Избранное. Компиляция. Книги 1-14 (СИ) - Симмонс Дэн

Амрита взяла ребенка, а Чаттерджи заговорил со мной:

– Не хотите еще чаю, мистер Лузак?

– Нет, спасибо, все было очень вкусно.

– Может быть, что-нибудь покрепче?

– Э-э-э…

Чаттерджи щелкнул пальцами, и тут же появился слуга. Через несколько секунд он принес поднос с графинами и стаканами.

– Вы пьете виски, мистер Лузак? «Католик ли Папа Римский?» – подумал я.

– Да.

Амрита меня предупреждала, что индийское виски – жуткое пойло, но, судя по первому же глотку, в графине у Чаттерджи содержалось патентованное виски, почти наверняка двенадцатилетней выдержки и почти наверняка импортное.

– Великолепно.

– Это «Гленливет»,– сказал он.– Чистое. Я считаю его гораздо более оригинальным, чем смешанные марки.

Несколько минут мы говорили о поэзии и поэтах. Я пытался подвести разговор к М. Дасу, но Чаттерджи не захотел обсуждать без вести пропавшего поэта и лишь упомянул о том, что Гупта уладил все детали завтрашней передачи рукописи. Мы пустились в рассуждения о трудностях, поджидающих серьезного литератора в обеих наших странах в его попытках обеспечить себе достойное существование. У меня сложилось впечатление, что Чаттерджи деньги достались по наследству и что у него есть и другие интересы, вложения и доходы.

Беседа неизбежно скатилась к политике. Чаттерджи весьма красноречиво поведал о том, каким облегчением для страны было поражение госпожи Ганди на последних выборах.. Возрождение демократии в Индии очень меня интересовало, и кое-что я собирался использовать в статье о Дасе.

– Она была тираном, мистер Лузак. Так называемое чрезвычайное положение было не более чем уловкой для прикрытия уродливого лица тирании.

– Значит, вы считаете, что она никогда не вернется в национальную политику?

– Никогда! Никогда, мистер Лузак.

– Но мне казалось, что у нее по-прежнему остается сильная политическая база, а Национальный конгресс все еще способен обеспечить себе твердое большинство, если нынешняя коалиция дрогнет.

– Нет-нет.– Чаттерджи отрицательно замахал рукой.– Вы не понимаете. С госпожой Ганди и ее сыном покончено. В течение ближайшего года они попадут в тюрьму. Помяните мои слова. Ее сын уже находится под следствием из-за разных скандалов и непотребного поведения. Когда же выплывет вся правда, его счастье, если удастся избежать смертной казни.

Я кивнул.

– Я читал, что многих людей он оттолкнул радикальными программами по контролю за рождаемостью.

– Он был свиньей,– без признака эмоций произнес Чаттерджи.– Высокомерной, невежественной свиньей с диктаторскими замашками. Его программы мало чем отличаются от попыток устроить геноцид. Он обманывал бедных и необразованных людей, хотя сам изрядный невежда. Даже его мать боялась этого чудовища. Появись он сейчас в толпе, его бы разорвали голыми руками. Я сам бы с радостью принял в этом участие. Еще чаю, миссис Лузак?

По тихому переулку за железным забором проехал автомобиль. Несколько дождевых капель упали на широкие листья баньяна у нас над головой.

– Каковы ваши впечатления от Калькутты, мистер Лузак?

Неожиданный вопрос Чаттерджи застиг меня врасплох. Я выпил виски и, прежде чем ответить, подождал секунду, пока тепло от напитка разольется по телу.

– Калькутта завораживает, мистер Чаттерджи. Это слишком сложный город, чтобы всего за два дня составить о нем хоть какое-то мнение. Нам должно быть совестно, что мы не сможем провести здесь больше времени, чтобы осмотреть все как следует.

– Вы дипломатичны, мистер Лузак. На самом деле вы хотите сказать, что находите Калькутту отвратительной. Она уже успела оскорбить ваши чувства, не так ли?

– «Отвратительной» – не совсем точное слово,– возразил я.– Правда в том, что бедность производит на меня ужасное впечатление.

– Ах да, бедность… – произнес Чаттерджи, улыбнувшись, словно это слово имело оттенок глубокой иронии.– Действительно, здесь много бедности. Много нищеты, по западным меркам. Это должно оскорблять американский разум, поскольку Америка неоднократно устремляла свою великую волю на искоренение бедности. Как это выразился ваш бывший президент Джонсон?.. Объявить войну бедности? Можно подумать, что ему было мало войны во Вьетнаме.

