Николай Волынский - Год беспощадного солнца

Ознакомительный фрагмент

– В Соснове? – поднял брови Демидов. – Прекрасная новость! Там отродясь не было медпункта.

– Собственно, не медпункт, – отступил Мышкин. – Там скорая стояла. С вызовом. Ну, я и подошел, они заклепали мне башку. За двадцать баксов.

Двадцать баксов оказались самым могучим доказательством.

– Примем как гипотезу, – примирительно сказал главврач. – А нас чем хотел удивить спозаранку?

Мышкин сунул руку в карман халата и тут же одернул ее: там лежали предметные стекла со срезами мозгов бабушки русской демократии. Блокнот оказался в левом.

– Мне, Сергей Сергеевич, следовало, из дисциплинарных соображений, прежде подать вам служебную записку, а потом выступать – это я сознаю, – заговорил Мышкин. – Но для записки материала маловато. Я хотел только обозначить проблему. И выдвинуть рабочую гипотезу.

– Обозначай, выдвигай. Только поживее.

Мышкин торопливо перелистал блокнот.

– За шесть месяцев текущего года, – начал, стараясь подбирать слова поточнее, – ощутимо увеличилась нагрузка на патанатомическое отделение. Не то, чтобы резко, но заметно. Примерно, на тридцать процентов. По сравнению с прошлым годом. – Он посмотрел на Демидова. Тот держал в зубах окурок, мрачно ощерившись. «Значит, для него не новость. Почему ж ты, Барсук, молчал до сих пор?»

– Цифру я даю навскидку, но тенденция налицо, – добавил он.

– Она мне хорошо известна, – медленно произнес профессор Демидов. – И, к великому сожалению, не только вам известна, но и Крачкову… И тем, кому не следовало бы так рано знать. Хуже, что она, тенденция, без моего согласия и комментариев почему-то попала в Женеву. И Златкис вчера прислал запрос. Требует объяснений.

– Извините, Сергей Сергеевич, я чего-то не понимаю. Златкис, он – кто? Всемирная организация здравоохранения?

Главврач посмотрел на него исподлобья.

– Дмитрий Евграфович, скажи честно – так, как ты всегда мне говоришь… Ты только притворяешься идиотом или идиот на самом деле? Забыл, кто содержит нашу клинику? И кто тебе зарплату платит?

– Вот именно – содержит, – язвительно подхватил Мышкин. – Пусть и занимается содержанием. А медицину и науку оставит нам.

– Вот ты ему лично и скажи! – посоветовал Демидов. – И совет директоров Антиракового фонда заодно поставь по стойке «смирно» и распиши им обязанности… – он сокрушенно покачал головой. – Такой большой мальчик, уже двадцать лет живешь в совершенно новых условиях и не можешь усвоить, что медицина – уже не медицина в наших устаревших советских представлениях. То есть, не совсем одна медицина, – уточнил главврач. – Это еще и бизнес. Причем, огромный. Думаю, не меньше чем мировой футбольный тотализатор. Или торговля наркотиками, женщинами и рабами.

– И это очень печально, – отозвался Мышкин. – Головой понимаю, а душой… – он только покачал головой. – Продолжать?

– Сейчас…. – сказал Демидов. – Для таких совков, как мы с тобой, то есть советских людей по своей сути, противоречие здесь кажется непримиримым – медицина есть соединение науки и искусства и, в огромной степени, морали. Она не может подчиняться закону извлечения прибыли.

– Извлечения прибыли любой ценой, – подсказал Мышкин.

– Любой ценой, не ограниченной законом, – поправил Демидов. – Поэтому Дмитрий, мы с тобой давно уже не врачи. Мы торговцы. Мы продаем специфические услуги. И, с точки зрения организации, мотивов и целей, наше лечебное учреждение ничем не отличается от супермаркета напротив нас, через улицу. С той только разницей, что если в магазине человек купил испорченную ветчину, у него есть шанс доказать, что отравили его владельцы магазина. Доказать вину врача сложнее.

– Наверное, некоторая сакральность медицины еще имеет место, – согласился Мышкин, одновременно опровергая Демидова. – Но она становится с каждый день все… призрачнее, что ли? Теперь все разбираются в политике, педагогике. В медицине тем более. Потому что на уровне коллективного бессознательного отныне существует убеждение, что не врач лечит больного, а деньги.

