Чингиз Абдуллаев - Пепел надежды

— Она меня жалела. Позже я узнал, что у нее был друг. Он появился еще до того, как я отправился в этот ад. Но, узнав о моем ранении, она самоотверженно все восемь месяцев просидела у моей постели. Это необъяснимая женская душа. Когда мне было плохо, она сидела рядом со мной. Может, потому, что врачи считали меня безнадежным, и она не хотела оставлять меня одного.

Когда я стал выздоравливать, между нами все было кончено. Через восемь месяцев я уже мог ходить. Еще через некоторое время меня выписали больницы. Тогда она мне и сказала про своего друга. Я не знаю, когда мне было больнее: тогда, когда я лежал почти мертвый или когда она мне это рассказала. И не знаю, как я до сих пор его де убил. Может, просто решил ответить благородством на ее благородство.

Она меня все-таки выходила. И мы расстались. А дочь осталась с ней. Вам не кажется, что все это было глупо? Женщины вообще необъяснимые существа, существа иного порядка, чем мужчины.

— И вы не сделали попытки ее вернуть?

— Не сделал. Мне все стало безразлично. Знаете, я всегда восторгался декабристками, которые отправились за своими мужьями в Сибирь. Мне казалось, что это так самоотверженно и красиво. Вот где царила настоящая любовь. Но где-то год назад один историк, с которым мы сильно выпили, вдруг рассказал мне, что и там, в ссылке, в Сибири, некоторые мужья и жены изменяли друг другу. Вот вам и декабристки.

— Гадко, — передернула она плечами. — Наверное, ваш историк был женоненавистник. Или вообще человеконенавистник. Так можно сойти с ума, разуверившись в людях.

— Вот я и сошел с ума, — ровным голосом продолжал Высоченко. — А потом меня выставили с работы. По существу, они были правы, у меня ведь были такие ранения. Меня уволили в сорок лет и начали выплачивать пенсию, на которую я мог покупать только черный хлеб и платить за квартиру. Вот и все. И никаких шансов у меня больше не было. Вы знаете, какую пенсию платят по инвалидности?

— Примерно знаю.

— Это цена моей крови за Чечню. Сначала мне платили около миллиона старых рублей. Это примерно полтораста долларов. Если учесть, что квартиру я тогда снимал и платил за нее сто долларов, то на жизнь мне оставалось только пятьдесят. До сих пор не знаю, как я тогда не умер!

— У вас не было профессии?

— Не было, конечно. Я ведь профессиональный милиционер, кончал Высшую школу милиции. Кому я такой был нужен? Мне предлагали идти либо в вахтеры, либо в охранники, либо в телохранители, двери открывать какому-нибудь суке. Но я решил, что это не для меня. И тогда я сам выбрал свою жизнь. Сначала я стал искать ребят, которые могут делать то, что вы сегодня видели. Потом они стали искать меня. Образовался соответствующий круг клиентуры, круг исполнителей. Я стал принимать заказы на убийства. И сам стал убийцей. Собственно, ничего другого Я все равно делать не умел. Либо убивать, либо организовывать убийства.

— Много людей вы убили?

— Много, — сказал он, чуть запинаясь и морщась. — Вчера утром я убил троих. Правда, они были мразь, подонки. И, если бы я их не убил, они бы замучили невинную девушку и убили бы такого же мерзавца, как они сами. Так что, выходит, утром я сделал благое дело. А вечером мы брали банк. В охранников у входа мы стреляли вдвоем с напарником, но я думаю, что двое на моей совести. И тот парень, которого вы увидели, когда шли. Все это сделал я один.

Он замолчал, потом вытянул руку. Рука дрожала. Она посмотрела на нее и закрыла глаза. Он заметил, как она содрогнулась.

— Все правильно, — горько сказал полковник — все так и должно было быть. Мне уже нет прощения. Бешеных зверей нельзя лечить. Их нужно только убивать.

— Вы могли бы все это бросить…

— И снова жить на свою пенсию? — горько усмехнулся он. — Те, кто меня туда отправил, ездят на «Мерседесах», приходят на концерты с мобильными телефонами, щупают девочек и смеются мне в лицо. Может, я нахожу своеобразное удовлетворение в том, что отстреливаю эту сволочь. Они жируют на наши деньги, на нашей крови. Это они бросили нас в мясорубку. Это за них мы умирали там, в Чечне. Это их конституционный порядок мы пытались привить чеченцам. И вы хотите, чтобы я все это бросил? Нет. Это, если хотите, высшая месть за все, что со мной сделали. Я понимаю, что смешно смотрюсь в роли Робин Гуда, но за два года, пока я занимаюсь этим грязным делом, ко мне ни разу не пришлите просьбой убить врача или учителя, инженера или даже журналиста. Заказывают всегда толстосумов, которые что-то не поделили. Любое убийство — это деньги. Не верьте, если вам скажут, что наемные убийцы стреляют в кого-либо из-за политики. В основе всегда грязные деньги. И отстреливают, как правило, тех, кто нарушает Правила игры. А если заказчик сам нарушает эти давила, то довольно быстро заказывают и его.

