Избранное. Компиляция. Книги 1-14 (СИ) - Симмонс Дэн

– Его прислали с каким-нибудь важным заданием? – спросил я. – Разумеется, если это не тайна. Мне просто стало любопытно, не связан ли он как-нибудь с операцией Хемингуэя.

– По-моему, Норт вовсе не собирается участвовать в каких-либо операциях, – ответил Джойс, усмехнувшись. – Он кто-то вроде счетовода. Вот почему Ледди и другие ребята из гаванского отделения так раздражены. Они полагают, что Норта прислали сюда проверить их гроссбухи… удостовериться, что все пенни и песо учтены как положено.

– Кто-то ведь должен этим заниматься, – сказал я.

Десятки тысяч долларов, которые Национальная кубинская полиция получает от Теодора Шлегеля и ФБР. Что происходит, черт побери? Можно было предположить, что взятки Абвера имеют прямое отношение к разведывательным операциям „Южного креста“, но чего добивается бухгалтер ФБР, финансируя Бешеного жеребца и его босса? И, что самое любопытное, местное отделение Бюро ничего об этом не знает.

В третью неделю июня, незадолго до возвращения Хемингуэя и его приятелей из секретного похода, я вызвал Агента 22.

Он явился 23 июня, во вторник. В тот день я находился в финке и сидел в тени с доктором Геррерой Сотолонго, беседуя с ним о „Хитром деле“. Разумеется, доктор был в курсе шпионской деятельности Хемингуэя, но не пожелал принять в ней участие, как его брат.

– Эрнесто настаивал, – сказал доктор, – но я отказался.

Он даже придумал мне кличку – Малатобо, – но я рассмеялся и отказался вновь.

Я тоже рассмеялся. „Малатобо“ – это разновидность бойцового петуха.

– Ох уж этот Эрнесто и его клички, – задумчиво произнес доктор, потягивая джин с тоником. – Известно ли вам, сеньор Лукас, что в своей шпионской игре он называет себя Агентом 08?

Я продолжал улыбаться. Я знал, что Хемингуэй подписывает свои донесения этим именем.

– Но почему вы отказываетесь ему помочь, доктор? – спросил я, зная, что Геррера ненавидит фашизм больше, чем любой из тех людей, которые отправились с Хемингуэем на „Пилар“.

Спокойный, невозмутимый доктор отставил свой бокал и, к моему изумлению, хватил кулаком по подлокотнику кресла.

– Я не хочу быть полицейским! – по-испански воскликнул он. – Черт возьми, я уже был солдатом и не желаю вновь им становиться! Я никогда не любил ищеек и шпионов.

Мне нечего было сказать. Доктор вновь взял бокал и посмотрел мне в глаза.

– А теперь Эрнесто окружают шпионы. Люди, которые хотят казаться не тем, чем являются на самом деле.

Я выдержал его пристальный взгляд и негромко спросил:

– О чем вы?

Геррера Сотолонго допил джин.

– Этот миллионер… его друг… Уинстон Гест.

Я растерянно моргнул:

– Волфер?

Доктор фыркнул.

– Ох уж эти клички, которыми нас награждает Эрнесто!

Это словно болезнь. Известно ли вам, сеньор Лукас, что сеньор Гест заявил Фуэнтесу и другим малообразованным членам экипажа Эрнесто, будто бы он, Гест, – племянник Уинстона Черчилля?

– Нет, – ответил я.

– Так вот, это истинная правда, – сказал доктор. – Сеньор Гест – известный в Британии игрок в поло. Также он участвовал вместе с Эрнесто в охоте на крупных животных.

Вы ведь знаете, что они познакомились в Кении… кажется, в 1933 году?

– Да, сеньор Хемингуэй упоминал, что они познакомились в Африке.

– Истинная правда также и то, – продолжал Геррера, – что сеньор Гест – „niuy preparado“. Вам известно это выражение?

– Si, – отозвался я. – Человек высокой культуры. Хорошо образованный.

– Эрнесто даже не догадывается, насколько он „preparado“, – пробормотал доктор. – Сеньор Гест – шпион.

– Волфер? – переспросил я с тем же глупым видом, как в первый раз. – На кого он работает?

– На Британию, разумеется. В Гаване нет ни одного человека, который бы не видел его…

В это мгновение к нам подошел десятилетний мальчишка в лохмотьях и приложил пальцы к виску. Чуть позже я сообразил, что он отдавал честь.

