Юрий Яровой - Особый случай

Дотянул руку, схватил трубку прямого телефона…

Министр: Да, товарищ руководитель полетов, сейчас двадцать два часа пятьдесят девять минут.

Павлов: Извините…

Министр: Не тратьте время, я знаю, что занимались своим делом. Посадочная полоса?

Павлов: Не нашли. Только Урал. То есть Тюмень.

Министр: И вы уверены, что он долетит?

Павлов: Гарантий главный конструктор дать не может.

Министр: Вы что – смеетесь надо мной? Сколько человек?

Павлов: Девяносто пассажиров…

Министр: Плюс восемь экипажа…

Павлов: Семь, товарищ министр.

Министр: И вы этим девяноста семи человекам не можете дать гарантий, что посадите их на землю живыми?

Павлов: Мы думаем…

Министр: Где решение? Где ваше решение, я вас спрашиваю, руководитель полетов Аэрофлота?

Павлов: Извините… Может быть, запустить один из двигателей?

Министр: Какой двигатель? Пятый?[18]

Павлов: Вы меня не поняли. Я имел в виду один из аварийных…

Министр: Сгоревших? Павлов молчит. Министр: Что вы молчите? У вас есть какие-нибудь соображения? Какая у вас по этому поводу есть информация?

Павлов: Такие вопросы решают конструкторы…

Министр: Я знаю, что решают конструкторы, а что должен решать руководитель полетов! Автомат захода на самолете есть?

Павлов: Нет. Это модель «Б». Министр: Так… И что же вы предлагаете? Загорелась лампочка, радиоцентр. Павлов; Секунду, товарищ министр. – И в микрофон селектора: – Да! ЦДС, первый! Радист: Ответы…

Павлов: Секунду! – Кладет на стол трубку телефона министра, хватает трубку городского телефона… – У аппарата?

Главный: Да, слушаю.

Радист: Ответы: пожар третьего двигателя поту шила автоматика… Пожар второго потушен вручную. Пламя не видели. Разрыв – не более полминуты.

Павлов (повторив ответы радиста главному конструктору): У вас есть еще вопросы к командиру корабля?

Главный: Спросите: что показывали индикаторы виброперегрузок двигателей?

Павлов: Не кладите трубку. – В микрофон селектора, радисту: – Передайте вопрос немедленно! Жду. – Кладет трубку городского телефона на стол, берет белую: – Я слушаю, товарищ министр.

Министр: Это я вас слушаю, товарищ руководитель полетов!

Павлов: У меня решения пока нет.

Министр: Вы, я вижу, мужественный человек… Будете тянуть до Тюмени?

Павлов: Другого решения я пока не вижу.

23 часа 05 мин.

Пилотская самолета № 75410

С момента начала пожара прошло двадцать четыре минуты. Из них около минуты они выключали двигатели и тушили пожары, затем минут шесть – семь «сыпались» вниз, и колпашевский диспетчер срывающимся от волнения голосом расчищал под ними эшелоны, потом с минуту – две он, Селезнев, пытался стабилизировать полет, но высота оказалась еще большой, и он опять, предупредив диспетчера, пошел на снижение.

Зависли, «прошив» шесть эшелонов, на высоте пяти тысяч двухсот метров и дальше пошли в горизонтальном полете. Пять двести – это для Ил –18 не эшелон, однако выбирать не приходилось ни летчикам, ни диспетчерам: спасибо, что оставшиеся два двигателя держат пока хоть эту высоту.

У Селезнева чувство времени раздвоилось. Эти двадцать четыре минуты слились для него в одно мгновение, ибо в памяти от них не осталось ничего, кроме крика «Пожар!», и в то же время он, ощущая дрожь в руках и коленях, чувствовал себя настолько измотанным и уставшим, каким обычно выбирался из кабины в Хабаровске, проведя всю ночь за штурвалом, – самолет, оставшись без двух двигателей, так отяжелел в управлении, что казалось, не летит, а скользит по льду юзом. Но больше усталости его мучили те две – три секунды, когда вдруг онемела, зависла над тумблером пожарного крана рука и потерялся голос. Заметили ли его растерянность члены экипажа? Как бы ни тренировали экипаж, человек все же остается человеком. Конечно, понимал Селезнев, никто ничего не скажет, если даже и заметил, да и вряд ли кто заметил его заминку, кроме Витковского. «А этот старый волк все увидел. Конечно, тоже ничего не скажет, благородство проявит…»

