Избранное. Компиляция. Книги 1-14 (СИ) - Симмонс Дэн

И все это время обнаженные груди женщины оставались открытыми для неотрывного, благодарного, пусть и не вполне безмятежного созерцания лейтенанта Ирвинга.

«Что бы подумала мама, если бы увидела своего сына и свой судочек сейчас?» — подумал Ирвинг.

Когда оба закончили — Безмолвная съела все галеты и опустошила судочек, а Ирвинг основательно потрудился над салом, — он попытался вытереть губы и подбородок своей рукавицей, но эскимоска снова дотянулась до ниши и выдала ему пригоршню рыхлого снега. Поскольку температура воздуха в маленьком снежном доме была определенно выше нуля, Ирвинг неловко вытер снегом жир с подбородка и губ, промокнул лицо рукавом и протянул девушке полоску тюленьей кожи с остатками сала. Она указала рукой на нишу для хранения продуктов, и он затолкал туда кусок по возможности глубже.

«Теперь предстоит самое трудное», — подумал лейтенант.

Как объяснить — с помощью одних только жестов и мимики, — что сотне с лишним голодных человек, которым угрожает цинга, необходимо узнать ее охотничьи и рыболовные секреты?

Ирвинг разыграл целое пантомимическое представление. Под немигающим взглядом глубоких темных глаз леди Безмолвной он выразительно потер себе живот, изображая голодных людей; нарисовал в воздухе три мачты каждого корабля; затем показал, как люди заболевают, — высунул язык, скосил глаза к носу (мама всегда расстраивалась, когда он так делал) и повалился на меховую парку, — а потом указал рукой на Безмолвную и энергично изобразил, как она бросает копье, закидывает удочку и вытаскивает рыбу. Ирвинг несколько раз ткнул пальцем в нишу, куда минуту назад затолкал кусок сала, потом неопределенно махнул рукой, указывая далеко за пределы снежного дома, и снова потер живот, скосил глаза к носу и повалился на парку, а затем опять потер себе живот. Он указал на леди Безмолвную, на мгновение замялся, не зная, как сказать на языке жестов «покажи нам, как ты это делаешь», а потом повторил пантомимы с метанием копья и забрасыванием удочки, прерываясь, чтобы снова указать на эскимоску, изобразить растопыренными пальцами исходящие из глаз лучи-взгляды и снова потереть живот с целью представить голодных людей, которым необходимо преподать уроки охоты и рыболовства.

Когда он закончил, по лицу у него градом катился пот.

Леди Безмолвная пристально смотрела на молодого человека. Если она и моргнула, он не заметил этого в ходе своих шутовских кривляний.

— Ох, чертово дело, — устало сказал третий лейтенант Ирвинг.

В конце концов он просто застегнул все свои поддевки и шинель, затолкал салфетку и материнский судочек обратно в кожаную сумку и решил, что на сегодня довольно. Возможно, Безмолвная все-таки поняла смысл разыгранной пантомимы. Возможно, он никогда не узнает, так это или нет. Возможно, если он будет достаточно часто наведываться в снежный дом…

Тут мысли Ирвинга приняли глубоко личное направление, и он резко осадил себя, как кучер осаживает четверню норовистых коней.

Возможно, если он станет наведываться часто… однажды ему удастся отправиться с ней на ночную охоту на тюленя.

«Но что, если пищу по-прежнему приносит ей обитающее во льдах существо?» — подумал он. Сейчас, спустя много недель после того, как он стал свидетелем непостижимой сцены, Ирвинг уже наполовину убедил себя, что не видел того, что видел. Однако более честная половина памяти и рассудка говорила лейтенанту, что он действительно видел это. Чудовищный зверь тогда принес эскимоске части тюленьей или еще чьей-то туши. Той ночью леди Безмолвная покинула то место среди ледяных валунов и сераков со свежим мясом.

И еще был помощник капитана «Эребуса», Чарльз Фредерик Дево, со своими рассказами про мужчин и женщин, которые превращаются в волков. Коли такое возможно — а многие офицеры и все матросы, похоже, вполне допускали такое, — почему бы туземной женщине с амулетом в виде белого медведя на груди не превращаться в существо, похожее на гигантского медведя, по-человечески коварного и злонамеренного?

Нет, он видел их обоих там на льду. Разве не так?

Ирвинг слегка содрогнулся, закончив застегивать шинель. В маленьком снежном доме было очень тепло. И все же он вгонял в дрожь, как ни странно. Лейтенант почувствовал послабляющее действие сала на кишечник и решил, что пора идти. Ему повезет, если он успеет вовремя добраться до гальюна на «Терроре», и он не имел ни малейшего желания останавливаться на льду для совершения подобных жизненных отправлений. Он испытывал весьма неприятные ощущения, когда обмораживал хотя бы нос.

