Джеффри Форд - Год призраков

Как-то вечером Джим позвал Мэри в нашу часть подвала. Мы услышали, как она разговаривает сама с собой, а потом занавеска, разделяющая две половины, сдвинулась. Мэри сделала шаг на нашу сторону, но ближе подходить к щиту не стала.

— Ты знаешь наш план? — спросил Джим.

— Ну, — подтвердила Мэри.

Я рассмеялся.

Джим хлопнул меня по руке и велел заткнуться.

— Мы хотим, чтобы ты сказала нам, где сейчас бродяга, — начал Джим, подняв бывшего солдатика с руками-булавками и светящимися глазами. — Покажи нам, — попросил он, протягивая ей фигурку.

Мэри покачала головой.

— Пока не могу.

— Да брось ты.

— Никаких комментариев, пока не будет исчерпан лимит времени.

Мы рассмеялись, потому что она украла эти слова из какой-то серии старого «Супермена».

— Что ты хочешь этим сказать?

Мэри повернулась, как робот, и прошла мимо нас к лестнице.

В тот день, когда я обнаружил сырную голову в кухонном мусоре, мы получили табели с отметками. До Рождества оставалось около недели, и Крапп мне напакостил. Вручая мне табель, он покачал головой. Там стояли неуды по арифметике и обществоведению, да и с остальными предметами все было не ахти. После долгого пути из школы я вошел в дом, чуть не плача. Джим ждал меня и тут же попросил показать ему табель. Взглянув мельком на отметки, он улыбнулся:

— Ты хорошо поработал. Тебе прямая дорога в Гарвард.

— А у тебя что?

— У меня только один неуд. Остальные — твердые С.[46]

— Вот подожди — родители придут домой.

— Да не волнуйся ты. Скажи, что Крапп тебя просто ненавидит. Они на это купятся.

Но они не купились. Даже у Мэри, которая столько времени проводила в своей вымышленной школе, табель оказался паршивенький. Было много крика. Отец с красным лицом тыкал мне пальцем в грудь и говорил, что теперь я буду учиться арифметике у него. Джим сидел тихонько и только кивал. Когда все закончилось, нас отправили спать. Мэри пошла к себе по коридору, а я, осушив слезы, потопал вверх по лестнице следом за Джимом. Мы разошлись по своим комнатам. Перед тем как я закрыл дверь, Джим прошептал: «Эй». Я повернулся. Он резко присел на корточки, кряхтя и корча рожи. Рука его устремилась назад и прошлась по промежности. Потом на пол, между его ног, упал табель. Джим встал, вздохнул и закрыл дверь.

Снежный шар

Через два дня после Рождества разбушевалась метель. Оттепель закончилась, и мы все собрались на кухне, устроившись на лежанках из диванных подушек. Духовка была включена, а ее дверца открыта. Мама повесила одеяла на входах в гостиную и столовую. У Мэри, Джима и мамы был грипп: завернутые в одеяла, они кашляли и температурили. Отец сидел в холодной столовой, пил кофе и читал старую газету. Вдруг он окликнул меня.

— Иди-ка наверх и оденься потеплее. Если будешь сидеть здесь со мной, то, может, не заразишься от них. — Изо рта его шел пар. — А то пойди к Бабуле и Деду — у них включен электрообогреватель.

Я кивнул и пошел мимо него к лестнице. Краем глаза я увидел выходящее на улицу окно — ту его часть, что не была закрыта рождественской елкой: стена снега поднималась выше верхнего края стекла. Ветер, завывая, гулял вокруг дома.

— И сколько ж его навыпадало? — спросил я.

Отец повернулся к окну гостиной.

— Пару часов назад по радио передавали — пять футов. Но вокруг домов намело аж до крыш. Серьезный снегопад.

У себя в комнате, стуча от холода зубами, я натянул на себя сколько мог пижам, рубашек и брюк, надел носки и кроссовки, хотя обычно дома их не носил. За моим обледеневшим окном, перед домом, виднелся белый холм, понижавшийся футов до четырех где-то посередине между домом Фарли и нашим. Улицы видно не было, угадывались только крыши на противоположной стороне. Нас словно закупорил ветер внутри снежного шара.

Когда я спустился по лестнице, мама курила на другом конце обеденного стола; ее трясло, несмотря на шаль, накинутую поверх халата.

— Нам нужен аспирин — взрослый и детский, замороженный апельсиновый сок, пачка сигарет. Винный вряд ли открыт, но если они работают, возьми полгаллона, — сказала она.

Отец сидел, ссутулившись, за столом и записывал за ней огрызком карандаша на почтовом конверте.

— Заметано, — сказал он.

— А как ты выйдешь на улицу? — спросила мама.

