Операция «Канкан» - Анатолий Евгеньевич Матвиенко

в ближайшие дни. На стол начальника его охраны Ганса Раттенхубера легла бумага с длинным списком уязвимостей Бергхофа.

— Фон Валленштайн, вы в своем уме? Как вы представляете себе это? Думаете, я посоветую фюреру надеть бронежилет?

— Тогда пусть охранники не отступают ни на шаг.

— Возвращайтесь в Берлин, штурмбаннфюрер, и не лезьте не в свои дела.

Но я задерживаюсь в Бергхофе.

С террасы дома прекрасно видно, что Гитлер надежно укрыт. Рядом с ним переваливается туша Геринга. Рейхсминистр авиации выше вождя, настолько широк, что заслонит заодно и Еву Браун, вздумай она прогуляться. Я осматриваю в бинокль наиболее удобные точки, где могут спрятаться снайперы. Стреляйте же! Жирный Геринг — та еще тварь, отомстите за Ковентри и Лондон… Молчат.

Вечером ловлю отчужденные взгляды. Охрана в курсе — группенфюрер против моего пребывания на курорте. Я тоже против. Но завтра у Гитлера нет гостей. Его убьют.

Ночь проходит без сна. Что делать? Грызу угол подушки, один в гостевой комнате. В открытое окно слышен голос какой-то ночной птицы и размеренные шаги часовых. Здесь уйма охраны, но перед моционом фюрера они не удосуживаются обежать окрестности.

Жить ему или не жить? Насколько велик шанс, что Британия вступит в войну с СССР? Смерть вождя ослабит или сплотит немцев?

Допустим, сорву операцию. «Дядюшка» Валленштайн прикажет ликвидировать нас обоих — меня и Элен, если узнает, что я обманул англичан.

Только к рассвету в голову заползает простая мысль.

Говорю себе: Тео, ты же аналитик! Прекрасно знаешь, что любое решение принимается на основании доступных сведений. Правильное оно или неправильное, выясняется позже, часто — с причитаниями «если б я знал». У Сталина и его окружения информации куда больше. Выше шанс верного выбора.

Может, я трушу сделать собственный выбор, перекладываю ответственность на Москву? Хватит умничать! Если я советский человек, то обязан исполнить приказ.

А сам? А девушка, что мне доверяет, что ждет месяцами под грохот бомб, под неумолкаемый треп пьяного инвалида? Глобальное слишком уж перемешано с личной драмой.

Издерганный бессонницей, скатываюсь в малодушие. Если снайпер уложит вождя нации, Рейх на пару недель превратится в сплошной бардак взаимных арестов верхушки СС и армии, дележа власти и заигрывания с противниками, потом все начнет устаканиваться. Я вывезу Элен в Швецию, в Швейцарию или Испанию, оттуда — в Англию и больше в Германию не вернусь. Помощь в устранении главного «Аш» мне не забудут. Уверен, МИ6 посодействует в смене личности, чтоб ни Валленштайна, ни Неймана никогда не нашли ни немцы, ни НКВД. Кошмар на холоде закончится очень скоро — к середине августа я буду в безопасности…

…И никогда не вернусь с холода по-настоящему. Но это лучше, чем быть ликвидированным одной из секретных служб трех держав.

Утром с опухшей рожей несусь в Зальцбург, ни на что не решившись. Голова болит как проклятая, и не от давних побоев в Абвере. Она пытается вместить слишком многое.

Я готовился долго. Умею стрелять, убивать самыми разными способами, взрывать, работать на рации, преследовать и уходить от погони… Но в час Самого Главного Задания сражение идет не снаружи — внутри меня.

Верный «хорх» сворачивает на обочину, уставившись фарами на дорожный указатель. Выползаю из-за руля. На ум приходит моя бывшая школьная учительница литературы. Она, закатив глаза и с придыханием от благоговения, рассказывала нам о мысленном диалоге князя Болконского с дубом.

