Избранное. Компиляция. Книги 1-14 (СИ) - Симмонс Дэн

Доктор имел весьма странное для жителя Кубы обыкновение рано ложиться спать, а я выбился из сил уже оттого, что наблюдал за происходящим весь день напролет. Погружаясь в дрему, я слышал взрывы смеха на борту шхуны и множество длинных официальных тостов, которые Хемингуэй произносил на своем правильном, но слишком чопорном испанском.

Утром мы уже отправились в обратную дорогу, когда с ходового мостика донесся крик Уинстона Геста:

– Подлодка! Субмарина!

Пять секунд спустя Хемингуэй и мальчики взлетели на мостик, а остальные высыпали на палубу, вертя головами.

– Где? – осведомился писатель. На нем были изорванная в лохмотья футболка, шорты и его любимая кепка с длинным козырьком. Он больше не носил повязку на голове, но с кормовой палубы я видел выстриженные волосы там, где врачи приладили клочок кожи к черепу.

– Десять румбов справа по борту; она приближается, – доложил Гест, стараясь произносить слова по-военному хладнокровно, но его голос чуть дрожал от возбуждения. – Дистанция примерно тысяча ярдов. Она только что всплыла.

Хемингуэй на несколько секунд поднес к глазам бинокль, опустил его и спокойным тоном скомандовал:

– Всем занять места по боевому расписанию. Не торопиться, – добавил он. – Не совершать резких движений. Патрик, продолжай рыбачить. Вытягивай на борт все, что поймаешь. На подлодку не оглядывайся.

– У меня на крючке барракуда, папа, но…

– Держи снасть, Мышонок. Джиджи принесет тебе „ли энфилд“. Грегорио, достань „ninos“ и проверь масло в малом двигателе. Пэтчи и Роберто, будьте добры, сходите вниз и принесите сумку гранат и Бомбу.

Все напустили на себя безразличный вид, но, едва Грегори скрылся из виду, мы услышали, как он припустил во весь опор, мечась из стороны в сторону. Схватив старый „манлихер“ матери и „ли энфилд“ брата, он торопливо принялся заряжать винтовки, роняя патроны на палубу.

– Я спущусь вниз и возьму свою медицинскую сумку, – сказал доктор Герерра Сотолонго.

– Святой Иисусе! – воскликнул Гест, поднеся бинокль к глазам. У него отвалилась челюсть. – Эта штука размером с линкор! Что твой авианосец!

Я выбрался из своего привязанного кресла и облокотился о планшир, якобы наблюдая за тем, как Патрик вытягивает барракуду. Сощурив глаза, я присмотрелся к блесткам утреннего солнца на невысоких волнах и увидел субмарину. Она и впрямь казалась огромной. Из ее ячеистой надстройки и ходовой рубки белыми пенистыми потоками хлестала вода.

Даже без бинокля я отчетливо видел колпак над одиноким палубным орудием крупного калибра.

– Лукас, – негромко окликнул меня Хемингуэй, – пожалуйста, займи свое место. Увидев исхудавшего парня в цветастом кресле на кормовой палубе, немцы волей-неволей будут вынуждены подплыть к нам и взять на абордаж. Такое зрелище не оставит равнодушными даже нацистов. Всем сделать спокойные лица. Мы не знаем, насколько сильны их бинокли.

Хемингуэй открыл дроссельные заслонки, передал штурвал Волферу, а сам соскользнул по трапу, чтобы помочь Роберто и Пэтчи протащить Бомбу через рубку и поднять ее на мостик. Фуэнтес принес автоматы и повесил их на ограждение мостика за ручки „колыбелек“ из овчины. Сейчас яхта была развернута кормой к субмарине, верхний мостик прикрывал парусиновый тент, и с лодки невозможно было увидеть Бомбу даже в самый лучший бинокль. Хемингуэй и Фуэнтес возились с детонатором, устанавливая запалы и отгибая усики.

Внезапно я словно наяву представил, как Бомба поднимает „Пилар“ на воздух и все мы отправляемся к праотцам из-за какой-нибудь оплошности.

– О господи, – сказал Гест, вновь оглядывая подлодку в двенадцатикратный бинокль. – Ну и громадина!

– Но она не увеличивается, – заметил Хемингуэй, беря бинокль и нацеливая его на подлодку. Минуту спустя он вернул бинокль Гесту. – Волфер, это нам не кажется. Она удаляется от нас. – Голос Хемингуэя был спокоен, но я почувствовал, что в его душе закипает гнев. – И не просто удаляется, а набирает скорость. – Он перегнулся через ограждение мостика и крикнул Фуэнтесу, который открыл люк машинного отсека и копался в двигателе. – Черт возьми, Грегорио, нельзя ли поддать ходу?

