Чингиз Абдуллаев - День гнева

— А другим можно? — сразу вскипел Зайдман. — А когда в прошлом году прежнее правительство меня прижало, помнишь, какие у нас дела были? Да и в твоем банке не лучше. Ты ведь тогда жаловался, что они нечестно играют, давят конкурентов. Забыл уже?

— Ну а теперь ты решил взять реванш? Раздавить их?

— Конечно. Знаешь, какой у меня самый любимый писатель? Я тебе скажу. Джек Лондон. У него есть прекрасный рассказ. Новичок входит в бар, где четверо играют в карты. Подходит к игрокам и замечает, как один сдает себе четыре туза. Возмущенный, он рассказывает об этом другому игроку. Тот посылает его подальше. Новичок не может понять, что происходит. «Сейчас его очередь раздавать карты», — объясняет он новичку. Ты меня понял, Артем? Каждый, кто сдает карты, берет себе четыре туза. У кого в руках колода, тот и устанавливает правила игры. Сейчас колода у нас с тобой, а в прошлом году была у наших конкурентов. Все правильно. Мы возмущались, но ничего не могли сделать. Они забирали все тузы. Сейчас наша очередь сдавать карты, и я хочу получить свои четыре туза.

— Именно поэтому у нас никогда не будет порядка, — сказал Полетаев, выпил коньяк, поморщился и взял дольку лимона.

— Не надо мне рассказывать про порядки, — улыбнулся Зайдман, — я знаю, какой ты у нас герой. Говорят, на тебя настоящую охоту устроили. Насчет Лондона — правда?

— Откуда ты знаешь?

— Я все знаю. Объяснил же тебе, что пришла моя очередь сдавать карты.

— Правда, — недовольно ответил Полетаев, — еще есть вопросы?

— Не любят тебя, Артемушка, — вздохнул Зайдман, — ох как не любят. А ты лучше послушай, что я тебе скажу. Поосторожнее будь. Вокруг разные люди ходят. Иногда смотришь, улыбается тебе, думаешь — друг. А улыбается оттого, что пистолет держит в кармане. Убить тебя хочет, Артемушка. Понял?

— Не понял.

— Знаешь, сколько банкиров мечтают убрать тебя из министерского кресла? Много крови ты людям попортил за несколько месяцев. Они думали, ты свой. А ты вдруг для государства начал стараться, как будто всю жизнь партийным секретарем был. Вот этого тебе не могут простить.

— Кто конкретно не может?

— Фамилии хочешь? Я тебе фамилии не скажу, да ты их сам знаешь. Но учти, не примут бюджет, доллар раза в полтора подскочит. Представляешь, что будет?

— Представляю. И даже знаю, что ты все свои контракты в долларах заключал. И платить тебе нужно через неделю.

— Вот именно. Так что мне твоя отставка невыгодна. И доллар не должен прыгать. Я стабильности хочу и поэтому за тебя зубами и ногами держаться буду.

— А если бы не была нужна? — спросил Полетаев, невесело усмехнувшись. — Ты бы и меня сдал?

— Конечно, — спокойно ответил Зайдман, — будь у меня такие долги в рублевом исчислении, как у некоторых наших банков, я бы тебя своими руками удавил. Они же за твою голову получают минимум пятьдесят процентов прибыли. Начиная с понедельника им придется возвращать долги. Понимаешь, как здорово получается? Если доллар снова подскочит, они все свои рублевые долги вернут, да еще с огромной прибылью останутся. Ты посчитай, сколько они заработают, если бюджет не будет принят.

— Будет, — твердо заявил Полетаев, — бюджет будет принят. Он уже прошел бюджетный комитет и согласительную комиссию. Так что завтра Дума его обязательно примет.

— Дай-то бог. — Зайдман посмотрел на часы. — Через десять минут начнем церемонию открытия.

В кабинет вошла молодая высокая девушка в сером костюме. Мини-юбка подчеркивала изящество ее фигуры и открывала длинные стройные ноги: Девушка улыбнулась Зайдману.

— Приехал министр экономики Австрии.

— Вот и хорошо, что приехал, — равнодушно ответил Зайдман, — пусть кто-нибудь из штаба его встретит, там полно людей. Французы уже здесь?

— Пять минут назад приехали. Мы Кореневу сообщили, чтобы встретил их. — Девушка смотрела Зайдману в глаза, ожидая распоряжений. Она была отлично вышколена.

— Все правильно, — сказал банкир, — скажи всем, что мы сейчас выйдем. И не забудь дать мне текст моего выступления.

— Конечно. — Она повернулась и поплыла к выходу.

— Красивая девушка, — равнодушно бросил Полетаев — с некоторых пор его перестали волновать девушки, которым он годился в отцы. Больше привлекали зрелые женщины типа Лены Сусловой.

— Красивая. — согласился Зайдман. — Ты подумай, о чем я тебе сказал. Особенно не рискуй. Главное, чтобы бюджет утвердили. Потом решим, что нам делать.