С Витковским у Селезнева отношения сложные. Селезнев был из засидевшихся пилотов – пять лет летал на Ил –18 вторым! А когда наконец получил назначение командиром, узнал, что в его экипаже командование отрядом заменило штурмана. «Укрепить твой экипаж решили, – объяснил командир эскадрильи. – Все у тебя со вторым классом, молодежь, – прими в кабину ветерана». А приятели издевались: «Так кто же у вас там командует – ты или Витковский?» Это все, конечно, треп, командир на корабле один, а все ж… Глянет одессит иной раз вприщурку… Хорошо, хоть сейчас молчит…

Впрочем, о том, как чувствует себя в этой, мягко выражаясь, прескверной обстановке экипаж, его подчиненные, он не думал – не до того было. Он отдавал команды, и все выполнялось быстро, четко, значит, все на месте, головы никто не потерял, работают как надо, а большего от них ничего и не требуется. Да он в них в не сомневается, достаточно хорошо изучил каждого за те полторы сотни полетов, которые они совершили вместе. Больше беспокойства, пока неосознанного, как страх где-то в глубине души, вызывали у него салоны с пассажирами. Но тут он вспомнил, что первым номером у него сегодня Кирьянова, и решил, что это просто перст судьбы: если бы он точно знал, что случится в рейсе с машиной, он бы из всех бортпроводниц, попросил бы именно ее – Кирьяниху. Так что оснований для паники пока нет: экипаж делает что надо, а машина – худо ли бедно – но тянет…

– Никита, дай закурить!

Никита тоже прилип к штурвалу, все время подстраховывает, а когда нужно, помогает, и руки у него тоже, конечно, дрожат не меньше – пусть отдохнет, оторвется от управления.

– Но я же не курю, командир!

– Возьми сигарету у Невьяныча!

Никита в недоумении посмотрел на командира, по том, очевидно, сработал механизм подчиненности, и он, отцепившись левой рукой, от штурвала, повернулся к радисту:

– Невьяныч! Сигарету командиру!

Иван Иванович кивнул – понял, выдернул из пачки, лежавшей под панелью рации, сигарету, щелкнул зажигалкой, раскурил и передал Никите. А тот всунул сигарету в рот командиру.

– Порядок, – сказал Селезнев. – А то в мозгах дым какой-то.

И после хорошей затяжки, уже громче, штурману:

– Осипыч! Где же будем садиться?

Геннадий Осипович ничего не ответил? – он не любил пустой болтовни, А вопрос был явно праздный, для разрядки, – командир не хуже штурмана знал, что садиться пока негде.

– Осипыч! – снова, основательно затянувшись, крикнул командир, – Чего молчишь? – Насчет Омска мозговал?

Вместо ответа Геннадий Осипович: подсунул командиру под нос листок из невьянцевского блокнота. Командир пробежал взглядом «египетскую грамоту», выловил слово «туман» и выругался:

– Это уж как не повезет… Чего у нас теперь нет, механик?

– Гидросистемы, командир.

– И шести генераторов; – добавил Невьянцев – в его ведении была вся энергосистема корабля.

– Да – а… – мрачно протянул командир. И через небольшую паузу, механику: – Ты, Димка, если загорится еще какой движок, к плюгеру[19] не суйся – руки отрублю. Понял?

– Понял, командир.

– Это хорошо, что ты понял… А то ведь ты работаешь, как молоток: пискнуть не успеешь, как оставишь с одним движком… Молодец! На кой выключил раньше времени второй двигатель?

– Как на кой? – обиделся Дима. – По инструкции.

– Чихал я на твою инструкцию! Инструкции на все случаи жизни не сочинишь – мозгами работать надо. В инструкции что написано? Убедись, что видишь пламя…

– Нет этого в инструкции, – вмешался Никита. – Раз табло горит – флюгируй и туши. Димка все сделал правильно.

– Вот правильные собрались! – обозлился командир. – Прямо ангелы, а не летчики. Может, у вас персональные крылышки есть, чтоб на землю спланировать? Так помолитесь, ангелы, господу богу, чтобы он нам открыл хоть одну бетонную волосу! Ну, чего псалмы не поете?

– Не обучены, командир, – сказал Дима.

– А чему вы обучены? Горел второй двигатель или нет, вас спрашиваю? Ну, третий – проворонили, бывает: горит красный – флюгируй. А второй-то можно было и посмотреть? Были виброперегрузки или он так сгорел – как тещина керосинка?

– Не кипятись, Семен Андреевич, – вмешался Витковский. – Ребята ни при чем. В тренажере ты и сам точно так действовал: трах – бах – и готово.

– Так то в тренажере! Я в тренажере, может, и не то делал, чтобы пятерку заработать! Тренажер – это цирк, а тут… – ткнул он большим пальцем назад на дверь в салон, – девяносто душ за спиной.