Леди Безмолвная пристально наблюдала за ним, пока он укладывал в сумку старую салфетку и материнский судочек (предметы, дошло до него значительно позже, которые ей наверняка очень хотелось получить в свое пользование), но теперь в последний раз прижала к щеке шелковый платок и попыталась вернуть его Ирвингу.

— Нет, — сказал Ирвинг, — это подарок от меня. Знак моей дружбы и глубокого уважения. Вы должны оставить его себе. Иначе я обижусь.

Он отстранил ее руку с платком, стараясь не прикоснуться ненароком к обнаженной груди. Белый каменный амулет между грудей женщины, казалось, светился сам по себе.

Ирвинг осознал, что ему очень, очень жарко. Он почувствовал легкое головокружение. Внутри у него все всколыхнулось, успокоилось, снова всколыхнулось.

— Пока-пока, — сказал он — четыре слога, которые он вспоминал потом не одну неделю, корчась в постели от стыда, хотя женщина явно не могла понять нелепости, дурацкой игривости и неуместности подобных прощальных слов. Но все же…

Ирвинг дотронулся до козырька фуражки, намотал на голову шарф, натянул рукавицы и перчатки, прижал сумку к груди и нырнул в ледяной тоннель, ведущий к выходу.

Молодой человек не насвистывал на обратном пути к кораблю, но испытывал великое искушение засвистеть. Он почти забыл об огромном звере-людоеде, который мог прятаться в густых тенях сераков здесь, так далеко от корабля, но если бы такой зверь наблюдал за ним той ночью, он услышал бы, как лейтенант Джон Ирвинг разговаривает сам с собой и время от времени хлопает себя по лбу рукой в рукавице.

30. Крозье

70°05′ северной широты, 98°23′ западной долготы

15 февраля 1848 г.

— Джентльмены, настало время обсудить возможные варианты действия на ближайшие месяцы, — сказал капитан Крозье. — Мне нужно принять решение.

Офицеры, несколько мичманов и другие специалисты — два гражданских инженера, марсовые старшины и ледовые лоцманы, а также последний оставшийся в живых врач — были созваны на собрание, проводившееся в кают-компании «Террора». Крозье выбрал «Террор» не для того, чтобы избавить от неудобств капитана Фицджеймса и его офицеров (которые совершили переход за короткий период дневного света и надеялись вернуться обратно до наступления кромешной тьмы), и не для того, чтобы подчеркнуть факт смены флагманского корабля, а просто потому, что на корабле Крозье в лазарете лежало меньше людей. Здесь было проще перевести нескольких больных во временный лазарет в носовой части, чтобы освободить кают-компанию для собрания офицеров: на «Эребусе» в два раза больше человек свалилось с симптомами цинги, и доктор Гудсер заявил, что нескольких тяжелых больных нельзя трогать.

Сейчас пятнадцать мужчин сидели за длинным столом, который в январе был распилен на несколько частей, служивших операционными столами, но теперь снова приведен в прежнее состояние мистером Хани, плотником «Террора». Мужчины оставили свои шинели, рукавицы, «уэльские парики» и шарфы у главного трапа, но остались во всех прочих поддевках. В помещении стоял запах влажной шерсти и нечистых тел.

В каюте было холодно, и сквозь престонские иллюминаторы над головой не проникал свет, поскольку на палубе по-прежнему лежал трехфутовый слой снега. Висевшие на переборках масляные лампы исправно мерцали, но едва рассеивали мрак.

Собрание за столом походило на военный совет, проводившийся сэром Джоном Франклином на «Эребусе» восемнадцать месяцев назад, только теперь место во главе стола занимал Френсис Крозье. Слева от Крозье расположились шесть офицеров и мичманов, которых он попросил присутствовать. Рядом с ним сидел его старший помощник, первый лейтенант Эдвард Литтл, потом второй лейтенант Джордж Ходжсон и третий лейтенант Джон Ирвинг. Далее следовал гражданский инженер, Джеймс Томпсон, получивший в экспедиции звание мичмана, но сейчас выглядевший еще более худым, бледным и изнуренным, чем обычно. Слева от Томпсона размещались ледовый лоцман Томас Блэнки, в последние дни научившийся ходить на своей деревянной ноге, и фор-марсовый старшина Гарри Пеглар, единственный унтер-офицер, приглашенный Крозье.