Сергей Донской - Дай умереть другим

И это ей, красавице Светлане Кораблевой, совершенной модели, которой не хватало разве что приставки «топ», какой-то сопливый замухрышка посмел заявить: обливаться сама будешь, меня на помощь не зови! У него что, глаза повылазили? Или он педик? Или вообще какой-нибудь гермафродит несчастный? Разве нормальный мужик способен устоять перед Светиными чарами?

– Андрей! – окликнула она. Не дождавшись ответа, повысила голос: – Андрюша!

– Чего тебе? – глухо спросил Костечкин из-за двери.

– Где второе ведро?

– На плите, где же еще!

– Так неси сюда.

– Раньше, конечно, никак нельзя было сказать, – сварливо забубнил невидимый Костечкин. – Связался с бабой на свою голову. Мыться ей, видите ли, приспичило. Грязная, что ли?

– Я жду! – напомнила Светлана, развернувшись к двери вполоборота, что являлось, по ее мнению, наиболее выигрышной позой из всех возможных. Ничего лишнего не видно, зато все, что не стыдно показать, на виду. Просто фотографируй – и на обложку журнала.

Вошедший в кухоньку Костечкин застыл на пороге. Из его разинутого рта вырвался изумленный звук, которого человек никогда не станет издавать при обычных обстоятельствах. Нечто среднее между «эп» и «ебт». С двумя вопросительными знаками и тремя восклицательными.

– Что уставился? – спросила Светлана сердито. – Поставь ведро рядом со мной и топай. Тут тебе не бесплатное кино.

– Ага! – Едва не вывихивая шею от стремления доказать, что он не глазеет туда, куда его не просят, Костечкин бочком пересек кухню и, облив ноги водой, грюкнул ведром возле корыта.

– Спасибо, свободен, – царственно произнесла Светлана. Удостоверившись, что ее формы по-прежнему производят на мужчин впечатление, да еще какое, она вновь почувствовала себя в своей тарелке. Вернее, в корыте. – Я сказала: свободен. Чао, бамбино, сорри.

– Ухожу-ухожу. – Едва не опрокинув стул, увешанный женской одеждой, Костечкин метнулся к выходу.

– Погоди!

– Что? – Его спина напряглась, как у человека, ожидающего удара исподтишка.

Светлана торжествующе улыбнулась:

– Мне никто не звонил?

– А я твою трубку расколошматил на мелкие кусочки, вот!

– Как?

– А вот так! – злорадно произнес Костечкин. – Ты тут не в гостях, а под домашним арестом.

Прежде чем он исчез за дверью, Светлана успела плеснуть на него водой, но и двух пригоршней показалось ей мало. Опрокинуть бы на Костечкина целое корыто. А потом этой же допотопной посудиной – по башке, по башке!

Побултыхавшись еще немного, но уже без особого удовольствия, она вытерлась, оделась и тщательно зачесала волосы за уши, пригладив их таким образом, чтобы они плотно облегали голову. От этого Светлана стала выглядеть несколько старше и стервозней, чем была на самом деле, но ей показалось, что подобный стиль наиболее уместен в данной ситуации. Хватит быть белой и пушистой. Пусть Громов с Костечкиным знают, что у нее имеются не только внешние данные, но и характер.

Рассмотрев себя по частям в мутном настольном зеркале, Светлана осталась в принципе довольна. Правда, платье от Готье из натурального сиреневого шелка не слишком гармонировало с выцветшей мастеркой и растоптанными тапочками, которые Светлана позаимствовала в шифоньере. Но не в норковом же полушубке расхаживать здесь, у черта на куличках, и не на одиннадцатисантиметровых каблуках, которые так и норовят застрять между половицами! Будь попроще, как говаривали подруги, и люди сами к тебе потянутся.

В первую очередь Громов пусть потянется – от него сейчас многое зависит. Что касается ехидного напоминания Костечкина о том, что Светлана находится на этой даче не в качестве гостьи, то будущее покажет. Во всяком случае, Громов отнесся к ней не как к обычной заложнице. У них союз. А мальчишеские выходки Костечкина Светлана как-нибудь переживет.

Надменно вскинув голову, она распахнула ногой дверь и крикнула:

– Можешь выносить воду!

– У тебя вошло в привычку повелевать слугами?

Перед Светланой стоял невесть откуда взявшийся Громов и смотрел на нее своими холодными глазами так, словно видел перед собой не чистенькую девушку, очаровательную даже без всякого макияжа, а некстати выбравшегося на свет паука. Костечкин, выглядывая из-за его плеча, нагло ухмылялся.

– Не буду же я сама тягать это чертово корыто, – буркнула Светлана, не зная, куда девать руки. – Я вам не рабыня Изаура.

