Этюд на холме - Хилл Сьюзен Susan Hil

Лицо Саймона Серрэйлера смотрело на нее из холодных вод реки. Его изящные кисти, пряди невероятно светлых волос, движение его головы, с которым он повернулся к ней и потом опустил взгляд, въелись в ее память и затмили собой все остальные образы, все мысли.

Фрею передернуло.

Для тебя, со всей возможной любовью и преданностью, от Меня.

В эту долю секунды она осознала, что значила эта записка Анджелы Рэндалл; она была уверена, что наконец смогла залезть в голову этой женщины, понять ее. Анджела Рэндалл, женщина средних лет, живущая бесплодной одинокой жизнью, влюбилась; влюбилась, возможно, безответно, возможно, не в того человека, и была явно в плену у этой любви. Женщины в таких ситуациях часто бездумно покупают дорогие подарки объектам своей любви, не заботясь о том, могут ли себе это позволить, и не придавая значения тому, что этому подарку могут быть не рады.

Фрея ощутила острый приступ сочувствия к этой женщине и абсолютную уверенность в том, что была права.

Однажды ты мне сказала, что приходила в больницу в надежде увидеть, как я хожу там «как настоящий доктор». Ты прождала почти три часа, но ни одна из проходивших мимо фигур в белых халатах не оказалась моей, так что в итоге ты сдалась и вернулась домой разочарованная. Ты не знала, что студенты все равно занимаются в другом здании и почти никогда не надевают белые халаты, потому что в основном ходят на лекции, делают конспекты и носят спортивные куртки. Но ты хотела увидеть меня, потому что знала, что, если это случится, ты правда поверишь, что я действительно здесь учусь, что я настоящий студент-медик. Тогда ты сможешь мною гордиться, а белый халат станет символом этой гордости. Когда я действительно начал носить его каждый день, ты и представить себе не могла, как я сам им гордился.

В течение первых нескольких месяцев я чувствовал себя будто маленький ребенок, который только проснулся с утра и понял, что сегодня – день его рождения, и мне надо было буквально щипать себя, чтобы поверить, что все происходящее – не сон. Я еще много недель никак не мог поверить, что я действительно добился того, чего желал и ради чего трудился с того самого дня, как мне зашили губу в больнице после укуса собаки, которую я так ненавидел.

Лекции по медицине были довольно интересные, но, посещая их, я как будто бы снова оказывался в школе, и мне хотелось, чтобы побыстрее началась настоящая медицинская практика. Я хотел надеть свой белый халат. Я хотел посмотреть, как проводится хирургическая операция, стоя рядом с хирургами и анестезиологами в перчатках и масках.

Когда нас впервые привели в секционную и я увидел на столах трупы, каждый из которых предназначался для небольшой группы студентов, я чуть не потерял сознание, но не от шока или отвращения, как некоторые другие, которые, извинившись, вышли из помещения; я чуть не лишился чувств от возбуждения, из-за которого у меня даже затряслись руки, так что мне пришлось спрятать их за спиной. Эта комната с этими телами, этими инструментами, в которой стоял запах формальдегида и антисептика, перекрывавший запах разложения, была именно тем местом, куда я так долго хотел попасть, именно она была центром моих мечтаний и венцом многолетней работы. Я так и не забыл того восторга, чувства страшного возбуждения; ощущения всемогущества. Тела в кабинете для вскрытия были так далеки от живого состояния, что сложно было поверить, что они когда-то вообще имели отношение к жизни. Их плоть не обладала живыми цветами, она была цвета шпатлевки. Когда ты режешь что-то живое, оно кровоточит, и свежая, рубинового цвета кровь брызжет из вен, но когда ты погружаешь скальпель в тело трупа на столе для вскрытия, оно не отвечает тебе с такой живостью. Очень скоро разрезание плоти, сухожилий и мускулов, вскрытие желудка, сердца и легких, удаление печени и почек, разматывание ярдов за ярдами кишок становится рутиной. А еще это начинает казаться совершенно невинной процедурой, будто с тем же успехом тело могло быть сделано из пластика или резины. Это помогает учиться, и для начинающего хирурга ничто не может заменить работу с настоящими человеческими тканями.