В этой рулетке не бывает исключений. Если играть, то должен быть готов к тому, что однажды выпадет «зеро» — круглое отверстие которое в тебе сделает сама жизнь.

— У вас изощренная мотивация оправдания убийств, — сказала женщина. — Я все думаю, в какой стране вырастет мой сын?

— Через двадцать лет все будет по-другому, — убежденно сказал полковник, — так долго продолжаться не может. Либо нас всех раздавят и к власти в стране придет сильный человек, либо вакханалия разброда достигнет своего пика, и все развалится. Но такая страна долго существовать не может. Это я вам могу сказать точно.

— И никакого третьего варианта нет?

— А его и не бывает. Либо порядок, либо беспорядок. На грани пройти невозможно. Даже в таких странах, как США или Франция, в самых цивилизованных странах Запада в ответственный момент нужны были такие сильные люди, как Рузвельт и де Голль. Иначе все полетело бы в тартарары. Я уже не говорю про Пиночета или Франко. Или вы не согласны?

— Не согласна, — мягко возразила она, — Мы действительно обязательно выкарабкаемся из этого положения. Я ведь работаю в банке и вижу, что сейчас происходит с экономикой. Сначала был общий развал, потом нас захлестнул поток мелкого жулья и крупных мошенников, которые стремительно богатели. Появлялись авантюристы и проходимцы, делавшие неслыханные состояния. Но это время уже заканчивается. На смену шальным деньгам и господам с лоснящимися лицами и жуликоватыми глазами идут другие — образованные, умные, знающие как вести дела.

Общество меняется, просто вы этого не хотите видеть. Или пока не можете видеть…

— Или не хочу видеть, — добавил он, глядя ей в глаза.

Молчание длилось довольно долго. — Когда вы меня отпустите? — спросила она.

— Сейчас, — сказал он, поднимаясь. Ей было тяжело вставать с дивана, но она поднялась, опираясь руками о подушку. И остановилась перед ним.

— Вы интересная женщина, — сказал он.

— А вы интересный мужчина. — Они смотрели друг другу в глаза. Он снял очки.

— Мы еще увидимся? — спросил он.

— Не знаю. — Ей не хотелось лгать в эту ночь. Она чувствовала, что ее волнует этот мужчина, этот убийца, который был словно антиподом того света, который она носила в себе. Свет и тьма — две ипостаси человечества были в этой комнате. Перед ней стоял убийца, в ней самой теплилась новая жизнь. Неожиданно она почувствовала легкий удар. Это ребенок давал знать о себе, он напоминал ей о своем существовании, и она вдруг поняла, что они никогда больше не увидятся с этим человеком. Он всегда будет принадлежать тьме, а она — свету. И, поняв это, она вдруг бессознательно прошептала:

— Мы больше никогда не увидимся. — Да, — согласился он, — мы больше никогда не увидимся.

Целую минуту они молча смотрели в глаза друг другу.

— Как тебя зовут? — спросил он, вдруг вспомнив, что так и не узнал за все это время ее имени она улыбнулась.

— Не нужно, — покачала головой женщина, — мы должны остаться друг для друга символами этой ночи. Не говори мне своего имени и не спрашивай моего.

— Да, — согласился он, — я отвезу тебя домой. Только до десяти утра никому и ничего не говори.

— Не буду, — согласилась она. Больше не было сказано ни слова. Он подал ей свою куртку, сам надел свой старый плащ. На улице он остановил машину, заплатил деньги и сказал водителю:

— Отвезешь туда, куда она скажет. Потом повернулся к ней:

— Я специально не спрашиваю твоего адреса, чтобы не знать его. Иначе мне однажды захочется к тебе приехать.

— Я это поняла, — серьезно сказала женщина. Она пожала ему руку, отдала куртку и села в машину. И автомобиль уехал. Он стоял и долго смотрел, как рубиновые огни скрываются в ночи. Затем поднялся наверх, убрал на кухне, отставив ее кружку в сторону и даже не решаясь вымыть ее. Собрал вещи и снова вышел из дома.

Через два часа он был у себя в подмосковном доме, где его поджидал напуганный долгим отсутствием полковника Серебряков со своей девушкой. И только тогда полковник вспомнил, что так и не купил продуктов, которые обещал привезти для Ольги.

Глава 21

Дронго проснулся в половине десятого. Для него это было еще раннее утро. Он любил работать по ночам и спать до полудня. Однако на этот раз он поднялся и отправился в ванную бриться, чтобы уже через несколько минут позвонить в номер Чумбуридзе.