– Не совсем так. Но там, где действуют законы спроса и предложения, а не мотивированность общества на самосохранение, тайн будет все меньше. Поэтому и Соломон Златкис, не будучи медиком, взял на заметку, что часть наших покупателей осталась неудовлетворенной и слишком быстро отправилась в лучший мир, куда сам Соломон Моисеевич не спешит. Самая большая наша ошибка, точнее, неквалифицированность, по мнению Златкиса, наша неосторожность и даже глупость в том состоит, что мы позволили этим людям умереть в клинике, а не по домам. И он прав. Его волнует деловая репутация всех медицинских супермаркетов, которыми владеет Европейский антираковый фонд. У тебя есть разумные предложения? Может, идеи? Мы ведь все тебя любим за твои неожиданные идеи, – подмигнул профессор. – Только заруби себе на носу, окончательно: и клиника, и аппаратура, и твой любимый электронный микроскоп, и твой суперсовременный спектральный анализатор, и даже самый ржавый скальпель в помойном ведре, и спирт, который у тебя постоянно перерасходуется, и земля под нашим, вернее, не под нашим зданием, – все принадлежит Еврофонду. На правах корпоративной собственности. Усвоил?

– Как усвоить такую гадость… – хмуро произнес Мышкин. – Мы получаемся не специалисты, а крепостные… – но Демидов перебил:

– Решения фонда обсуждению не подлежат.

– Как в армии?

– Как в армии. Напоминаю: у тебя всего несколько минут. Говори дело или я тебя выгоню и решу, что ты теряешь квалификацию. Кстати, какая у тебя зарплата?

– Две с половиной штуки, – ответил Мышкин, удивившись: Демидов знал зарплату каждого и каждый год добивался прибавки для всех.

– Рублей?

– Долларов, – он еще больше удивился забывчивости главврача.

– Две с половиной тысячи долларов… – медленно проговорил Демидов. – Округленно – семьдесят пять тысяч рублей в месяц. Есть в городе еще заведующий ПАО, имеющий столько?

– Не знаю.

– Так вот знай: нет больше таких! Никто из твоих коллег в городе столько не имеет. Ты даже не подозреваешь, как тебе завидуют. И ненавидят! И сколько гадостей выдумывают про тебя и в Женеву докладывают, чтобы тебя сковырнуть. И если я тебя до сих пор не выгнал…

– Никуда вы меня не выгоните! – дерзко перебил Мышкин. – Потому что мне цена, может быть, вдвое больше.

– Ну и наглец! – изумленно покачал головой главврач.

Но Мышкина уже было не удержать.

– Что может быть противоестественнее: медицина и коммерция! – его баритон свободно загремел под потолком и заглушил шелест кондиционеров. – Ведь это же просто… – он подыскивал слово, но лучшего не нашел: – это… аморально!

– А две с половиной тысячи зеленых в карман класть каждый месяц – не аморально? – закричал Демидов. – А мне получать для клиники лучшее в мире оборудование, фармацевтику – тоже аморально? А кто тебе новенький морг спроворил, может, лучший в мире?!

Ответа у Мышкина не было, он снял очки и стал яростно вытирать их платком.

– Оставь стекла в покое! – приказал Демидов. – И скажи: кто еще способен дать такие средства? Ну? Не стесняйся, милая девушка, все расскажи!

– Кто может?.. – помедлил Мышкин. – Государство может. Оно сейчас у нас безумно богатое.

– Что-о-о? – презрительно протянул Демидов. – Какое еще государство? Вы, доктор, или дурак или кретин. И как я раньше этого не замечал! У нас давно нет государства. У нас одна большая воровская малина. Государство давно приватизировано частными лицами.

– Кем же? – ехидно спросил Мышкин.

– Телевизор смотришь?

– Как когда.

– Стало быть, знаешь, о ком я говорю… Скажи-ка мне, Савонарола, ты приглашение на конгресс в Вену получил?

– Так точно, получил.

– Считаем – дорогу туда и обратно, гостиницу – три звезды, суточные – по сто пятьдесят евро на день… кто тебе столько даст?

Мышкину оставалось только плечами пожать.

– Вот именно! – с удовлетворением отметил главврач. – Никто не даст. А Златкис дал! По первому моему требованию. Тебе советская власть столько никогда не могла дать!

Мышкин кивнул – это тоже была правда.

– Но я знаю про тебя еще кое-что… – в голосе главврача Мышкину послышалась отдаленная угроза. – Ты написал монографию. Я читал и не буду отрицать – прекрасная работа. Но никому не говоришь, как издал ее. А я знаю. Ты ее издал на свои деньги. Точнее, влез в долги.

Мышкин протестующе поднял руку.

– Помолчи! – приказал профессор. – Завел меня – теперь слушай! Влез в долги, значит… В большие. Дорогая книжечка получилась. Вся в цветных иллюстрациях – как иначе? И теперь ты пытаешься ее продать сам, потому что ни один магазин не берет у тебя такую дорогую. Вот сколько обошелся один экземпляр?

– Шесть с половиной тысяч рублей.

– Ну вот… – удовлетворенно кивнул Демидов. – Тираж-то какой?

– Тысяча экземпляров.

– Сколько сбыл?