Но все же это были тела, которые, возможно, были мертвы уже очень давно. Кем они были? Откуда они взялись? Какой жизнью жили? Такие вопросы задавать было не принято. Отчего они умерли? В каком состоянии их органы и что это может нам сказать о состоянии их здоровья и возрасте? Вот какие вопросы нас приучали задавать, и ответы на них мы должны были находить, скрупулезно разбирая труп кусочек за кусочком собственными руками. В каком положении мышцы, как расположена печень по отношению к селезенке, где находятся главные артерии, названия которых мы, может быть, и знали наизусть, вычитав в медицинских справочниках, но которые до этого момента еще ни разу не видели?

Через пару недель все это казалось прозаичным, и мне стало неинтересно. Многие другие студенты настолько привыкли к мертвым телам, что начали придумывать с ними разные шутки. Это приводило меня в ужас. Они относились к ним с неуважением, и это всегда казалось неправильным. Мертвое тело заслуживает уважения вне зависимости от того, какое отношение у нас сложилось к той живой душе, которая когда-то в нем обитала. Я был шокирован, когда однажды утром зашел в секционную и обнаружил, что один из моих одногруппников использует кишку в качестве скакалки.

Я навсегда сохранил любовь к секционным. Теперь ты это знаешь. Но этого было недостаточно.

Я очень усердно учился. Химические формулы, психологические теории, список заболеваний с их причинами и симптомами надежно хранились в толстых учебниках, из которых их надо было извлечь и поместить в свою память, и для меня это было тяжело. Но я никогда не сдавался. Ты пожертвовала всем, чтобы я получил эту возможность, и я никогда этого не забывал, а ты?

Кроме этого, меня подстегивали мысли о том, что будет дальше.

Секционная была началом. После нее мне стала придавать силы надежда попасть в операционную, посмотреть на настоящую работу хирурга с живыми телами, в которых билось сердце, сокращались легкие и кровь в которых все еще бежала, пульсируя, по эластичным венам.

Удивительно, но тогда я совсем мало думал о морге и о том, какое он может произвести на меня впечатление. Я был даже не уверен, будут ли нас туда водить и когда, и что мы там вообще будем делать.

Как бы мне хотелось, чтобы ты поняла, что я почувствовал в тот момент, когда прошел через вращающиеся пластиковые двери в это ярко освещенное, выложенное белым кафелем помещение! Я задал преподавателю вопрос, связанный с посмертным обследованием, и меня послали сюда, чтобы я понаблюдал за одним из них.

Наверное, для всех, кто изучает медицину, наступает решающий момент, который показывает им, куда дальше будет двигаться их судьба; для акушеров это первый крик ребенка, для офтальмологов – восторг от возможности вернуть человеку зрение, для психиатров это беседа с пациентом, которого признали безумным, когда появляется вера, что можно достучаться до этого человека, прикоснуться к его разуму и вернуть его в норму.

Мой решающий момент наступил в морге.

Пятнадцать

– Не надо мне идти на прием, со мной все в порядке, разве нет?

– Ты пойдешь – даже если мне придется отпрашиваться с работы и тащить тебя туда самой, – Сэнди Марш резко отдернула одеяло, и тело Дебби оказалось беззащитным под морозным утренним воздухом. – Доктор Дирбон была очень добра, что проделала такой долгий путь, чтобы добраться сюда и привести тебя в нормальное состояние… могло случиться все что угодно, ты могла умереть.

– Да не умерла бы я.

– Давай вставай и пошли. Ты не можешь прогулять прием, и нельзя заставлять доктора ждать. Вода в чайнике уже вскипела, и я положила хлеб в тостер. Тебе, по-моему, нужен не сосед, а воспитатель.