Щуплый кубинец развел руками:

– „Пилар“ делает двенадцать узлов, Эрнесто. Это все, что можно из нее выжать, когда на борту столько людей и горючего.

– Коли так, придется швырнуть кое-кого в море! – рявкнул Хемингуэй и вновь отнял у Геста бинокль. Теперь на яхте не было даже видимости спокойствия. Патрик и Грегори встали на корме; Патрик – у правого борта с дряхлым „ли энфилдом“, его младший брат в левом проходе с „манлихером“. Оба скалились, будто волчата.

– Проклятие, – негромко произнес Хемингуэй. – Она уходит прочь от нас. Дистанция не меньше полутора тысяч ярдов. – Внезапно он рассмеялся и повернулся к Ибарлусии:

– Пэтчи, ты смог бы зашвырнуть Бомбу на полторы тысячи ярдов?

Игрок хай-алай широко улыбнулся, показав безупречные зубы:

– Ты только прикажи, Папа, и я попробую.

Хемингуэй стиснул его плечо. Напряжение, овладевшее всеми нами, начало ослабевать. Субмарина продолжала удаляться курсом на северо-северо-восток, и гладь утреннего моря нарушал только ее белый бурун.

И, словно по сигналу, все, кто был на борту – в том числе и я, – разразились цветистыми ругательствами по-английски и испански. Ибарлусия встал на корме, раздвинув ноги, подняв кулак, и кричал:

– Вернитесь и покажите, на что вы способны, желтые сукины дети!

Через пять минут подлодка превратилась в крохотную точку на северо-восточном горизонте. Восемь минут спустя она исчезла из виду.

– Лукас, – заговорил Хемингуэй, спускаясь с ходового мостика, – если хочешь, идем со мной вниз. Доложим по рации о подводной лодке, сообщим ее координаты, курс и скорость.

Может быть, где-нибудь поблизости плавает американский эсминец, либо они отправят самолет с Камагуэя.

Я отправился вместе с ним посылать радиограмму. Закончив передачу и повторив ее с десяток раз, Хемингуэй негромко сказал:

– В любом случае я не хотел сближаться с ней, ведь на борту Мышонок и Джиджи.

Я посмотрел на него. В крохотной рубке было тесно и душно, мы оба обливались потом. Мы услышали, как стих рев двигателей – Гест убавил обороты и положил яхту на первоначальный курс.

– По-моему, подводники тоже сущие дети, – продолжал Хемингуэй. – Черт возьми, нет ничего банальнее разговоров о войне. Шерман сказал о ней все, что возможно. Война – это необходимость… порой. Может быть. Впрочем, как знать, Лукас. Как знать.

Внезапно по трапу бегом спустились мальчики, гадая, вернется ли подводная лодка, надеясь, что это произойдет, и спрашивая, следует ли им в другой раз вести себя иначе.

Хемингуэй обнял сыновей за плечи.

– Вы оба действовали отлично, – сказал он. – Просто великолепно. – Он заговорил громче, изображая не то оратора, не то радиодиктора, не то Франклина Делано Рузвельта:

– Что же касается меня, парни, то кому-то придется занять мое место в битвах на берегах, в холмах и борделях. Нынешний день, седьмое декабря, навеки останется днем позора, который искупят мужчины помоложе. Черт побери, смешай мне джин с тоником, Джиджи. Мы возвращаемся домой.

Глава 32

Патрик отправился на учебу в пятницу, 11 сентября.

Грегори готовился навестить мать и оттуда уехать в школу 14 сентября. Я должен был вылететь с Кубы на Бермуды 12 сентября.

– Все мои парни разъезжаются, – ворчливо произнес Хемингуэй вечером в четверг, когда мы вернулись в Кохимар и в последний раз ставили „Пилар“ на якорь.

Я не нашелся, что сказать, и лишь молча взглянул на него.

В пятницу вечером приехали доктор Сотолонго и хирург Альварес, чтобы осмотреть меня. Они посоветовали мне отдохнуть еще две недели, прежде чем трогаться с места. Я сказал, что уезжаю на следующий день. Врачи пожелали мне удачи и добавили, что снимают с себя ответственность за мою жизнь.

Хемингуэй предложил отвезти меня в аэропорт субботним утром.