Усадьба Сфинкса - Константин Александрович Образцов

и оказались в столь же обширном холле. Пол здесь был выложен шахматной плиткой, в углах справа и слева чернели разверстые пасти двух огромных каминов, а на стене висел старинный телефонный аппарат. Входная двустворчатая дверь была не застекленной, но напоминала ворота настоящего замка, из мореного дуба и окованные железом. Две лестницы, плавно закругляясь, уводили наверх.

Холл второго этажа оказался так же обширен; вдоль стен стояло несколько постаментов с мраморными бюстами бородатых античных старцев; в каминах я заметил остатки обугленных дров, а на каменных полках – множество подсвечников с оплавленными свечами. В отличие от первого этажа, на втором полы были деревянными, из потемневшего от времени мозаичного паркета, покрытого мягкими и топкими, как болото, ковровыми дорожками, скрадывающими звук шагов, и мы отправились по ним в путь через анфилады коридоров и залов, мимо высоких дверей, резных деревянных панелей на стенах, гобеленов, мозаик и кованых канделябров. Тут все было огромным, тяжеловесно вычурным и отмеченным печатью той обветшалости, которая кажется восхитительной и так идет средиземноморским палаццо, а в наших широтах оборачивается промозглой сыростью, неопрятными пятнами плесени по углам и отваливающейся штукатуркой.

Пару раз откуда-то донеслись голоса: сначала строгий женский, потом, как мне показалось, сразу несколько мальчишеских. Мы шли, пока не оказались в небольшом зале, вдоль стен которого выстроились рыцарские доспехи. Коллекция составила бы предмет зависти многих музеев: классический турнирный доспех XVI века со шлемом «жабья голова», полное боевое облачение конного жандарма того же времени, кираса и узнаваемый шлем испанского пикинера, и даже довольно редкий образец раннего готического доспеха, дополненный изумительной аутентичной алебардой. Все были в отличном состоянии и грозно поблескивали полировкой, словно выстроившись в безмолвном карауле и готовые в любой момент принять бой.

Издалека донесся приглушенный, чуть хрипловатый гул: где-то в недрах замка начали отбивать полный час большие часы. Резеда остановился. Граф прошел вперед и отдернул тяжелую портьеру между французским жандармом и рыцарем в рифленом максимилиановском доспехе. За портьерой обнаружилась дверь, а за ней – освещенная двумя канделябрами короткая лестница, заканчивающаяся еще одной дверью. Граф поднялся, повернул блестящую медную ручку и жестом пригласил меня войти. Я оказался в приемной, квадратной комнате без окон, обшитой темным деревом, с небольшой, похожей на паука, люстрой под потолком; в углу вокруг маленького столика с массивной пепельницей стояла пара глубоких кожаных честерфилдовских кресел и такой же диван; на стене в тяжелой раме висела картина охоты в стиле старых фламандских художников, над которой таращилось с ветки совиное чучело. Пахло пылью и застарелым табачным дымом.

Граф подошел к следующей двери, обернулся, одернул китель и окинул меня критическим взглядом. Я пожал плечами. Он нахмурился и сделал руками жест, как будто стряхивал что-то с груди. Я с готовностью кивнул, поплевал на ладонь и пригладил волосы. Граф свирепо зыркнул и постучал.

– Войдите! – отозвался высокий мужской тенор.

Граф еще раз оправил китель, откашлялся и открыл дверь. Я вошел следом.

Неяркий свет пасмурного осеннего дня лился сквозь два высоких окна в просторный кабинет, обстановку которого явно создавал некто, прекрасно разбирающийся в старомодной избыточной роскоши, но имеющий мало представления о чувстве меры. Всюду были мореный дуб, красное дерево, благородная кожа обивок, полированная медь и блестящее золото. Чиппендейловские стулья и вольтеровские кресла толпились у стен, как придворные на приеме у царской особы; из-за резных спинок в одном углу возвышался сакраментальный доспех, из другого выглядывал испуганный бронзовый олень, изваянный едва ли не в натуральную величину, в ляжку которому вцепились две гончие. Широкая полка камина каррарского мрамора напоминала антикварную лавку, а собравшихся на ней фарфоровых пастушек и пастушков, кабинетных часов в сафьяновом футляре, шкатулок, подставок под кольца и статуэток купальщиц хватило бы на каталог для полноценного аукциона. Зеленая обивка стен с тусклыми золотистыми узорами была почти полностью скрыта голландскими городскими пейзажами и буколиками в резных рамах, меж которых торчали, уставившись друг на друга, головы клыкастого кабана и лося с большими рогами, под которым громоздилось покрытое патиной старинное напольное зеркало. Рядом с высоким книжным шкафом, в котором на полках чинными рядами теснились подобранные по размеру и цвету кожаные корешки, на высокой подставке стоял огромный глобус, деревянная копия знаменитого «Земного яблока» XV века, а в одно из окон глядел телескоп на медной подставке, размером с водосточную трубу. Между окон расположился обширный письменный стол с зеленым сукном, уставленный золотыми письменными приборами с чернильницами и ножами для разрезания газет и писем, среди которых мой видавший виды бумажник, потертый кнопочный телефон, связка ключей и старый ноутбук выглядели беспризорниками из приюта, вызванными на попечительский совет джентльменов. Тут же стояла початая бутылка зеленоватого стекла и старомодный телефонный аппарат. Кресло, стоявшее за столом, было похоже на трон и выглядело самым старым предметом обстановки кабинета: деревянное, с широкими подлокотниками, до зеркального блеска отполированными тысячами прикосновений, и очень высокой спинкой, украшенной прихотливым резным узором, вверху и по центру которого выделялась необычного вида двузубая корона, долженствовавшая располагаться над головой у сидящего. На стене над креслом двумя держателями было закреплено ружье, простая короткая курковая двустволка, а над ружьем нависал огромный портрет в два человеческих роста: на нем импозантного вида аристократ с каштановыми кудрями и с римским анфасом, облаченный в кирасу и царственный пурпур, задумчиво смотрел вдаль на фоне развевающихся флагов и парусов, опираясь левой рукой о стол и простирая над разложенной картой правую, указательный палец которой украшало массивное кольцо с зеленым камнем.

– Аристарх Леонидович, – негромко сказал Граф, – вот, привел.

Среди назойливого великолепия кабинета я не сразу заметил человека, стоявшего спиной ко мне у окна, зато тотчас узнал его, едва он ко мне повернулся. Правда, неизвестный художник явно ему польстил. В лице Аристарха Леонидовича хоть и различались породистые черты, но их явно коснулась печать вырождения: одутловатое, бледное и безбородое, с длинным острым носом, близко посаженными водянистыми глазами немного на выкате и с двумя крупными бородавками на правой щеке; длинные волосы были жидковаты и заметно поредели на макушке, ничуть не напоминая роскошную шевелюру, – одним словом, на свой портрет он походил слабо, зато имел узнаваемое сходство с фотографией пятилетней давности, которую мне удалось отыскать в сети. Вместо кирасы он был облачен в домашнюю куртку из красного бархата, перепоясанную желтым шелковым шнуром, белую рубашку с пестрым шейным платком и фланелевые серые панталоны. В одной руке Аристарх Леонидович держал сияющий хрусталем бокал с рубиновым содержимым, в другой дымилась толстая сигара с двумя бантами. Он мельком взглянул на меня, подошел