Эпицентр - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

высших руководителей рейха ведет сепаратные переговоры с врагом. Я допускаю, что для вас в этом нет большой новости. Кто только нынче не пытается быть услышанным? Но, во-первых, мало у кого это получается, времена не те, козыри в колоде почти иссякли. А во-вторых, тема переговоров, о которых говорю я, крайне любопытна. И любопытна она, без исключения, для всех.

Шольц слегка ослабил напряжение в спине, ссутулился. Взгляд его серых глаз сделался твердым.

— Я догадываюсь, к чему вы клоните.

— Да, — кивнул Хартман, — урановая бомба. Джокер. И если это не оперативная игра разведки РСХА, в чем лично я сильно сомневаюсь, то речь идет о беспроигрышном принуждении к разговору, причем на любом уровне.

— О чем-то подобном, помнится, вы когда-то уже шептались с Шелленбергом.

— Вот видите, я в вас не ошибся, вы всё схватываете на лету. Впрочем, это обязано было произойти рано или поздно. И вам должно быть понятно, что именно здесь, на этом поле, решение многих проблем. В том числе и персональных. Образно выражаясь, ключ к сокровищам нибелунгов, развязывающий самые непримиримые языки.

— Вы хотите сказать, что такие переговоры ведутся в настоящий момент?

— Да. — Хартман допил кофе и аккуратно поставил чашку на блюдце. — И так получилось, что я принимаю в них непосредственное участие.

— И кто же, позвольте спросить, тот счастливый получатель волшебного ключика?

— Если всё сложится так, как я себе вижу, мы сможем поговорить и на эту тему.

— И все-таки, чего вы хотите от меня?

— Я хочу, чтобы, будучи лицом, приближенным к группенфюреру Мюллеру, вы, с присущими вам проницательностью и тактом, предложили ему решить: что больше нужно шефу гестапо лично (я подчеркиваю: лично!) — моя голова или детали тайных переговоров по урану?

— Послушайте, Хартман, чтобы принять нужное решение, мне надо понимать, с кем я имею дело? — масленым голосом заметил Шольц. — После нашей последней встречи за вами прочно закрепилась репутация советского шпиона. Вы хотите убедить меня в том, что это не так?

— А какая разница? Можете считать меня советским шпионом или агентом иезуитов, исландской разведки, островов Зеленого Мыса. В сложившемся раскладе разве это что-то меняет? Вам важно знать, что происходит. Вы будете знать, что происходит. Мои мотивации вас не касаются. В конце концов, вербовали-то меня вы.

Шольц сложил губы в трубочку и задумчиво отвел их в сторону, приложив пальцы к виску.

— Предположим, я соглашусь на ваше предложение, — наконец произнес он. — Я могу быть уверен, что вы не блефуете? Какие гарантии вашей лояльности я смогу предъявить группенфюреру?

— Никаких, — отрезал Хартман. — Именно это обстоятельство и сохранит свежесть в наших взаимоотношениях. Я буду поставлять вам информацию на основании наших с вами договоренностей. У вас будет возможность анализировать, что по нынешним временам даже очень немало, а на каком-то этапе, если понадобится, и войти в диалог на основании (или под угрозой) вашей осведомленности. Согласитесь, было бы глупо зарезать курицу, несущую золотые яйца.

— А ваши условия?

— Не мешайте. Уберите своих бульдогов — я их отлично вижу. Вы будете получать сведения в режиме, который мы с вами установим. Дальнейшее ни меня, ни вас не должно беспокоить.

— Тогда зачем вам это?

— У каждого свои тайны. Я же не спрашиваю, что вы делаете в Цюрихе, когда бомбы рвутся в Берлине?

— Хорошо, — подытожил Шольц. — Я доложу группенфюреру о нашей встрече.

— Пяти дней вам хватит?

— Пожалуй, да.

— Тогда так. Что у вас за газета? «Тагес Анцай-гер»? Отлично. В разделе объявлений разместите поздравление Герберту Аугу с пятидесятилетием. Запомните: Герберт Ауг. Это будет означать ваше согласие. Через два дня я найду вас здесь, в этом отеле. Скажем, так же за завтраком. Тогда и обсудим механизм нашего взаимодействия. Идет?

Шольц задумчиво вскинул брови, что могло означать согласие.

— И вот еще что, — как бы спохватился Хартман. — Большой интерес к переговорам проявляет некто Гелариус. Вам, конечно, известно это имя.

— Человек Канариса, — кивнул Шольц. — Абвер.

— Абвера нет, а Гелариус — вот он. После двадцатого июля он здесь, так сказать, в нелегальном статусе. Что не мешает ему преследовать меня. Его ресурс вызывает вопросы. Как и информированность. — Хартман глубоко затянулся. — Избавьте меня от его назойливого внимания. — Он протянул Шольцу карточку. — Вот его адрес. Небольшой дом в предместье. Заодно получите полоски на петлице. Все-таки государственный преступник. Да, и имейте в виду, он там не один. При нем пара головорезов.

Хартман хотел уже откланяться, но Шольц задержал его:

— Если не секрет, как вы узнали, что я в Цюрихе?

— Характерный изгиб позвоночника выдал вас, когда вы прятались за колонной в «Цюрих Вест». Для контрразведчика — это важный штрих.

Со стороны можно было подумать, что прощаются два добрых приятеля. Хартман легко сбежал по лестнице и скрылся за углом. Еще несколько минут парень в шляпе сидел в кресле. Потом бросил на стол мелочь и тоже спустился с террасы, однако пошел в противоположную сторону.

Шольц достал из кармана платок, вытер мокрый лоб, подозвал официанта и попросил принести еще одну чашку крепкого кофе.

Берлин, 29 сентября

Гестапо обладало одной общеизвестной чертой: ни при каких обстоятельствах они не бросали начатое на полпути и никогда ничего не забывали. Если кто-то попадал в оперативную разработку, его неустанно, методично разыскивали без скидок на давность времен. Фотографии Мод — и со светлыми волосами, и с темными — были вывешены во всех полицейских участках гау Большой Берлин, отчеты по ее розыску регулярно поступали в центральный аппарат. Мюллер любил повторять своим референтам: «Не забывайте, что в первую очередь мы бюрократическая контора и только потом — сыск».

Душа природного технократа тонко чувствовала важность отлаженного документооборота для достижения максимальной результативности. Сложная структура тайной полиции работала, как поршневой компрессор, при любых условиях.

Сотрудники гестапо «просеяли» около тридцати парикмахерских в Лихтенберге и примыкающих к нему районах, прежде чем вышли на модистку Гу-друн Цукенбауэр, подрабатывавшую созданием женских причесок на дому. Растрепанный пучок седых волос, выбивавшийся из-под натянутой на голову шелковой повязки, наводил на мысль, что фрау Цукенбауэр занимается не своим делом. Поначалу она энергично отрекалась от своего не совсем легального приработка: «С чего это вы взяли? Я шью перчатки, платья, жакеты! У меня бюро на Маркт-штрассе, можете проверить!