Если человек общается с деревом — это вряд ли признак здоровья. Но я уже далеко за гранью, чтоб считать себя адекватным.

Дубов рядом нет, только унылые сосны. Сверху — тоскливое серое небо, укрывшее Баварию мучнистой пеленой от американских бомбардировщиков.

За неимением дуба обращаюсь к облакам. Вдруг в тишине за ними живет тот, в кого я не верю.

Скажите мне — зачем? Все, что было раньше, — зачем? Арест и потеря родителей. Сотни или даже тысячи убитых, пусть не всех прикончил собственноручно, а только взмахнул перчаткой или поставил завитушку внизу листа бумаги. Евреи, чехи, поляки, немцы, англичане, русские… та украинская девочка в ярком платье, которую не выдернул из расстрельной колонны…

Не я, так другой? Конечно, на моем месте запросто мог оказаться иной «истинный ариец». Но не оказался! И все это чудовищное — моих рук дело.

Ради чего? Столько лет жертв, лишений, преступлений… Оказалось — ради спасения самой гнусной нелюди в Германии! Тем более — все бесполезно, если его мечтает грохнуть половина верхушки Рейха. За британским снайпером придет следующий, более удачливый агент.

Наконец, я просто не хочу. Не хочу и не стану. Будь что будет. Сдохни, тварь!

Британский офицер, совершенно не похожий на военного своей сутулой фигурой и толстыми линзами очков на ассиметричном носу, похоже, не желает верить ни единому слову из моей брехни: фюрер улетел в ставку «Вольфшанце» у Растенбурга, штандарт над крышей Бергхофа и двойник на прогулке красуются для маскировки. Хуже, что я сам себе не верю. Еще поднимаясь по лестнице, думал произнести совсем другие слова.

Операция отменяется. Я спас Адольфа Гитлера от верной смерти! Будь оно все проклято…

Через неделю после сорвавшегося покушения в Альпах снова отираюсь в свите вождя. Прусское «Волчье логово» лучше приспособлено к защите от внешнего удара, здесь оборудован подземный бункер. Но в июльскую духоту фюрер предпочитает деревянные домики-блоки на поверхности, в них же проводит совещания с военными. На одно из таких совещаний, по-моему, о формировании новых дивизий из резервистов, прибывает полковник Штауфенберг. На ипподроме нас познакомил Хайнц Брандт. Штауфенберг в Северной Африке потерял руку и глаз, но упорно занимался конным спортом, чтобы вернуться в строй.

Думая, что имеет смысл поздороваться, я направляюсь к нему. Полковник заметно нервничает, как и большинство посетителей фюрера. У него, однорукого, сразу два портфеля. Наверняка набрался документов, чтобы ответить на любой вопрос. Он мне симпатичен, несмотря на увечность, — аристократическим лицом, высоким ростом, интеллигентностью. Словом, всем тем, что заслуживает уважения у немцев, если с ними не воевать.

— Добрый день, барон! Вам помочь?

Штауфенберг отказывается.

— Говорят — все зависит от настроения фюрера, а не от бумаг. Не знаете, как он сегодня?

— Говорят — средне, — в тон полковнику отвечаю я.

Военный кивает и решительно, как в омут бросаясь, шагает к блоку мимо двух охранников. Меня они скорее пристрелят, чем пропустят, зная про натянутые отношения с Раттенхубером. Наверняка тот проинструктировал соответственно.

Не знаю, какое настроение у Гитлера, но буквально через несколько минут Штауфенберг выскакивает обратно и несется к служебному «мерседесу». Значит — фюрер не в духе.

Почему я не обратил внимания, что полковник выбежал лишь с одним портфелем, не придал значения его нервозности? Мне воспрещено, но после Штауфенберга в блок зашел еще Брандт, дружески кивнув на ходу. Я мог предупредить… Почему очевидные вещи сложились в голове,