– Война с бедностью – это еще одна проигранная нами война. В Америке по-прежнему немало бедняков.

Я поставил пустой стакан, и тут же рядом возник слуга, чтобы подлить виски.

– Да-да, но мы говорим о Калькутте. Один наш неплохой поэт назвал Калькутту «полураздавленным тараканом». А другой писатель сравнил город с престарелой умирающей куртизанкой, окруженной кислородными баллонами и гниющими апельсиновыми корками. Вы согласны с этим, мистер Лузак?

– Я бы согласился с тем, что это очень сильные метафоры, мистер Чаттерджи.

– Ваш супруг всегда так осмотрителен, миссис Лузак? – поинтересовался Чаттерджи и с улыбкой посмотрел на нас поверх своего стакана.– Нет-нет, не беспокойтесь, что я могу обидеться. Я уже привык к американцам и к их реакции на наш город. Она сводится к двум вариантам: Калькутту либо считают «экзотичной» и стремятся в полной мере насладиться всеми доступными здесь для туристов удовольствиями, либо сразу же пугаются, испытывают омерзение и спешат забыть то, что видели и не поняли. Да-да, американская душа так же предсказуема, как и стерильная и уязвимая американская пищеварительная система при столкновении с Индией.

Я метнул взгляд в сторону госпожи Чаттерджи, но она подбрасывала Викторию у себя на коленях и, казалось, не слышала заявлений мужа. В ту же секунду на меня посмотрела Амрита, и я воспринял это как предостережение. Я улыбнулся, чтобы продемонстрировать нежелание ввязываться в спор.

– Возможно, вы правы,– сказал я,– хотя я не взял бы на себя смелость утверждать, что понял «американскую душу» или «индийскую душу» – если таковые вообще существуют. Первые впечатления всегда поверхностны. Я это понимаю. Я давно восхищался индийской культурой, еще даже до встречи с Амритой, а она, конечно, поделилась со мной частицей этой красоты. Но могу признать, что Калькутта немного пугает. Есть, по-видимому, что-то уникальное… уникальное и вызывающее беспокойство в городских проблемах Калькутты. Возможно, это только из-за ее масштабов. Друзья мне говорили, что Мехико при всей его красоте имеет те же проблемы.

Чаттерджи кивнул, улыбнулся, поставил стакан. Сложив ладони пальцами вверх, он посмотрел на меня взглядом учителя, который никак не может определить, стоит или не стоит тратить на этого ученика время.

– Вы не много путешествовали, мистер Лузак?

– В общем-то, мало. Несколько лет назад я прошелся с рюкзаком по Европе. Некоторое время провел в Танжере.

– Но в Азии не бывали?

– Нет.

Чаттерджи опустил руки с таким видом, словно его точка зрения получила весомое подтверждение. Но урок еще не закончился. Хозяин дома щелкнул пальцами, отдал распоряжение, и мгновение спустя слуга принес какую-то тонкую голубую книжку. Название я не смог разглядеть.

– Скажите, пожалуйста, мистер Лузак, является ли это описание Калькутты справедливым и обоснованным,– молвил Чаттерджи и начал читать вслух: «…плотное скопление домов настолько ветхих, что того и гляди упадут, через которое, изгибаясь и виляя, проходят узенькие, кривые переулки. Здесь нет уединения, и кто бы ни отважился явиться в этот район, обнаружит на улицах, названных так из вежливости, толпы праздношатающихся, разглядит сквозь частично застекленные окна комнаты, до отказа заполненные людьми… застоявшиеся сточные канавы… заваленные мусором темные проходы… покрытые копотью стены, двери, сорванные с петель… И повсюду кишат дети, облегчающиеся всюду, где им угодно».

Он остановился, закрыл книгу и поднял брови, изобразив вежливый вопрос.

Я ничего не имел против игры в прямолинейность, раз уж это доставляет удовольствие хозяину дома.

– Многое сходится,– сказал я.

– Да.– Чаттерджи улыбнулся и поднял в руке книгу.– Это, мистер Лузак, описание Лондона, сделанное современником в 1850 году. Следует принять во внимание тот факт, что Индия только начинает свою промышленную революцию. Беспорядок и сумятица, которые вас так шокируют,– нет-нет, не отрицайте! – есть неизбежные побочные продукты такой революции. Вам повезло, мистер Лузак, что ваша культура уже давно миновала эту точку.