– Понимаю, – кивнул Громов. – Поэтому ты и позвала на помощь Андрюшу, верно? Но почему-то забыла добавить «пожалуйста».

– Ой да, пожалуйста, пожалуйста!

– Что касается тряпки, то она там. – Громов указал подбородком на нагромождение пустых ведер в углу веранды.

– Тряпка?

– Не будешь же ты промокать лужи на полу подолом своего замечательного платья, – хмыкнул Громов, не скрывая иронии. – Ты ведь не рабыня Изаура.

Светлана открыла рот, чтобы произнести какую-то колкость, но так и не нашлась с ответом. Нужные слова пришли на ум, когда она яростно протирала полы в кухне. И, бормоча их себе под нос, Светлана производила невнятный шум, очень похожий на гудение трансформатора.

3

По дороге на дачу Громов перезвонил Зинчуку, чтобы высказать ему свое неудовольствие по поводу недавнего инцидента возле магазина «Изумруд».

– Когда кто-то нарушает свои обязательства, – сказал Громов, – он тем самым развязывает руки противной стороне. А я как раз противная сторона, Владимир Михайлович. Очень противная, очень вредная и злопамятная.

– Произошло недоразумение, – быстро произнес Зинчук. – Это была не моя инициатива.

– А чья же?

Громову вспомнилось, что группа захвата состояла сплошь из лиц кавказской национальности, но он не стал задавать наводящие вопросы о Сосо и его взаимоотношениях с собеседником. Сначала дай человеку высказаться, а потом уже лови его на слове. Чем больше собеседник наплетет языком, тем легче загнать его в тупик. Тем более, если язык у него заплетается. А в том, что Зинчук успел подлечить расшатанные нервы алкоголем, сомнений у Громова не было.

– Я спрашиваю, кто виноват в случившемся? – напомнил он, повышая голос.

– Наша… э-э… договоренность стала известна… э-э… одному моему деловому партнеру, – уклончиво пояснил Зинчук.

– Уж не приверженцу ли кавказской кухни?

– Вы что, в курсе?

– В курсе чего? – очень натурально удивился Громов, управляясь с рулем одной расслабленной рукой. – Если речь идет о ваших военных хитростях, то да. Мне пришлось потратить на ваших людей и их машину ровно десять патронов, а это не входило в смету моих расходов. Кажется, пора подумать об экономии.

– О какой экономии? – напрягся голос на другом конце телефонной линии.

– Считайте сами, Владимир Михайлович, – предложил Громов. – Одна пуля вашей зазнобе, одна вам. Сколько получится всего? – Это был блеф чистейшей воды, но он невольно поморщился, как будто не свой собственный голос слышал, а скрежет металла о металл. Пришлось придержать трубку плечом, открыть бумажник и бросить взгляд на вставленную туда фотографию Анечки. – Две пули, – жестко произнес Громов, – всего-навсего две пули. И одна из них уже находится в стволе моего пистолета.

– Я готов заплатить, – прошелестело в ответ.

– Это я уже слышал.

– Я действительно готов заплатить, – повторил Зинчук громче. – На этот раз я буду один, клянусь.

– Чем легче даются клятвы, тем труднее их соблюдать.

– Простите, что вы сказали?

– Это не я сказал, а какой-то доморощенный философ. Я прочитал это изречение на одной могильной плите. Уж не знаю, какую клятву не выполнил человек, который под ней лежит, но факт остается фактом: он угодил на кладбище.

– Давайте сменим тему, – попросил Зинчук.

– Что ж, ладно. Тогда где и когда? – коротко спросил Громов. Его глаза уже обшаривали ночную дорогу впереди, выискивая подходящее место для разворота.

– Завтра, – донеслось до него. – В любом месте, которое вы назначите.

– Почему не сегодня?

– Партнер, о котором я вам говорил, он… э-э… имеет обыкновение работать до утра, – пояснил Зинчук. – Мне не хотелось бы, чтобы он снова вмешался и все испортил.

– Весьма похвальное намерение, – одобрил Громов. – Значит, встретимся завтра часиков в десять, идет?

– Идет. А когда я увижу свою?..

– Вы будете стоять возле проезжей части на бульваре Пушкина. По левой стороне, прямо напротив памятника. Один. Без машины. С деньгами. Вас подберут.

– Как же вы меня узнаете?

– Мне вас достаточно подробно описали, так что не переживайте, с папой римским вас спутать невозможно.

– Не переживайте? Я не получил ответа на свой вопрос! – голос Зинчука завибрировал от волнения.

– А вразумительного вопроса пока что и не прозвучало, – заметил Громов. – Я ведь вас перебил, помните?

– Теперь я могу спросить?

– Теперь да. Слушаю.