Чингиз Абдуллаев - Пепел надежды

— А вы разве не знали? — Она удивленно взглянула на него, — Я думала, вы именно поэтому меня и взяли как заложницу.

— Что? — повернулся он к ней. — Какую заложницу?

— Я вице-президент банка, — сказала женщина. — Неужели вы, Правда, этого не знали?

— Не знал, — растерянно сказал Высоченко. Только теперь он увидел и оценил дорогое платье женщины, ее обувь, уверенный взгляд, ее четкие деловые реплики. Только теперь он понял, что именно ему нравилось в этой женщине. Она был не просто сильным человеком. Она была очень выдержанным и смелым человеком, если решилась пойти с ним в его квартиру. Он молча повернулся и пошел на кухню ставить чайник. Затем умылся в ванной и вернулся в комнату.

— Можно я воспользуюсь вашей ванной? — спросила она.

Он молча кивнул. Все было так запутанно, так странно. Она вышла из ванной через несколько минут. Снова прошла к дивану. К этому времени вода уже закипела, и он подал ей чай в кружке. В своем доме он не любил стеклянных стаканов и предпочитал кружки с изображениями собак. 1 — Давно вы работаете вице-президентом банка? — спросил полковник, усаживаясь в кресло напротив нее.

— Нет, — взглянула она ему в глаза, — только третий месяц. Они даже не знали, что я беременна, когда брали меня. Если бы знали, думаю, не назначили бы.

— Почему?

— Репутация банка. Мир все еще поделен между мужчинами. Представьте себе, что к нам приходит клиент и просит встречи с вице-президентом. А ему говорят, что вице-президент находится в декретном отпуске. Согласитесь, это звучит несколько несерьезно.

— Возможно, — ответил полковник. — И теперь вы решили уйти?

— Только на время. Врачи считают, что мне нужно меньше волноваться. — Она взглянула ему глаза. — Хотя мне кажется, что всю норму волнений я уже получила.

— Это ваш первый ребенок?

— Да. Я позднородящая, как сейчас пишут в документах. Мне уже тридцать.

— Почему вы раньше не рожали? — Он и сам не понимал, каким образом между ними установилось то абсолютное доверие, какое бывает только у незнакомых людей, внезапно проникающихся симпатией друг к другу.

— Не знаю. Как-то не сложилось. Я училась в институте, потом в аспирантуре. Не торопилась выйти замуж. У меня был друг, военный летчик, но он был женат. Вот так я и просидела до двадцати восьми. А потом встретила своего нынешнего мужа.

— Вы его любите? — Он никогда не задавал подобных вопросов. А она никогда не отвечала на такие вопросы. Но сейчас все казалось естественным, нормальным.

— Не знаю, — честно призналась она, — наверное, люблю. Он человек надежный, спокойный. Мы с ним познакомились, когда он вернулся из Чечни. Они там восстанавливали какую-то связь, подробностей я не знаю. Я к нему отношусь хорошо. А он, кажется, меня любит по-настоящему.

Полковник поставил свою кружку на стол.

Только сейчас он обнаружил, что все время держал ее в руках.

— Вы были женаты? — спросила она.

— Вот именно — был, — криво усмехнулся полковник.

— Она от вас ушла?

— Нет. Я даже не знаю, как все получилось Правда, мы и раньше жили как-то отчужденно друг от друга. Я все время бывал в командировках она одна растила дочь. Потом я поехал в Чечню…

Он замолчал.

— Не нужно рассказывать, если вам это неприятно, — предложила она.

— Да нет, все уже прошло. Нас бросили в самую мясорубку. Первыми гибли офицеры, пытаясь спасти молодых солдат. Никто не понимал, почему мы должны там умирать, почему нас бросили сюда? А потом практически всю мою группу расстреляли в упор из минометов и пулеметов. Я был тяжело ранен и очнулся, когда кто-то наступил на меня, считая меня погибшим. Потом меня привезли в госпиталь.

Он снова замолчал, но на этот раз она не прерывала его.

— Врачи считали, что я не вытяну. У меня были множественные осколочные ранения, тяжелая контузия. Я почти не мог говорить, не видел и не слышал. Мне сделали три операции и перевезли в Москву. Я восемь месяцев лежал в госпиталях.

И все восемь месяцев моя жена была рядом со мной.

— Она вас любила?

— Она меня жалела. Позже я узнал, что у нее был друг. Он появился еще до того, как я отправился в этот ад. Но, узнав о моем ранении, она самоотверженно все восемь месяцев просидела у моей постели. Это необъяснимая женская душа. Когда мне было плохо, она сидела рядом со мной. Может, потому, что врачи считали меня безнадежным, и она не хотела оставлять меня одного.