– Ну, чего тебе, парень? – негромко спросил я, узнав того самого мальчишку, который бежал впереди меня, когда я впервые явился в усадьбу. Если кто-нибудь из людей Хемингуэя прислал свой доклад с ребенком, этому человеку нужно будет прочесть лекцию по безопасности и осторожности.

– Меня зовут Сантьяго Лопес, сеньор Лукас, – сказал мальчик. Его рубашка без пуговиц была распахнута, под ней отчетливо виднелись ребра. Можно было подумать, что парень голодал несколько дней. С чем бы он ни пришел, я собирался отправить его на кухню и велеть Марии и другим слугам хорошенько накормить мальчишку, прежде чем отпустить его попрошайничать на гаванских улицах.

– Так что же? – как можно мягче спросил я, стараясь не напугать его.

– Вы вызывали Агента 22, – произнес он твердым голосом, хотя я заметил, как дрожат его ноги.

Я посмотрел на доктора Сотолонго и закатил глаза. Мое удовлетворение эффективностью „Хитрого дела“ Хемингуэя испарилось без следа при виде ребенка, которого посылают с донесением.

– Почему он или она не явился лично?

– Он или она явился, сеньор Лукас, – сказал мальчик. – Я пришел. Как только мне передали ваш приказ.

Я вновь посмотрел на доктора, и тот ответил мне мудрой, но утомленной улыбкой. Я отвел Агента 22 в тень фикуса и принялся расспрашивать его о действиях убийцы, лейтенанта Мальдонадо.

Глава 17

На протяжении следующих нескольких недель в „Хитром деле“ наступил застой; Хемингуэй занимался улаживанием семейных неурядиц. Зато потом, думая об июне и июле как о затишье перед бурей – правда, тогда я даже не догадывался, какие невзгоды нас ждут, и ждут ли вообще, – я вспоминал, что каждый день был наполнен напряжением, знакомым каждому моряку, который спешит в родной порт, глядя на грозовые тучи, собирающиеся над горизонтом.

21 июля 1941 года Хемингуэю исполнилось сорок три. Эту и следующую ночь мы провели с ним, беседуя в рубке „Пилар“.

Мы отправились в шестидневное плавание с целью поиска подводных лодок. На борту были сыновья Хемингуэя Патрик и Грегори, Мышонок и Джиджи, как их называл отец, но из членов экипажа присутствовали только Фуэнтес, Уинстон Гест и я. Мы трое суток гонялись за „Южным крестом“, совершавшим морские испытания, которые представлялись нам бесконечными и бесцельными, слушали радио, время от времени перехватывая искаженные помехами голоса капитанов субмарин, переговаривавшихся друг с другом по-немецки; мы держали связь с маленькой базой на Кейо Конфитес, а нашей главной целью было дождаться, когда огромная яхта фонда „Викинг“ наконец приступит к действиям. На четвертый день разыгралась сильная буря, и мы потеряли корабль из виду.

Однако, воспользовавшись данными пеленгатора и информацией подлодки, радировавшей из района Ки-Романо, на пятый день мы отправились туда.

Мы приблизились к Ки-Романо в сумерках; Хемингуэй помогал мне в сложных навигационных расчетах. Первым делом мы пересекли устье Пунта Пратикос, пока не поравнялись с маяком Матерниллос на Ки-Сабинал. Тогда мы убавили обороты двигателя до минимума и с черепашьей скоростью поползли по коварному Старому Багамскому каналу. Фуэнтес стоял на носу, внимательно высматривая рифы и песчаные отмели.

Оказавшись внутри архипелага, мы двигались по мелким проливам зачастую менее метра глубиной – многие из них вливались в ручьи и маленькие реки, бравшие начало на островах. В крохотной бухте стояла деревушка Версаль – с полдюжины домов, почти все на сваях, добрая половина пустующие. Мы бросили якорь у мыса под названием Пунта де Мангле и трое суток исследовали на „Крошке Киде“ ручьи и протоки, расспрашивая местных рыбаков, не видели ли они в главных каналах большую яхту или катер, и пытаясь запеленговать источник шифрованных радиопередач.

День рождения Хемингуэя прошел довольно удачно, во всяком случае, для той ситуации, в которой мы оказались, – на борту „Пилар“, затерянные в глуши среди мангровых зарослей.

Патрик и Грегори привезли для отца подарки в ярких обертках, Уинстон Гест преподнес Хемингуэю две бутылки очень хорошего шампанского, Фуэнтес вырезал маленькую деревянную фигурку, вызвавшую бурный восторг писателя, и в тот же вечер мы устроили праздничный ужин. Я, разумеется, ничего ему не подарил, но поднял бокал шампанского в его честь.