кустам смородины, и там смех вдруг оборвался.

Я стояла у двери, смотрела, как они бегут ко мне, и сердце у меня ушло в пятки. Помню, я подумала, что хоть Селены нет дома — она пошла к Лори Лэнгилл, — и порадовалась этому.

Потом, конечно, было вскрытие — в тот же день, когда его нашли, и тогда же, ближе к вечеру, Джек и Алисия Форберт привезли мальчишек. Пит плакал, но я думаю, он не понимал толком, что случилось с его отцом. Джо-младший понял, и я боялась, что он задаст мне тот же вопрос, что и Селена. Но он спросил меня совсем о другом.

«Мама, если бы я обрадовался его смерти, Бог послал бы меня в ад?»

«Джо, человек не может скрыть свои чувства, и Бог это знает», — ответила я.

Тогда он заплакал и сказал то, от чего мне стало очень больно.

«Я пытался любить его, — сказал он. — Всегда пытался».

Я прижала его к себе и обняла. Я сама могла бы заплакать, но не могла позволить себе такой роскоши, пока дело не закончилось.

Следствие назначили на вторник, и Люсьен Мерсье, который держал тогда единственное на острове похоронное бюро, назначил похороны на среду. Но в понедельник Гаррет позвонил мне и попросил зайти к нему в офис. Этого звонка я ждала и боялась, но не идти было нельзя, поэтому я попросила Селену накормить парней обедом и пошла. У Гаррета сидел Джон Маколифф, и, хотя я могла это предвидеть, сердце у меня и сейчас колотится, когда я об этом вспоминаю.

Маколифф был тогда медицинским экспертом графства. Он умер три года спустя, когда в его «фольксваген» врезался снегоочиститель. После него экспертом стал Генри Брайертон, и если бы он в 63-м сидел передо мной, я бы не боялась — он был только чуточку поумней Гаррета Тибодо. Но у Джона Маколиффа ум был, как луч прожектора.

Он был настоящий шотландец и попал в наши края после второй мировой. Я думаю, он стал гражданином США, раз работал на такой должности, но говор у него оставался странным. Впрочем, мне было все равно, американец он или китаец.