— Опять за свое? Я тебе сказал, забудь о козырях. Шулеров, кстати, бьют по морде. А во времена Джека Лондона их даже стреляли.

— Пока в меня еще никто не стрелял, — занервничал Зайдман, — пока, насколько мне известно, стреляли в тебя.

— Да, — согласился Полетаев, — и именно поэтому я не допущу, чтобы в стране царил беспредел. Это наша с тобой страна, Лева. И если здесь будет плохо, то будет плохо всем, и нам с тобой тоже. Пойми, все должны жить по закону, не нарушать его. Нужно кончать с «раздачей тузов».

— Красиво говоришь, дорогой, еще немного, и я заплачу, — с издевкой заметил Зайдман.

— Я не шучу, Лева. Если здесь грохнет, рухнут твои капиталы. И никуда ты не сбежишь. Я ведь тебя знаю. Ты упрямый.

— Не сбегу, — вдруг согласился Зайдман, — ни за что.

— Ну вот видишь. Ты всегда говорил, что уедешь последним.

— Никуда я не уеду, — погрустнев, сказал банкир, — у меня отец под Москвой погиб в сорок первом. И брат лежит где-то недалеко. Он в той армии был, ударной называлась, которую потом разгромили. Не сбегу, — упрямо повторил он, — какой я, к черту, репатриант. Я ни одного слова не знаю. Съездил в прошлом году в Израиль, с трудом три дня выдержал.

— Конечно, — обнял его Полетаев, — пойдем открывать конференцию, уже шестнадцать часов. — Они поднялись, поправили галстуки.

— Будь осторожен, Артем, горячий ты человек, доверчивый. Я постараюсь понять тебя, мы ведь с тобой давно знакомы. А вот другие не поймут.

— Ты о чем?

— Ни о чем. Просто так, будь осторожен.

День третий. Москва.

15 часов 58 минут

Они двигались по коридорам второго этажа, проверяя служебные помещения. В некоторых находились сотрудники Центра, у всех были карточки с особой синей полосой, свидетельствующие о благонадежности. Суслова постоянно хмурилась, видимо, все еще находясь под впечатлением разговора с Корниенко. Дронго видел ее состояние и молча шел рядом.

— Не нужно так жалостливо сопеть, — заметила Лена, когда они зашли в очередную комнату. Карточки висели у каждого на груди. Таково было требование службы безопасности.

— У меня сломан нос, — возразил Дронго, — поэтому сопение мое не жалостливое, а скорее физиологическое.

— Не смешно. — Она кивнула сотрудникам Центра и вышла. В коридоре находились еще двое сотрудников службы безопасности с краснополосными карточками.

— Почему ты считаешь, что весь мир должен скорбеть из-за твоего спора с полковником Корниенко? — спросил Дронго. — Я стараюсь не вмешиваться в ваши служебные дела.

— Это был не спор, — возразила она, — и ты это прекрасно понимаешь. Он настаивал на моем отстранении от работы в группе.

— Что за глупость! Но какие он выдвигал причины?

— А он тебе не сказал?

— Конечно, нет. Или ты считаешь, что Корниенко вообще может мне что-либо рассказать? Они с Рудневым, кажется, меня недолюбливают.

— Я видела Слепнева, встречала его. Но сам Слепнев об этом не знает. У него в Севилье была встреча с женщиной. Мы его подстраховывали. По правилам конспирации он должен был сразу улететь из Севильи. Только в случае особой необходимости мог задержаться на несколько дней. А он решил остаться из-за женщины, с которой встречался в Испании. Она была не местная, иначе мы бы сразу пресекли эту связь. Она прилетела туда с ансамблем. Кажется, Моисеева. Точно не помню. Они случайно познакомились. И он решил задержаться на несколько дней. Руководивший нашей группой Меджидов сказал, чтобы мы оставили его в покое. Он считал, что сломал жизнь Слепневу, когда задолго до Севильи сделал все, чтобы довести до разрыва отношения Слепнева с девушкой, которую тот любил.

— Я слышал, что ваше ведомство занималось такими гнусными делами, — заметил Дронго.

— Тогда было совсем другое время. Любого кандидата в «ликвидаторы» проверяли как минимум несколько лет. Обнаружив у него сомнительные связи, либо отклоняли, если человек проходил по остальным параметрам, либо прекращали эти связи. В общем, личная жизнь Слепнева была под постоянным контролем внутренней контрразведки. Поэтому в Севилье мы его не стали трогать, и он задержался на три дня. Вот, собственно, и все.

— Вы проверили женщину, убитую вчера во время штурма квартиры? — спросил Дронго. — Ты говорила, что погибли оба его помощника.

— Да, мужчина и женщина. Причем женщину застрелил, очевидно, сам Слепнев. Она была тяжело ранена, и он выстрелил ей в сердце. Это установили наши эксперты.