Избранное. Компиляция. Книги 1-14 (СИ) - Симмонс Дэн

— Хан («Да»).

Он обнял ее там, в осиновой роще, над новым озером, и они танцевали до поздней ночи.

Когда Паха Сапа уходит с работы в пять вечера, он уже не видит белых ореолов вокруг его товарищей по работе, но у него начинается пульсирующая головная боль и, как следствие, во время спуска по пятистам шести ступеням — головокружение.

Наверху все готово к завтрашнему торжеству, кроме пяти демонстрационных зарядов. Никому не разрешат завтра утром подниматься на скалу, кроме Паха Сапы, который и установит детонаторы. Небольшую бригаду допустят наверх, чтобы повесить флаг на стрелу и подготовить оснастку над головой Джефферсона. Остальная часть завершающей утренней подготовки будет проводиться на горе Доан, где соберутся пресса и толпы важных персон.

Борглум вернулся и отводит в сторону рабочих, которые должны закрепить флаг на следующий день, — он явно собирается дать им последние указания. Паха Сапе последние указания не нужны, и он незаметно проскальзывает на парковку, заводит мотоцикл Роберта и следует в облаке пыли за спешащими домой по горной дороге рабочими.

Он проезжает треть пути вниз по склону, и тут ему приходится свернуть в лес, где он соскакивает с седла, опускается на четвереньки и выблевывает обед. После этого головная боль вроде бы уменьшается. (Паха Сапа, который так долго справлялся с самыми разными болями, не испытывал ничего подобного с того момента, когда шестьдесят лет назад кроу по имени Кудрявый чуть не расколол его череп прикладом ружья.)

Приехав домой, Паха Сапа греет воду для еще одной горячей ванны, чтобы уменьшить боль и обрести большую гибкость, но в итоге засыпает прямо в ванне. Просыпается он в холодной воде, за окном темно. Он в ужасе вздрагивает… Неужели он проспал? А что, если Мьюн отправился в какой-нибудь кабачок, когда Паха Сапа не приехал за ним в назначенное время?

Но сейчас всего четверть десятого. Теперь дни стали короче. Когда Паха Сапа вытирается, глядя, как вода вихрем уходит из ванны, ему кажется, что уже наступила полночь.

Он и думать не может о еде, но берет несколько сэндвичей, кладет их в старый холщовый мешок — судок он брать не хочет. Он понимает, насколько это глупо и сентиментально, — он готов быть разорванным на куски, но хочет при этом сохранить судок, в который когда-то укладывала ему обед Рейн. Глупо, глупо, думает он и качает раскалывающейся от боли головой. Но оставляет сэндвичи в холщовом мешке.

Он заезжает на старую кистонскую кузню, превращенную теперь в единственную бензозаправку, и Томми, местный дурачок, заливает бензин в маленький бак мотоцикла. Будет глупо, если теперь его заговор не удастся из-за того, что у него кончится бензин.

Поднимаясь по склону, чтобы забрать Мьюна (чей «форд» модели Т пал в этом году после множества пьяных столкновений с деревьями и камнями, и теперь Мьюн в смысле поездок целиком и полностью зависит от своих таких же, как он, безработных пьяниц-приятелей), Паха Сапа думает, что теперь его заговор (он только недавно начал думать об этом как о заговоре, но это именно заговор — Пороховой заговор![118] — решает его усталый мозг) зависит от Мьюна Мерсера. Если Мьюн ушел со своими идиотами-друзьями, больше веря в виски в субботу вечером, чем в пятьдесят долларов воскресным утром… если он ушел, то заговор Паха Сапы провалился. Он просто не сможет поднять ящики с динамитом из ствола в каньоне на вершину, а потом разместить их на торце скалы без помощи по крайней мере одного человека, который будет стоять за рычагами лебедки.

Но Паха Сапа столько бессонных ночей провел в поисках способов, которые позволили бы ему сделать это в одиночку. Если Мьюна нет дома, то Паха Сапа знает: он целую ночь будет таскать эти ящики с динамитом из каньона в долине, а потом вверх по пятистам шести ступеням, по одному ящику за раз, а потом, если понадобится, то даже без оператора лебедки сумеет подняться в люльке. Но еще он знает, что, даже если у него и хватит сил, ночь для такого плана коротка.

