Майкл Крайтон - Экстренный случай

– Вы намереваетесь обосноваться в Бостоне? – спросил я его.

– Вообще-то была такая мысль, – искоса взглянув на меня, ответил Уайтинг.

***

Расставшись с ним, я позвонил Льюису Карру. Теперь я просто сгорал от желания увидеть историю болезни Карен Рэнделл и выяснить, зачем ей просвечивали голову.

– Лью, мне снова понадобится твоя помощь, – сказал я.

– О! – Судя по тону, эта весть не наполнила его душу радостью.

– Да, я непременно должен заполучить историю болезни.

– Мне казалось, мы уже это проходили.

– Да, но открылись кое-какие новые обстоятельства. С каждой минутой дело становится все запутаннее. Зачем ее направили на рент…

– Извини, – перебил меня Карр, – но я не могу быть тебе полезен.

– Лью, даже если история болезни у Рэнделла, он не будет держать ее…

– Извини, Джон, но мне придется проторчать здесь до конца рабочего дня. И завтра тоже. У меня просто не будет времени.

Он говорил сдержанным тоном человека, который тщательно подбирает слова и мысленно проговаривает их, прежде чем произнести вслух.

– Да что стряслось? Неужто Рэнделл велел тебе держать рот на замке?

– По-моему, – ответил Карр, – этим делом должны заниматься люди, располагающие всеми необходимыми для его расследования средствами. Я такими средствами не располагаю. Уверен, что и другие врачи в таком же положении.

Я прекрасно понимал, куда он клонит. Арт Ли в свое время посмеивался над присущим всем врачам стремлением ни в коем случае не попасть в щекотливое положение и их привычкой прятаться в словесном тумане. Арт называл это «финт Пилата».

– Ну что ж, – проговорил я, – если ты действительно так считаешь, то и ладно.

Повесив трубку, я подумал, что, в общем-то, ничего неожиданного не произошло. Льюис Карр был пай-мальчиком и никогда не нарушал правил игры. А значит, не нарушит и впредь.

10

Путь от дома Уайтинга к медицинской школе пролегал мимо Линкольновской больницы. Проезжая, я увидел возле будки для вызова такси Фрэнка Конвея; он стоял, нахохлившись, засунув руки глубоко в карманы пальто и вперив взор в мостовую, в позе человека, которого одолевают тоска и застарелая одуряющая усталость. Я подкатил к тротуару.

– Хотите, подвезу?

– Мне надо в детскую больницу, – ответил Конвей, немного удивившись моей предупредительности: мы с ним никогда не были близкими друзьями.

Врач он прекрасный, но человек – не приведи господь. От него уже сбежали две жены, причем вторая – через полгода после свадьбы.

– Это мне по пути, – сообщил я ему.

Разумеется, детская больница была вовсе не по пути, но я в любом случае отвез бы его туда, потому что мне хотелось поговорить с Конвеем. Он влез в машину, и мы влились в уличный поток.

– Зачем вам в детскую? – спросил я.

– На конференцию. Их там проводят каждую неделю. А вам?

– Хочу пообедать с приятелем.

Конвей кивнул и откинулся на спинку. Он был еще совсем молод – тридцать пять лет. Стажировался Конвей под началом лучших кардиохирургов страны, а теперь превзошел своих учителей. Во всяком случае, так о нем говорили. Не знаю, правда ли это. Конвей принадлежал к той горстке врачей, которые прославились так быстро, что стали немного смахивать на политиканов и кинозвезд. Поклонники слепо почитают их, враги столь же слепо ненавидят. Внешне Конвей был очень видным мужчиной – крепким, мощным, с чуть тронутыми сединой волосами и глубокими проницательными голубыми глазами.

– Хочу извиниться за свое поведение нынче утром, – сказал он. – Не думал, что так вспылю.

– Ничего страшного.

– Надо будет попросить прощения у Герби. Я ему такого наговорил…

– Он поймет.

– Черт, как же погано, – продолжал Конвей. – Но когда пациент умирает у вас на глазах… Буквально разваливается на части… Вам это неведомо.

– Да, – согласился я.

Мы немного помолчали. Наконец я сказал:

– Можно попросить вас об услуге?

– Конечно.

– Расскажите мне о Джей Ди Рэнделле.

Конвей замялся.

– Зачем вам это?

– Простое любопытство.

– Врете.

– Хорошо, вру.

– Они сцапали Ли, правильно?

– Да.

– Он виновен?

– Нет.

– Вы готовы в этом присягнуть?

– Я верю ему.

Конвей вздохнул.

– Вы же не дурак, Джон. Представьте себе, что в таком преступлении обвинили вас. Неужели вы не станете все отрицать?

– Дело не в этом.

– Как раз в этом. Тут любой закричит: это не я!

– А разве Арт не может быть невиновен?

– Не просто может, а, скорее всего, так и есть.

– Ну так и что же вы тогда?