— Я мог бы выйти через заднюю дверь. Но, судя по всему, чтобы добраться до дороги, придется продираться через сугроб перед домом. А там футов двенадцать снега. Самое главное — выйти на дорогу, там все будет в порядке. Я ночью слышал, как раза два проехала уборочная машина.

— Через переднюю дверь не выйти.

— А я и не собираюсь. Выберусь через окно наверху. А там лягу на пузо и — брассом до самой улицы, — улыбнулся отец и, закурив, добавил: — Вот через минуту и пойду.

— А как ты вернешься?

— Подумаю об этом потом.

После этого отец повернулся ко мне и сказал:

— Сходи к Бабуле и Деду, узнай, не нужно ли им чего.

Я отправился к старикам — ну и тепло же было у них! Кольца маленького нагревателя светились ярко-оранжевым цветом. Дед, закинув назад голову, похрапывал на кресле в углу, а Бабуля расположилась на диване с подносом и книжкой-раскраской.

Подняв на меня глаза, она сказала:

— Быстро закрой дверь.

Я закрыл и подошел к ней посмотреть, что за картинку она раскрашивает. Оказалось, что это тореадор. Правда, Бабуля вылезала за линии, но цветовые пятна уже складывались в изображение.

— Здорово, — одобрил я и спросил, не нужно ли ей чего в магазине.

— А кто туда пойдет в такую метель?

— Папа пойдет. Он вылезет через окно наверху.

Через несколько минут отец, одетый в куртку, перчатки и черную вязаную шапочку Джима, повел Бабулю, маму и меня на второй этаж, в комнату Джима. Там он стал отодвигать от окна письменный стол и стул. Я выглянул наружу и увидел, что снег достает до кромки крыши. Отец сначала вытащил зимнюю раму, а потом поднял до конца наружную. В комнату ворвались снег и ветер, и мы отпрянули от окна. Отец сказал:

— Если я провалюсь, кинете мне канат, — и, рассмеявшись, стал вылезать наружу.

Мама, Бабуля и я сгрудились у окна, ветер швырял снег нам в лицо. Отец пополз по наклонной крыше, добрался до края и лег на живот. Затем он осторожно перекатился на снег и сразу провалился фута на два.

— Боже мой! — воскликнула мама.

— Он любит стихию, — сказала Бабуля.

Отец стал пробираться к улице, очень медленно, и я подумал, что сугроб может поглотить его в любую секунду. На полпути он остановился и замер.

Мама крикнула ему:

— Как дела?

— Тут все колышется маленько.

Он двинулся дальше, а приблизившись вплотную к улице, встал на четвереньки, пополз быстро, как краб, и скрылся из вида. Не знаю, слышал ли он нас, но мы ему похлопали. Сильный порыв ветра отбросил нас от окна. Мама шагнула вперед, преодолевая сопротивление ветра, и со стуком закрыла окно. Комната сразу погрузилась в полную тишину.

— На улице уже так темно, — сказала Бабуля.

Мы спустились по лестнице, и мама вернулась на кухню, а мы с Бабулей пошли на ее половину. Она включила для меня телевизор и занялась своей раскраской, а я смотрел кино про Геракла, убрав звук. Прошлой ночью я плохо спал, потому что на кухне все кашляли и ворочались. От усталости и тепла меня сморило. Когда я немного спустя проснулся, Бабуля уже убрала краски и теперь готовила свиную отбивную в своей маленькой духовке. В телевизоре Геракл поднимал громадный камень. Дед проснулся и читал журнал. Увидев, что я тоже не сплю, он кивнул на телевизор со словами:

— Не нужно тебе смотреть эту дрянь. Лучше почитай журнал. Это познавательно. Видишь?

Он повернул журнал так, чтобы мне была видна страница, на которой он остановился. Текста там не было — только фотография голой женщины на коленях кого-то в костюме гориллы. Меня бросило в краску. Бабуля повернула голову и рассмеялась.

— Убери это, — сказала она.

Дед закрыл журнал и бросил на пол рядом со своим креслом.

После ланча Дед вытащил свою недоделанную работу. Я сидел рядом с ним за кухонным столом, а он собирал из пластмассового конструктора две фигуры — с одной стороны маленькой платформы расположился неандерталец, а с другой — человеческий скелет. Пещерный человек был уже готов и стоял, одетый в леопардовую шкуру, с дубинкой в руке. Дед работал теперь над грудной клеткой скелета, приклеивая одну за другой тонкие кости, а я держал череп, двигая нижнюю челюсть. Перед нами то и дело мелькала Бабуля, которая совершала свой ежедневный моцион — сто прогулок из кухни в гостиную и обратно.

Пока мы работали, Дед прихлебывал из стакана «Олд грэнд-дэд» и рассказывал мне об одном из своих морских похождений. Его корабль шел к побережью Италии, и они должны были зайти в порт. Стоял великолепный ясный день. Светило солнце.