А значит, все опять-таки зависит от Мьюна Мерсера. Паха Сапа обнаруживает, что напевает молитву шести пращурам, просит, чтобы они помогли ему в этом одном, не зависящем от него. Молитва напоминает Паха Сапе, что до завтрашнего полдня он должен сочинить свою песню смерти.

Как это ни невероятно, но Мьюн в назначенное время чудесным образом оказывается на месте — он ждет снаружи и даже относительно трезв.

Проблема теперь состоит в том, чтобы усадить этого великана в маленькую коляску, — в конечном счете Мьюн усаживается и выглядит как огромная пробка в крохотной бутылке, — а потом преодолеть с такой дополнительной нагрузкой последнюю милю дороги на гору Рашмор. Когда и это чудо происходит, Паха Сапа отводит мотоцикл по пустой парковке в тень под деревьями. Луна сегодня поднялась раньше и стала еще круглее.

— А чего это ты паркуешься здесь, под деревьями?

Мьюн морщит свой громадный лоб.

— На тот случай, если пойдет дождь, конечно. У меня нет чехла для мотоцикла или коляски.

Мьюн поднимает взгляд на небо, по которому плывет всего несколько облачков. За пять недель не выпало ни капли дождя. Но он неторопливо кивает, мол, понятно.

Сейчас всего одиннадцать часов, и из студии скульптора доносится музыка. Паха Сапа идет с Мьюном к основанию лестницы, и гигант опять начинает артачиться.

— Эй, я ненавижу эту долбаную лестницу. Мы что, не можем запустить канатную дорогу?

Паха Сапа легонько подталкивает Мьюна.

— Ш-ш-ш. Ты что, забыл — мистер Борглум хочет устроить сюрприз? Мы не должны пользоваться силовым оборудованием. Ты должен подняться до лебедки Зала славы — крутить барабан сегодня придется вручную, помнишь? — а я обойду вокруг и поднимусь в каньон. Ты мне спустишь трос… у меня там все крюки и оснастка. Когда поднимешь ящики с фейерверком, сложишь их рядом с сараем. Только смотри, осторожно. Шоу нам нужно к приезду президента завтра, а не для нас двоих.

Мьюн крякает в ответ и начинает неторопливо подниматься по лестнице. Паха Сапа морщится: на грохот подкованных ботинок Мьюна может прибежать Борглум или еще кто-нибудь — проверить, что это за шум.

Следующие часы проходят как во сне.

Паха Сапе нечего делать, пока ящики с динамитом поднимаются наверх, и он просто стоит внизу в смещающемся сплетении лунного света и лунной тени, глядя вверх, на черный силуэт лебедочной стрелы и сарая, боясь, что Мьюн в любую минуту передумает или обнаружит, что в ящиках, на которых наспех накарябано: «Внимание — фейерверки! Обращаться с осторожностью!», на самом деле динамит, и убежит. Но этого не происходит.

Наконец последний ящик и брезент подняты, тонкий тросик спускается в последний раз. Паха Сапа светит фонариком в туннель Зала славы, чтобы еще раз убедиться, что он ничего там не оставил, потом прицепляет к тросику люльку, садится в нее и с облегчением вздыхает, когда Мьюн начинает поднимать его на высоту в триста футов.

Следующие пять часов работы на гигантских головах еще больше похожи на сон.

Обычно если бурильщику или взрывнику нужно переместиться горизонтально вдоль стены утеса, как это приходится делать в эту ночь Паха Сапе, то для этого существует подсобник, который сидит себе, обвязанный ремнями безопасности, где-нибудь на лбу головы над бурильщиком или взрывником. Работа у него — не бей лежачего, потому что ему всего-то и нужно передать оператору лебедки наверху, что требуется. После этого подсобник высовывает голову, чтобы проверить, добрался ли рабочий внизу до нужного места, при этом ремни безопасности надежно удерживают его: один трос уходит в лебедочную, другой зафиксирован на стреле, что нередко выглядит довольно комично, потому что он может стоять почти горизонтально, ногами упираясь в гранит и глядя прямо вниз, при этом он выкрикивает указания оператору лебедки, который перемещает невидимого ему рабочего.

В эту ночь никаких подсобников нет.

Паха Сапа объяснил новую методику Мьюну десять раз, но, прежде чем скрыться за кромкой волос Джорджа Вашингтона, повторил все снова.