Конвей покачал головой.

– Вы забываете, как работает система. Джей Ди – важная шишка. Джей Ди потерял дочь. А поблизости весьма кстати отирается китаец, который слывет подпольным акушером. Все как по нотам.

– Мне уже доводилось слышать нечто подобное. Вы меня не убедили.

– Стало быть, вы не знаете Джей Ди Рэнделла.

– Что верно, то верно.

– Джей Ди Рэнделл – пуп Земли и центр мироздания, – продолжал Конвей. – Влиятельный, богатый и уважаемый человек, вполне способный получить все, чего ни пожелает. Даже голову какого-то жалкого китайца.

– Но зачем она ему? – спросил я.

Конвей расхохотался.

– Братец мой, вы что, с луны свалились?

Должно быть, на моей физиономии появилась озадаченная мина. Конвей пустился в объяснения:

– Известно ли вам, что… – он умолк, поняв, что мне ничего не известно. Мгновение спустя Конвей демонстративно сложил руки на груди, откинулся на спинку сиденья и устремил взор на дорогу.

– Ну? – поторопил я его.

– Спросите лучше Арта.

– Я спрашиваю вас.

– Или Льюиса Карра. Может быть, он вам расскажет, а я не буду.

– Что ж, тогда поведайте мне о Рэнделле.

– Как о хирурге?

– Хотя бы.

Конвей начал:

– Хирург он посредственный, почти никудышный. Теряет пациентов, которых можно было бы спасти. Молодых крепких людей.

Я кивнул.

– К тому же он мерзавец, – продолжал Конвей. – Измывается над стажерами и всячески унижает их, внушает комплекс неполноценности. С ним работает немало славных молодых ребят, и он держит их в ежовых рукавицах. Знаю по себе. Я два года работал в хирургии грудной полости, прежде чем выучился на кардиохирурга в Хьюстоне, и Рэнделл был моим начальником. Когда я познакомился с ним, мне было двадцать девять, а Рэнделлу – сорок девять. Он умеет пустить пыль в глаза этой своей деловитой повадкой, костюмами с Бонд-стрит и дружбой с владельцами средневековых замков во Франции. Разумеется, костюмы и замки еще не делают его хорошим хирургом, но Рэнделл умеет создавать видимость. Эдакий ореол благообразия.

Я молчал. Конвей понемногу входил в раж, его голос окреп, сильные руки задвигались. Мне не хотелось прерывать его.

– Беда в том, – продолжал Конвей, – что Джей Ди работает по старинке. Он начинал резать еще в сороковых и пятидесятых, вместе с Гроссом, Чартрисом, Шеклфордом и остальной славной когортой. Хирургия тогда была совсем другой. Требовалась ловкость рук, а наука не имела почти никакого значения. Никто не слыхал ни о химии, ни об электролитах. Вот почему Рэнделлу не по себе от этих нововведений. Молодые ребята – те в своей стихии, они воспитывались на энзиме и натриевой сыворотке, но для Рэнделла все это – темный лес и досадная помеха в работе.

– О нем идет добрая слава, – заметил я.

– Джон Уилкс Бут тоже слыл добрым малым, пока не застрелил президента Линкольна, – парировал Конвей.

– А может, в вас говорит профессиональная ревность?

– Завяжите мне глаза, и я обставлю этого Рэнделла одной левой.

Я усмехнулся.

– Даже в воскресенье и с похмелья, – добавил Конвей.

– А что он за человек? – спросил я.

– Скотина. Форменная скотина. Стажеры говорят, он таскает в карманах молоток и пяток гвоздей на тот случай, если выдастся возможность распять кого-нибудь.

– Неужто бывают такие сволочи?

– Вообще-то, – сказал Конвей, – он не всегда такой. Только когда в хорошей форме. Ему, как и всем нам, тоже требуется отдых.

– Вас послушать, так он – та еще тварь.

– Не хуже любого подонка, – ответил Конвей. – Впрочем, стажеры говорят еще кое-что.

– Правда?

– Да. По их мнению, Джей Ди любит вскрывать сердца, потому что у него нет сердца.

11

Ни один англичанин, если он в здравом уме, не поехал бы жить в Бостон, особенно в 1630 году. Чтобы взойти на борт корабля и пуститься в долгое плавание к неведомой враждебной земле, отваги и мужества мало, для этого надо быть одержимым или вконец отчаявшимся человеком, который к тому же готов к полному и бесповоротному разрыву с родиной. К счастью, вынося свой суд, история принимает во внимание людские дела, а не побуждения, и поэтому бостонцы могут тешить себя мыслью, что их предки были привержены идеям свободы и демократии, геройски совершили революцию и внесли огромный вклад в либеральную культуру, написав немало картин и книг. Бостон – это город, где жили Адамс и Ревер, где до сих пор чтут и лелеют старую северную церковь и воспоминания о битве на Маячном холме.