Когда я стал выздоравливать, между нами все было кончено. Через восемь месяцев я уже мог ходить. Еще через некоторое время меня выписали больницы. Тогда она мне и сказала про своего друга. Я не знаю, когда мне было больнее: тогда, когда я лежал почти мертвый или когда она мне это рассказала. И не знаю, как я до сих пор его де убил. Может, просто решил ответить благородством на ее благородство.

Она меня все-таки выходила. И мы расстались. А дочь осталась с ней. Вам не кажется, что все это было глупо? Женщины вообще необъяснимые существа, существа иного порядка, чем мужчины.

— И вы не сделали попытки ее вернуть?

— Не сделал. Мне все стало безразлично. Знаете, я всегда восторгался декабристками, которые отправились за своими мужьями в Сибирь. Мне казалось, что это так самоотверженно и красиво. Вот где царила настоящая любовь. Но где-то год назад один историк, с которым мы сильно выпили, вдруг рассказал мне, что и там, в ссылке, в Сибири, некоторые мужья и жены изменяли друг другу. Вот вам и декабристки.

— Гадко, — передернула она плечами. — Наверное, ваш историк был женоненавистник. Или вообще человеконенавистник. Так можно сойти с ума, разуверившись в людях.

— Вот я и сошел с ума, — ровным голосом продолжал Высоченко. — А потом меня выставили с работы. По существу, они были правы, у меня ведь были такие ранения. Меня уволили в сорок лет и начали выплачивать пенсию, на которую я мог покупать только черный хлеб и платить за квартиру. Вот и все. И никаких шансов у меня больше не было. Вы знаете, какую пенсию платят по инвалидности?

— Примерно знаю.

— Это цена моей крови за Чечню. Сначала мне платили около миллиона старых рублей. Это примерно полтораста долларов. Если учесть, что квартиру я тогда снимал и платил за нее сто долларов, то на жизнь мне оставалось только пятьдесят. До сих пор не знаю, как я тогда не умер!

— У вас не было профессии?

— Не было, конечно. Я ведь профессиональный милиционер, кончал Высшую школу милиции. Кому я такой был нужен? Мне предлагали идти либо в вахтеры, либо в охранники, либо в телохранители, двери открывать какому-нибудь суке. Но я решил, что это не для меня. И тогда я сам выбрал свою жизнь. Сначала я стал искать ребят, которые могут делать то, что вы сегодня видели. Потом они стали искать меня. Образовался соответствующий круг клиентуры, круг исполнителей. Я стал принимать заказы на убийства. И сам стал убийцей. Собственно, ничего другого Я все равно делать не умел. Либо убивать, либо организовывать убийства.

— Много людей вы убили?

— Много, — сказал он, чуть запинаясь и морщась. — Вчера утром я убил троих. Правда, они были мразь, подонки. И, если бы я их не убил, они бы замучили невинную девушку и убили бы такого же мерзавца, как они сами. Так что, выходит, утром я сделал благое дело. А вечером мы брали банк. В охранников у входа мы стреляли вдвоем с напарником, но я думаю, что двое на моей совести. И тот парень, которого вы увидели, когда шли. Все это сделал я один.

Он замолчал, потом вытянул руку. Рука дрожала. Она посмотрела на нее и закрыла глаза. Он заметил, как она содрогнулась.

— Все правильно, — горько сказал полковник — все так и должно было быть. Мне уже нет прощения. Бешеных зверей нельзя лечить. Их нужно только убивать.

— Вы могли бы все это бросить…

— И снова жить на свою пенсию? — горько усмехнулся он. — Те, кто меня туда отправил, ездят на «Мерседесах», приходят на концерты с мобильными телефонами, щупают девочек и смеются мне в лицо. Может, я нахожу своеобразное удовлетворение в том, что отстреливаю эту сволочь. Они жируют на наши деньги, на нашей крови. Это они бросили нас в мясорубку. Это за них мы умирали там, в Чечне. Это их конституционный порядок мы пытались привить чеченцам. И вы хотите, чтобы я все это бросил? Нет. Это, если хотите, высшая месть за все, что со мной сделали. Я понимаю, что смешно смотрюсь в роли Робин Гуда, но за два года, пока я занимаюсь этим грязным делом, ко мне ни разу не пришлите просьбой убить врача или учителя, инженера или даже журналиста. Заказывают всегда толстосумов, которые что-то не поделили. Любое убийство — это деньги. Не верьте, если вам скажут, что наемные убийцы стреляют в кого-либо из-за политики. В основе всегда грязные деньги. И отстреливают, как правило, тех, кто нарушает Правила игры. А если заказчик сам нарушает эти давила, то довольно быстро заказывают и его.